От автора. Данная статья завершает небольшую тетралогию очерков о судьбах христианства в четырех знаковых точках: римские катакомбы, византийский исихазм, русское академическое богословие и русская религиозная философия. Третья часть цикла публиковалась ранее на «Русской Idee».
16 ноября 2018 года в здании Ивановского энергетического университета им. В.И. Ленина был торжественно открыт первый в России бюст Владимира Сергеевича Соловьева.
В этой церемонии было символичным всё.
И то, что власти Москвы до сих пор не дают согласия на установку полноценного памятника Соловьеву. И то, что открытие бюста произошло в городе, с которым философ при жизни вообще никак не был связан. И то, что данный университет носит имя Ленина, который в 1918 г. лично вычеркнул фамилию Соловьева из списка деятелей, которым разрешалось ставить памятники в Советской России (притом что, парадоксальным образом, в списке осталось, например, имя Федора Тютчева). И то, что в России до сих пор почти нет памятников отечественным философам.
Если не рассматривать в качестве таковых памятники Ленину, Герцену, Толстому, Достоевскому или, к примеру, Циолковскому, то первые два монумента русским философам – памятники Николаю Федорову в Калуге и Алексею Лосеву в Москве – появились лишь в начале XXI века и остаются малоизвестными исключениями. Правда, Лев Гумилев удостоился сразу четырех памятников, но тоже вряд ли в качестве философа.
Поистине, судьбы русской философии с внешней точки зрения сложились плачевно: и в эмиграции, и в Советском Союзе она, в конце концов, стала угасать. Философские поиски рубежа XX-XXI веков в России, связанные с именами Карена Свасьяна и Игоря Евлампиева, Федора Гиренка и Владимира Кутырева, Гейдара Джемаля и Владимира Карпца зачастую сознательно дистанцировались от русской религиозной философии XX столетия, даже если на деле не могли уйти от ее проблематики. Судьба последователей и учеников Алексея Федоровича Лосева – исключение, подтверждающее правило: первоначальный импульс в их трудах довольно быстро угас и был подвергнут выхолащиванию.
В связи с этим понятны многочисленные попытки подвергнуть радикальной ревизии и переоценке роль русской религиозной философии в истории страны и народа. Почти всегда эти попытки носили характер намеренного скандала и провокации. Так поступал Николай Ильин, предавший проклятию основное, «соловьевское» русло русской философии как противоречащее его собственной националистической позиции и ценивший только нескольких маргинальных философов вроде Николая Страхова. Так поступал Альберт Соболев, в противовес «соловьевской» линии возвеличивший протоиерея Георгия Флоровского. Так поступал Сергей Хоружий, в своем труде «После перерыва» систематически очерняя всю русскую классическую философию и призывая продолжать в наши дни не эту, а иную линию, также связанную с Флоровским. Безусловно, глубже других подошел к теме Александр Дугин, в своих книгах последних лет не только указавший на фатальные пороки болезни археомодерна, повредившие отечественной философии XIX–XX веков, но и на ее объективную обусловленность в историческом развитии России. Впрочем, из этого тезиса еще предстоит сделать по-настоящему масштабные выводы.
Прежде чем подойти к данной проблематике, предложим ввести терминологическое разграничение. Понятие «русская религиозная философия» все еще широко используется, однако представляется нам некорректным. Религиозными были и зачатки философии в русской средневековой письменности, и схоластическая семинарская философия XVIII – начала XX веков, на который были взращены многие русские архиереи, и учения Григория Сковороды и Петра Чаадаева, архимандрита Феофана (Авсенева) и архимандрита Гавриила (Воскресенского), и философия первых славянофилов. Религиозным было и русское неолейбницианство Алексея Козлова (который стал издавать самый первый в России философский журнал!), Сергея Аскольдова, Льва Лопатина, отчасти Владимира Ильина и Николая Лосского, и философия Николая Страхова или Виктора Несмелова, и тщательно разработанная метафизическая система архиепископа Никанора (Бровковича). Излишне говорить о религиозном характере философствования многих русских писателей.
Все эти направления, будучи исторически тесно связанными с «соловьевским» направлением, всё же необходимо отграничить от него. Для линии, протянувшейся от Владимира Соловьева к философам Серебряного Века и некоторым более поздним мыслителям, независимо от их дальнейшего подразделения (в самом деле, много ли общего у Бердяева с Лосевым, а у Франка с Карсавиным?), мы предпочитаем использовать термин «русская классическая философия» (РКФ) по аналогии с давно уже прижившимися в науке понятиями немецкой классической философии (НКФ) и мусульманской классической философии (МКФ). Тем самым даже такой ближайший друг самого Соловьева, как Лопатин, окажется за рамками РКФ, в то время как братья Трубецкие – все-таки в ее пределах.
