Электромиксер «Юхананов»

Надеюсь, в Электротеатре «Станиславский» на меня не обидятся за то, что заголовок я сконструировал по тому образу и подобию, по которому они титуловали свой театр.

Тем более, автор статьи не имеет ничего против тамошнего руководителя Бориса Юхананова. Наоборот, до сих пор благодарен ему за большое интервью с поэтом и рок-музыкантом Александром Башлачевым, записанное еще при историческом материализме. А мы в профильном журнале «Урлайт» ¹ так и не удосужились (или не решились). По молодости лет казалось: впереди ещё много времени для серьезных разговоров.

Именно в беседе с Борисом Юханановым и Алексеем Шипенко Башлачев 30 лет назад сформулировал подход к творчеству, которому сам старался следовать. Формула, на самом деле, универсальная, работает в разных видах и жанрах, и в дальнейшем – под конец статьи – мы постараемся применить ее к тому, что видели на сцене Электротеатра.

Но начнем с того, что происходило (и происходит) вокруг.

Юхананова иногда ставят через запятую с Серебренниковым и Волкостреловым, обвиняя в том, что он в 2013 г. ликвидировал русский репертуарный театр им. Станиславского, а на развалинах устроил очередной ДК имени Капкова.

В этой критике просматривается некоторое лукавство. Учреждение на ул. Тверской, 23 давно уже не являлось репертуарным театром в изначальном (благородном) значении. Ну, не было там коллектива единомышленников, осуществляющего просветительскую миссию. А на память от Станиславского осталась разве что фамилия на вывеске. Юхананов её не тронул. Зато привлек большие средства со стороны (негосударственные) к ремонту. Освободил театральные помещения от постороннего (ресторанного) бизнеса. А в собственном буфете завёл подчёркнуто простое и недорогое меню:

пирожок с капустой – 30 рублей;

плюшка – 30 рублей;

150 г. кофе – 120 рублей (цены на февраль 2016 г.)

Второе принципиальное отличие Юхананова от прочих капковских выдвиженцев: он не воевал с труппой. Не нанимал одноразового директора – ликвидатора для устранения неугодных, не оскорблял актеров, не бегал по этажам как крыса, вынюхивая, где «пахнет борщом», а где объявление напечатано на пишущей машинке. Наоборот. Был подчеркнуто доброжелателен и почтителен к людям, которые жили и работали в доме задолго до него. Можно усмотреть в комплиментах некоторую театральную чрезмерность, но обижаться уж точно не на что.

«… Мощная труппа, которая была до сих пор от Москвы сокрыта, — по разным причинам. Я с каждым поговорил отдельно и увидел, что это совершенно замечательные артисты, люди с огромным потенциалом. Это уникальный, собранный временными слоями, как гора, коллектив, в котором выражены 50-е, 60-е, 70-е, 80-е, 90-е, нулевые» ².

«Эта труппа формировалась с конца 50-х годов и видится мне фрагментом удивительного ландшафта, проступающего сквозь туман времени. Это больше, чем то, что называется «ансамбль». Потому что ансамбль формируется человеческой волей и художественным стилем, а труппу Театра имени Станиславского формировало провидение» ³.

И труппа это оценила. С приходом Юхананова скандалы и распри, раздиравшие театр в течение десятилетий, прекратились.

В подведомственном ему учреждении стало уютно и приятно. Сотрудники с посетителями так же любезны, как руководитель с сотрудниками. Даже билетов на входе не проверяют, только у дверей зрительного зала. Туда приглашает (а потом просит выключить мобильники) ласковый детский голос, который, возможно, напомнит любителям ужастиков гостеприимную домоправительницу компании «Амбрелла». Но хоть театр и начинается с вешалки, всё-таки то главное, ради чего люди покупают билеты, происходит не в гардеробе, не в буфете и даже не за кулисами, а на сцене.

