Хайдеггер Дугина и надежды на русскую консервативную революцию

РI: Книга Александра Дугина о Мартине Хайдеггере, вышедшая первоначально в 2001 году под названием «Философия другого Начала», стала, без сомнения, важным событием отечественной политически ангажированной мысли. Стоит упомянуть, что это произведение было переведено на английский язык и издано в США с предисловием крупнейшего философа, представляющего палеоконсервативное течение, – Пола Готтфрида. О книге Дугина можно слышать разные отзывы – и восторженные, и даже презрительные. Тем не менее следует признать, что отечественную консервативную мысль за рубежом сегодня во многом представляют именно по этой книге. Попытаемся разобраться вместе со знатоками философии Хайдеггера, заслуживает ли дугинская рецепция учения великого немецкого мыслителя уважительного внимания как академического, так и консервативного сообщества? Пока мы не решаемся вынести свою однозначную оценку этому, несомненно, сложному феномену. Начинает этот непростой разговор историк философии, доцент НИУ ВШЭ Андрей Лаврухин.

***

В условиях кризиса легитимации философии в постсоветском обществе, медиализации массового сознания и редких попыток некоторых авторитетных и статусных представителей академического сообщества вывести философию из кельи исследовательских институтов и университетских кафедр в мир сложного, противоречивого и разноголосого массового общества, социолог-философ-политолог-идеолог и политик в одном лице Александр Дугин, совершенно не конвенциональный в профессиональном научном сообществе, но весьма популярный в широких кругах, представляет собой принципиально новый тип постсоветского публичного интеллектуала, ощущающего себя в этом непонятном, пугающе иррациональном и агрессивном обществе как рыба в воде.

Его эпатирующий стиль изложения философских концепций, оставаясь далёким от стандартов академических требований к работе с философскими текстами, имеет свои “сильные” (с точки зрения непритязательного массового сознания) стороны – он позволяет трансформировать сложное, двусмысленное и непонятное в простое, однозначное и понятное, а также концептуально оформить и облечь в слова те иррациональные настроения, которые формируются в обществе под воздействием политической конъюнктуры и масс-медиа.

В этом смысле Дугин уникален как философ-интеллектуал, сумевший оседлать ту самую “продажную”, “искусственную”, сконструированную масс-медиа либеральную реальность-симулякр, которую он не устаёт бичевать в своих многочисленных видеолекциях и книгах. Показательным примером такой работы с конструируемой реальностью-симулякром, с одной стороны, и философским материалом, с другой, является его интерпретация философии знаменитого немецкого мыслителя XX века Мартина Хайдеггера.

Чтение “наоборот” как стратегия ангажированной интерпретации

Прежде всего бросается в глаза порядок дугинского чтения и интерпретации философии Хайдеггера – от работ среднего периода (центральной работы «Beiträge zur Philosophie (Vom Ereignis)» периода «поворота» (Kehre)) к позднему (работы «Der Satz und Grund», «Identität und Differenz», «Unterwegs zur Sprache» и др.) и лишь затем к раннему периоду («Бытие и время»). Дугин объясняет такой выбор полным отсутствием интерпретативной литературы, посвящённой анализу работ «позднего» Хайдеггера (см. цикл лекций «Четыре лекции о Хайдеггере») и необходимостью уловить содержательное и смысловое ядро философии Хайдеггера.

Однако, даже мало-мальски знакомый с международной рецепцией философии Хайдеггера интерпретатор знает, что литературы, посвящённой интерпретации его философии «среднего» и «позднего» периода, – море, а порядок чтения – как минимум! – должен учитывать порядок написания ключевых работ самим Хайдеггером и порядок их рецепции в европейском и мировом научном сообществе.

Более того, перед вдумчивым и взыскательным исследователем позднего Хайдеггера, не освоившим гораздо более рациональный, семантически определённый «жаргон подлинности» «Бытия и времени», и сразу пустившимся в чтение, например, «Beiträge zur Philosophie (Vom Ereignis)», встанет серьёзная проблема понимания семантически насыщенной и двусмысленной метафорической терминологии, имеющей обманчивую простоту и самоочевидность.

Суггестия языка «позднего» Хайдеггера искушает читателя желанием сделать сложные, многозначные и автореферентные тексты «среднего» и «позднего» периода, простыми, самоочевидными и само собой разумеющимися.

И как раз поэтому исследователь, стремящийся уловить суть хайдеггеровской мысли, старается воздержаться от поспешных интерпретаций и суждений, которые таят в себе угрозу неадекватной интерпретации. Каждый мало-мальски знакомый с философской работой исследователь знает, что если мы хотим понять мыслителя корректно, нам придётся заниматься кропотливой и трудоёмкой текстологической и герменевтической работой, связанной с распутыванием и разъяснением слов, выражений, метафор и тезисов, исходя из ближайших и более отдалённых контекстов их употребления, опираясь на определённые правила и принципы конвенциональной интерпретации (т.е. основанной на коллегиальной академической работе специалистов из разных стран и в разных тематических, проблемных полях).

Напротив, в случае с интерпретацией Дугина мы имеем дело с невоздержанным, легковерным и непритязательным чтением, довольствующимся интеллектуальным воображением, разыгравшимся на основе первых, самых общих и неотрефлексированных ассоциаций. Более того, квази-метафоричность, иррациональность и суггестивность хайдеггеровского языка лишь развязывает Дугину руки – он практически не использует имеющуюся интерпретативную литературу (в книгах о Хайдеггере мы почти не находим ссылок на вторичные источники), вольно переводит и произвольно толкует термины.

В результате дугинская интерпретация движется преимущественно по своей траектории, затрагивая мысль Хайдеггера в самом общем, приблизительном, а порой и искажающем суть дела смысле. Подчёркнуто ангажированная интерпретация Дугина в гораздо большей степени пытается превратить философию Хайдеггера в очередное подтверждение его собственных идей и концепций, чем понять и аутентично разъяснить смысл философии Хайдеггера.