Разумеется, формальные причины бурного расцвета философии в России в период с середины XIX по середину XX столетия лежат на поверхности. Они кроются в быстрой ломке старого, нерефлективного уклада жизни (аналогичная ситуация порождала в свое время и древнегреческую, и новую немецкую философию) на фоне абсолютного бессилия официальной схоластической философии и богословия в стенах русских семинарий и духовных академий (в университеты же философия проникала в виде прямых заимствований с Запада, а между 1849 и 1864 годами и вовсе не преподавалась, что во многом разрушило едва-едва сложившиеся там академические традиции). В странах вроде Англии, где именно академические, «школьные» богословы приняли на себя бремя создания новой реформированной религиозной философии в XIX веке, или Германии с ее колоссальным развитием университетской философии, не могло сложиться той ситуации, какая возникла в России, где и светские, и церковные учебные заведения оказались задавлены мертвящим административным охранительством.
О «качестве» философствования выпускников конца XIX – начала XX века, увы, давал наглядные понятия, с одной стороны, недопустимо низкий уровень «философствования» и «богословия» величайших русских архипастырей, а с другой стороны – уровень «размышлений» народников и социал-демократов, включая будущих советских лидеров, выходивших их тех же самых семинарий и гимназий, академий и университетов.
В этой ситуации, как мы уже отмечали в конце предыдущей части тетралогии, подъем независимой религиозной философии в России был неизбежен. В широком смысле, конечно, сюда надо относить все течения вплоть до откровенно сектантских и еретических, в диапазоне от богоискательства до толстовства. Между прочим, это вполне укладывается в концепцию Вадима Цымбурского, датирующего XIX–XX вв. русский аналог Реформации (в этом случае большевизм следует рассматривать как ее крайнее пуританское направление).
Однако все сказанное еще не позволяет ответить на главный вопрос: почему центральным, «мейнстримным» направлением, которое одно только по праву может носить название русской классической философии, стало учение Владимира Соловьева и наследовавшие ему несколько различных направлений софиологии, метафизики всеединства и имяславия? Почему все остальные направления, включая самые религиозные, оставались в тени «соловьевской» РКФ и могут быть названы неклассическими – это вынуждены признавать даже с позиции беспристрастного наблюдателя зарубежные исследователи? Насколько бы сильна ни была, скажем, федоровская или толстовская мифология, они все же остались принадлежностью небольших субкультур (пусть и по-своему характерных для России), в то время как в центре культуры Серебряного Века и той же поэзии от Александра Блока до Николая Клюева неизменно оказывалась мифология все-таки соловьевская и околосоловьевская.
В самом деле, даже если не говорить о византийской мысли на собственно греческой почве, то в немецкой и британской мистической, метафизической, иконографической традициях средних веков и Нового времени в полной мере присутствует и софиология, и всеединство, и неоплатоническая картина мира. В наши дни наступает время более плотного и полного знакомства России с этими бесценными сокровищами западной мысли, которые к началу XX века были известны у нас лишь фрагментарно. Однако в Европе данная философская традиция осталась в полусокрытии, на периферии, не получила статуса классической. Это верно даже для германского и кельтского мира, еще большие проблемы всегда вызывала ее адаптация в романских странах.
Классической и центральной данная философская линия оказалась – пусть не сразу и не без проблем – именно в России. Это факт, который не могут изменить и отменить никакие критики, которыми почти всегда двигали либо личная озлобленность, либо политическая зашоренность и ресентимент. Интернет полон статей, в которых либералы и космополиты упрекают РКФ в реакционности и национальном мессианстве, а схоластические «православные» фанатики – напротив, в модернизме, прогрессизме и космополитизме. Приходилось встречать статьи, авторы которых считали, что соловьевская линия в русской философии являлась даже более экстремистской и разрушительной для Запада и Модерна, чем Ленин и большевизм. Сам перечень подобных взаимоисключающих обвинений показывает, что для противников РКФ не имеет значения, в чем ее обвинять, важен лишь сам факт обвинения.