Далее краткое описание, что зрители увидели на ней по ходу представления, обозначенного в афише как «Синяя птица. Блаженство». Это третья, заключительная часть «знаменитой сказки Мориса Метерлинка», а постановщик Б. Юхананов специально предупредил, что каждую из них можно рассматривать как законченный спектакль.

Песня под баян на фоне вполне современного Боинга 777 в разрезе. Некая лирическая история без начала и конца разыгрывается, судя по репликам, не в салоне самолета и не в Шереметьево, а на палубе и на пристани (удалось выяснить, что это была «реконструкция отрывка из спектакля «Палуба» по пьесе Леонида Зорина» 1963 г.) Воспоминания ведущих актеров труппы Алефтины Константиновой и Владимира Коренева о советской жизни начала тех же 60-х годов, когда пяти рублей хватало сходить в ресторан ВТО, зато в канун рождественских праздников никуда нельзя было выехать.

При этом на переднем плане – коробки с надписью «show business», их потом увезет со сцены то ли клоун, то ли монтировщик в карнавальном облачении. Новая декорация: цирк шапито. Из-под вывески «L’Oiseau blue» наконец-то появляются охотники за синей птицей из пьесы Метерлинка, про которую все давно забыли.

Их знакомство с Блаженствами происходит на арене. Воспоминания о «чёсе» по провинциальным домам культуры иллюстрированы старинными народными песнями и святочными забавами с ряжеными «козой» и «медведем». Пародийный номер: «ткачихи в неглиже, поющие «Сегодня праздник у девчат». Снова кусок Метерлинка. Великие Радости в японских костюмах исполняют песню из театра Но.

Финал. Поклоны.

Вопросительные знаки не ставлю, потому что недоумение возникает постоянно. Собственно, это главное (если не единственное) сильное чувство по ходу «Блаженства».

Публика, когда ей дали понять, что представление закончено, покидала зал в том же состоянии: а что это было? Вежливо похлопала, но даже не вызвала артистов на поклоны (редкость по нынешним временам). Если что и вызвало эмоциональную реакцию, то медведь, танцевавший брейк – на самом деле актер Андрей Анисимов в полном зоологическом обмундировании.

У меня на руках три варианта программки.

В одном указана продолжительность спектакля: 2 часа 30 минут с двумя антрактами. В другом – 1 час 50 минут с одним антрактом. В третьем – 2 часа без указания, будут ли антракты вообще. Реализовался второй вариант, самый короткий, но финал мог наступить ещё раньше. Или намного позже. Можно было еще минут 20 занять тибетской мистерией Цам, перемежая её ностальгическими воспоминаниями о том, какую одежду сдавали в театральный гардероб при Н.С. Хрущеве.

Смысла от этого не прибавится и не убавится.

Зато потрачено много сил и средств, дабы зрелище получилось ярким и красочным. Но я бы не сказал, что при этом была проявлена какая-то особая изобретательность, благодаря которой «картинка» стала бы самоиграющей (и компенсировала отсутствие логики в тексте). Она скорее усугубляет общую необязательность. «Ой, какой красивый сад!» – слышим мы, а между тем, сверху маячит лик Нечистого (череп в огне) и вокруг героя бегает черт на пружинных ходулях. У некоторых волшебных спутников Тильтиля и Митиль предусмотрены приметы их бытовой специализации (Сахар), у других – нет (Душа Света). То же с Тучными Блаженствами, которые на самом деле пороки и большие несчастья. Они представлены плюшевыми толстяками ярких анилиновых цветов.

А как роскошно могли бы современные режиссер и художник по костюмам раскрыть тему разрушительного самоублажения на опыте т.н. «постиндустриального общества». В оправдание можно, конечно, сослаться на текст пьесы, где подобное не предусмотрено (Метерлинк М. Синяя птица. Картина девятая. Сады блаженств).