Апология и сакрализация войны

Наиболее ярким примером (и подтверждением) тому является интерпретация «четверицы» (Geviert), где имеющее подчёркнуто метафорическое и потому метонимичное слово “Streit” переводится Дугиным как «война» и интерпретируется политологически, а именно – в контексте неоевразийства как его собственной версии четвёртой политической теории.

В главе 11 книги А. Дугина “Мартин Хайдеггер: философия другого Начала” в параграфе под названием “Война в четверице (Geviert)” мы находим следующие тезисы: “…Война – polemoz – это имя бытия как Seyn… Бытие дает о себе знать не в мире, но в войне, именно потому, что оно одновременно вводит «да» и «нет»…  Das Geviert – это именно Seyn-бытие, которое сбываясь в Ereignis’е, привносит войну во все, учреждая напряженность великих осей мира. Мир (9) – это война.» ¹

Далее эти тезисы развиваются, но уже в применении к основным “акторам” четверицы: неба и земли (“Ураногеомахия”) и богов и людей (“Антропотеомахия”). “Между Небом и Землей существует напряжение, ось войны. Вокруг этой оси строится Вселенная… Мир (Небо – А.Л.), будучи самооткрытостью, не выносит никакой замкнутости. Земля же, как сохраняющая склоняется к тому, чтобы всякий раз вбирать мир в себя и удерживать в себе. Противостояние мира и Земли есть настоящая война, битва.» ² Таким образом, по сути, дугинская интерпретация Хайдеггера выстраивается в апологию и воспевание войны, которую можно понимать не только в онтологическом (метафизическом), но и в онтическом (т.е. буквальном) смысле слова.

Свидетельство тому – проведение прямой аналогии между метафорическими и метафизическими «персонажами» (Небо и Земля) и действительными субъектами геополитики (немцы и русские). “Здесь важно, что Хайдеггер связывает мир (Welt) и Землю с народом и народами… В немцах Хайдеггер видит начало открытых путей, самосознание, мир, Небо. В русских он подводит суть Земли, как сберегающей закрытости, хранительницы будущего. Битва немцев с русскими становится космогонической битвой, в которой учреждается новое Небо и новая Земля. Германское Небо и русская Земля.” ³

Возникает, однако вопрос, насколько такая интерпретация адекватна позиции самого Хайдеггера? Ответить на этот вопрос можно, опираясь на тексты. К сожалению, в представленной Дугиным интерпретации нет аргументации, опирающейся на оригинальный текст, а там, где он (в весьма скудном виде) появляется, мы видим, скорее, расхождения и опровержения, а не сходства и подтверждения представленного выше тезиса и сопровождающей его интерпретации.

Так, в 69 томе, который цитирует Дугин ⁴, Хайдеггер пишет буквально следующее: “Die Erde aber neigt dahin, als die Bergende jeweils die Welt in sich einzubeziehen und einzübehalten. Das Gegeneinander von Welt und Erde ist ein Streit.” ⁵ Выделенное нами курсивом слово “Streit” переводится Дугиным как «война, битва» и интерпретируется в означенном выше смысле: как онтологическая и онтическая (т.е. фактическая) война немцев и русских. Дугин настаивает на однозначной порождающей (креативной) силе войны и тем самым утверждает её позитивный смысл: “Мир не порождает ничего, все, что порождается, порождается войной.” ⁶ Между тем, слово «Streit», во-первых, имеет подчёркнуто метафорический характер и именно в этом значении употребляется Хайдеггером в контексте его размышлений о метафизическом (онтологическом) споре неба и земли, представленных в 5-м томе Полного собрания сочинений.

Во-вторых, значение «война» в немецком языке закреплено за другим словом, а именно «Krieg», которое Хайдеггер употребляет как раз таки в подчёркнуто негативном смысле. Об этом красноречиво свидетельствует 69 том собрания сочинений, где Хайдеггер рассматривает феномен т.н. «безграничной», «тотальной» войны эпохи Модерна (первую и вторую мировые войны) как наиболее яркое и чудовищное проявление «машинерии» и «делячества» (Machenschaft), полностью уничтожившего различие между «войной» и «миром». ⁷

Политическая инструментализация философии Хайдеггера как коллективное выражение надежд на русскую консервативную революцию

На наш взгляд, за некорректностью перевода и интерпретации Дугина стоит не только (и даже не столько) низкая языковая и академическая культура, которая «оскорбляет разум» представителей научного и академического сообщества, сколько более глубокое и определяющее намерение использовать философию знаменитого мыслителя Мартина Хайдеггера в качестве средства, инструмента и аргумента, усиливающего собственную политическую теорию Дугина.

И в этом, конечно, во всей красе проявляется качество аргументации самого г-на Дугина. В то же время, нельзя не признать, что дугинский опыт «политической инструментализации» философии Хайдеггера стилистически и содержательно представляет собой весьма примечательный и симптоматичный пример интеллектуального перформанса, актуализирующего хайдеггеровскую надежду на консервативную революцию (20-х – середины 30-х годов в Германии) в новом историческом контексте – контексте надежд российских интеллектуалов, политиков и граждан на консервативную революцию начала XXI века в России. ⁸

В контексте такого притязания на значимость (быть выразителем надежд российских консерваторов на русскую консервативную революцию) философско-политическая теория А. Дугина, на мой взгляд, обязывает консервативно настроенное и доминирующее крыло интеллектуально, граждански и политически активной части российского общества более критично, рефлексивно и ответственно определиться в своих умонастроениях, гражданских и политических позициях перед лицом возможного будущего России, региона и мира.