Русская классическая философия, безусловно, удалась в том плане, что уже стала одним из полудюжины ярчайших случаев взлета метафизической мысли за всю историю человечества. Она удалась в том плане, что и сегодня способна будить совесть у одних и раздражать ее у других, напоминая, что материальный план мира – далеко не единственный, и он весь пронизан токами и символами иных планов бытия, заставляя осознать, что ни один сугубо частный вопрос не может быть понят и осознан вне всего универсального контекста всеединства. Не говорим о сугубо логической, математической стороне русской философии всеединства – ее уже блестяще описал и формализовал Вячеслав Моисеев. Но и в сфере любых других наук, от истории и социологии до естествознания и теории чисел сложно и поныне представить себе более живоносный источник для их методологии, чем РКФ.
И в то же время русская классическая философия, безусловно, не удалась не только в плане трагических судеб, по сути, всех ее представителей, но и в плане незавершенности, недоговоренности. Материал наших знаний о Вселенной и об истории человечества вырос со времен классиков и требует нового рассмотрения. Из-за ненормальных условий жизни как в эмиграции, так и в Советском Союзе не были воплощены в жизнь некоторые грандиозные замыслы наших философов, а тексты иных из них погибли физически. Однако главной внутренней проблемой РКФ были остатки представлений и иллюзий эпохи Модерна у либерального крыла русской классической философии, включая и Соловьева, и Николая Бердяева, и о. Сергия Булгакова, равно как наряду с ними и у Федорова с его сциентизмом (разумеется, крайне непоследовательным). Либерально-космополитические предрассудки, понятные и терпимые у классиков, разрослись и стали совершенно неудобоваримыми у их эпигонов в период перестройки и постсоветскую эпоху.
Разумеется, внутри РКФ отчетливо выделяется группа философов, сделавших шаг вперед и пришедших к последовательному отрицанию гуманистической мифологии Модерна. Сюда входят Владимир Эрн, о. Павел Флоренский, Алексей Лосев (монах Андроник), а также – на совершенно особый лад – Лев Карсавин. Однако адекватному прочтению и адаптации их наследия в современной России долгое время препятствовало наследие крайне примитивной советской культуры восприятия любой философии, а также длительная (хотя и не стопроцентная) изоляция РКФ от родственных, часто «тайных» течений западной и восточной мысли. Вредили делу и разногласия между отдельными представителями русской философии, по вине которых, к примеру, не был своевременно завершен синтез христианского неоплатонизма с евразийской социально-исторической проблематикой, оставшийся неоконченным как у Карсавина, так и у Флоренского и Лосева.
Вместе с тем, РКФ завещала нам, ныне живущим, в целости и неприкосновенности вполне ясное и определенное решение ключевых вопросов мировой философии – решение, крайне болезненное и неприятное для всех, кто, так или иначе, остается в рамках сначала модернистской, а теперь и постмодернистской картины мира. Утверждение реального существования универсалий, телесности духовного, реального присутствия энергии (хотя и не сущности) в символах и особенно в именах (имяславие), плодотворная постановка вопроса о Софии как ключе к познанию хоть и не Бога, но тварного мира – всё это неприемлемо ни для «левых», ни для «правых» философов современного мира, ибо решительно выводит нас за рамки его установок и возвращает на почву вопросов, не до конца разрешенных даже в наиболее плодотворный период мировой философии (I тысячелетие н.э.).
Разумеется, речь здесь идет отнюдь не о спекулятивной (умозрительной), но об оперативной теургической «философии как обряде перерождения», выражаясь словами литовского метафизика Альгиса Уждавиниса, затрагивающей целостного человека во всей совокупности его тела, души и духа. Подчеркнем, что осуществление данной цели, разумеется, неизбежно должно происходить внутри внешних каноничных религиозных форм, без всякого самочиния в этом отношении.
К счастью, в 2018 году гораздо более определенно, чем, к примеру, в 2008-м, можно говорить о том, что на сцену вышла новая плеяда русских мыслителей, имеющих навыки и опыт, достаточные для осуществления грандиозного синтеза главных и лучших элементов РКФ с аналогичными зарубежными традициями и с определенными социально-политическими и историческими концепциями. Это еще не гарантия успеха, это – лишь возможность, которой не было ранее и которая появилась теперь, когда условия жизни и творчества в России стали несравненно более благоприятными, чем за рубежом. Сберечь эти ростки и вырастить их, не позволив угаснуть пламени, некогда зажженному в ледяной русской пустыне отцами-основателями русской классической философии – поистине достойная задача на XXI век.