Но это будет, во-первых, странная избирательность в следовании за синей птицей; во-вторых, почему тогда одно из Блаженств – то, которому «неловко показываться детям» – несет на себе очевидные признаки конкретного греха (и пола)?

В нарезке случайных картинок и потоке таких же случайных слов лично я не обнаружил ничего гадкого и оскорбительного (пару двусмысленных реплик, прозвучавших, как водится, вне всякой связи с тем, что «до», и тем, что «после», можно списать на непродуманную импровизацию) – но ведь не было и ничего такого, что побуждало бы следить за происходящим на сцене и как-то в него эмоционально вовлекаться.

В афише присутствуют ещё два представления по многострадальной «Синей птице» (аннотация: «автор Морис Метерлинк. По воспоминаниям Алефтины Константиновой и Владимира Коренева». Они схожи с «Блаженством» до неразличимости. Вот для сравнения отзыв польского критика Катажины Осиньской на первую часть. Отзыв, заметьте, сугубо положительный. И что ставится режиссеру в заслугу?

«В интермедиях, возникающих ассоциативно, использованы и другие тексты (в первой части — фрагменты пушкинского «Евгения Онегина» и платоновского «Государства»), появляются японские ритуалы (часть актеров работала под руководством мастера театра Но), китайские фонарики, гигантские игрушки, советские песни и пляски…, летающие дельфины с дистанционным управлением (игрушки, известные как Air Swimmers) ⁴.

Всё это можно как угодно переставлять с места на место, добавляя «игрушки» и «тексты» из других юханановских постановок. Да и не только юханановских, наверное. Вот, не угодно ли в Театре Наций насладиться самодеятельной клоунадой «по мотивам» якобы Достоевского. На сцене МХТ к вашим услугам русская революция, а также литературная классика и рок-музыка, «возникающие ассоциативно» (то есть в мелкую нарезку) под названием «Бунтари» ⁵. И т.д., и т.п. Именно такой театр сейчас активно навязывается.

На афиши большинства спектаклей-номинантов «Золотой маски»-2016 вынесены имена классиков отечественной и мировой литературы, однако производителей это ни к чему не обязывает (как слова «сырный» и «творожный» на продуктах из пальмового масла). Постановок, которые можно считать драматическими, по самому доброжелательному счёту, не больше десятка – из двадцати пяти (при том, что качество современной драматургии – тема отдельная). Девять «инсталляций» и «перформансов», на скорую руку склеены из обрывков. Пять постановок устойчиво ассоциируются у поклонников (и самих постановщиков) с балетом, цирковыми аттракционами или выставкой картинок.

Что же это за искусство, до такой степени лишенное жанровой принадлежности и авторской индивидуальности? Польская коллега, которую мы уже цитировали, подсказывает:

«Планы Бориса Юхананова, к настоящему времени частично реализованные, огромны. В них отражена идея Театра Полноты, о которой Борис часто говорит: она заключается в соединении постдраматического театра с актёрским искусством» ⁶.

Да, “постдраматический” балаган веками развлекал народ на ярмарках, поэтому логичнее было бы называть его не пост-, а додраматическим. Или, точнее, недодраматическим.

Изъятие из коллективного произведения, каковым является спектакль, его несущей смысловой конструкции, обращает все остальное в бесформенную груду разноцветных обломков. Говорят, хороший режиссер может поставить телефонную книгу. А хороший актер, наверное, сыграет в ней не только пронзительную роль АТС, но даже код «499» или обрывок провода. Соединенными усилиями разных театральных специальностей можно как-то компенсировать отсутствие драматургии. Наспех (левой рукой через правое ухо) набросать некую программу концерта и обозначить как спектакль. Так же и билетер может поработать вместо осветителя, а охранник сколотить декорации. Но не лучше ли каждому делать своё дело?

В театре без драматурга реанимируются примитивные, архаичные разновидности публичного зрелища. В свое время (и на своем месте) они могли быть даже очень хороши. Нас часто умиляют первые художественные или поэтические опыты ребенка. Несколько иное впечатление производит взрослый человек, впадающий в детство. Еще хуже – если людей (целую отрасль) вгоняют в такое противоестественное состояние.

Делается это не от большой любви к сборному эстрадному концерту или ярмарочному балагану (и даже к самодеятельному лекторию с видеопроекцией). «Постдраматический» – это такой театр, в котором отсутствует смысл: «Степень интерпретируемости общей текстуры имеет тенденцию равняться нулю… Деконструкция, плюрализм, множество кодов, разрушение, перверсии» ⁷. Понятно, что всё это антагонистически враждебно той модели, которую разрабатывали Станиславский с Немировичем-Данченко, и под которую в нашей стране выделяются бюджетные средства (что вообще-то совсем не обязательно).

А теперь вернемся к упомянутому выше интервью с Александром Башлачевым.

«Я подхожу к музыке, безусловно, с литературной точки зрения, с точки зрения текста, с точки зрения идеи, цели, прежде всего. И вероятно, я постоянно отвечаю себе все-таки на вопрос «зачем?». Мои формы наверняка очень бедные, потому что некогда, честно говоря, об этом задумываться… Любая форма прекрасна там, где она должна расти, где у нее есть корни…Люди не задают себе вопроса: «Зачем?». Люди задают себе вопрос: «Как?» …Потому что стоит только поставить вопрос «зачем?» – и все! Оказывается, что незачем. Пора идти домой, задуматься» ⁸ (выделено – И.С.)

Давайте и мы задумаемся над тем, что происходит в Электротеатре и вокруг.

В те времена укромные, когда Башлачев пел свои песни на подпольных концертах, имел хождение анекдот. На собрании в сельском клубе старичок спрашивает приезжего начальника:

– Скажи, милок, а колхозы кто придумал, партейные али ученые

– Конечно, партийные.

– Вот и я так думаю. Ученые – те бы сперва на собаках попробовали.

Постдраматический театр тоже придумали люди партийные. Это явление не художественное, а в первую очередь идеологическое. Приложение к конкретной отрасли глобальной стратегии по «переформатированию» Хомо сапиенс в бессмысленную и безвольную биомассу, в принципе не способную задать себе вопрос «зачем?» Куда все, туда и я. Подобная идеология рекрутирует на руководящие должности определённый человеческий тип. Проблема в том, что, как мы уже отмечали, Юхананов от него весьма далек – при всей своей склонности к зауми и при всей показной лояльности к департаменту культуры, «Золотой Маске» ⁹ и лично Ромео Кастеллуччи ¹⁰.

И вот в Электротеатре поставлен эксперимент. Не с «новыми формами», конечно. Ничего там нет особенно нового. Настоящей новостью (и даже сенсацией) стало бы применение технических средств Электротеатра к постановке внятной романтической истории в духе того великого фильма «Человек-амфибия», который сделал Коренева всенародным любимцем. Но чего нет, того нет, речь о другом. Что получится, если ложную, разрушительную идею возьмет на вооружение человек, лично порядочный?

Ответ: лучше, чем могло бы быть. Но тоже ничего вдохновляющего.

Едва ли не главным сюжетом всей, да простит нас Метерлинк, «Синей птицы» явилось театрализованное воспоминание Коренева о том, как он в молодости сотрудничал с филармоническим барыгой по имени Яша, который сразу предложил за участие в «чёсе» по провинции невероятную для того времени сумму: три тысячи рублей. Уже знаменитый, но по-советски бедный артист поинтересовался своими трудовыми обязанностями за такие сумасшедшие деньги. Яша объяснил. «Побыть на сцене минут пятнадцать перед фильмом в качестве исполнителя роли Ихтиандра и поговорить со зрительницами. Этого достаточно!»

Здесь волей-неволей возникают исторические ассоциации. Считает ли их Борис Юхананов лестными для себя как режиссера?