Первая мировая война – спустя сто лет – трудно входит в культурную память России. Вместе с тем возникает вопрос, насколько наши представления об этой войне имеют отношение к событиям 1914–1918 годов, переживавшимся их непосредственными участниками. Как заметил Вальтер Беньямин, история – это предмет конструирования. Однако это конструирование протекает не в безвоздушном или вневременном пространстве, а в конкретном месте, наполненном настоящим. В случае каждой новой конструкции это настоящее всякий раз иное, так что и ее результат будет отличен от предыдущего. Так, в Германии больше не занимаются опровержением тезиса о германской ответственности за развязывание войны, не говоря уже об оправдании поражения с помощью так называемой легенды об «ударе ножом в спину» в ноябре 1918 года. После второй проигранной войны в Федеративной Республике начала формироваться так называемая «культура поражения» (Вольфганг Шифельбуш). Для нынешних французов Верден – уже не столько воплощение патриотизма и жизнестойкости grande nation, cколько символ примирения. И все же место, занимаемое «La Grande Guerre» или «The Great War» в исторической памяти соответственно Франции и Англии, несопоставимо с тем маргинальным положением, которое вплоть до 1990-х гг. отводилось Первой мировой войне в той же Германии, занятой «переработкой» своей нацистской истории и подавленной ужасами холокоста.
О России даже нельзя сказать, что память о Первой мировой войне была вытеснена памятью о победе советского народа над фашизмом в мае 1945 года. Октябрьский переворот 1917 года, фактически положивший конец участию России в изматывающем противостоянии Центральных держав и Антанты, не только не способствовал формированию национальной культуры памяти об этом великом и трагическом событии русской истории, но и прямо отрицал его в интернационалистском и классовом духе. Народ не увидел обетованного мира, так как с приходом большевиков к власти началась жесточайшая гражданская война, ставшая прологом к веку «европейской гражданской войны» (Э. Нольте). В.И. Ульянов (Ленин) назвал мировую войну «первой империалистской бойней» и низвел ее до всего лишь «одного из эпизодов падения мировой буржуазии». Дальнейшая большевистская пропаганда в общем и целом никогда не отходила от этой линии, делая почти 8.000.000 убитых, раненых и пленных из 15.000.000 мобилизованных русских солдат бессмысленными жертвами «политики русского царизма».
В советской и постсоветской историографии и мемориальной культуре безраздельно господствует Великая Отечественная война, самая кровопролитная за всю историю России. Но именно в этом отношении – в отношении к Отечественной войне 1812 года, война 1914–1918 гг. неоспоримо претендует на первенство. Более того, можно утверждать, что она в очень существенной части, хотя и неприметным образом, смоделировала хорошо знакомую нам патриотическую риторику Великой Отечественной войны. Войну 1941–1945 гг. стали называть Великой Отечественной уже в первые часы (сначала как образное выражение; в терминологическом значении это сочетание закрепилось позже). Статья в газете «Правда» от 23 июня 1941 года называлась «Великая Отечественная война советского народа». Однако уже в 1914 году, как отмечает «Словарь современных цитат» К.В. Душенко, «Второй отечественной», «Великой всемирной отечественной» и «Великой отечественной» называли войну России с Германским рейхом и Австро-Венгрией.
«Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами» – так звучала заключительная фраза обращения к советскому народу, которое заместитель Председателя Совета народных комиссаров СССР В.М. Молотов зачитал в 12 часов дня 22 июня 1941 года. Текст обращения Молотова был согласован со Сталиным. Этот призыв с некоторыми вариациями, а также по частям неоднократно повторялся в печатных изданиях и устных обращениях вплоть до конца войны. Его повторил и глава советского государства в своем первом выступлении по радио 3 июля 1941 года: «…все народы нашей страны, все лучшие люди Европы, Америки и Азии, наконец, все лучшие люди Германии… видят, что наше дело правое, что враг будет разбит, что мы должны победить»[1].
Эти слова, вероятно, глубоко врезались в память Молотова (Скрябина), который летом 1914 года работал членом редколлегии первой легальной большевистской газеты «Правда» и должен был присутствовать на чрезвычайной сессии Государственной думы 26 июля 1914 года. Фраза «Наше дело – правое дело» прозвучала в речи руководителя кадетской фракции П.Н. Милюкова, который выразил мнение всего российского общества, сделав следующее заявление: «Мы боремся за освобождение Родины от иноземного нашествия, за освобождение Европы и славянства от германской гегемонии, за освобождение всего мира от невыносимой тяжести все увеличивающихся вооружений… В этой борьбе мы едины; мы не ставим условий, мы ничего не требуем».
В этих словах лидер думской оппозиции откликнулся на призыв Николая II к гражданскому миру, включенный в Высочайший манифест от 20 июля 1914 года ст.ст. («В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри»). Высочайший манифест также называл задачи России в предстоявшей войне, которые уже очень скоро должны были стать большой темой всей русской публицистики: «Следуя историческим своим заветам, Россия, единая по вере и крови с славянскими народами, никогда не взирала на их судьбу безучастно. С полным единодушием и особою силою пробудились братские чувства русского народа к славянам в последние дни, когда Австро-Венгрия предъявила Сербии заведомо неприемлемые для державного государства требования… Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную Нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение ея среди Великих держав». Впервые же слова о правом деле прозвучали и во втором обращении российского монарха к подданным 26 июля: «Видит Господь, что не ради воинственных замыслов или суетной мирской славы подняли Мы оружие, но, ограждая достоинство и безопасность Богом хранимой Нашей Империи, боремся за правое дело».
Идея народной войны, к которой охотно прибегали и другие воюющие государства, также прочно закрепилась в общественном дискурсе. Охваченные «духовной мобилизацией» русские интеллектуалы – от «путейцев» до «логосовцев» – пытались осмыслить новый характер разразившейся войны. В отличие от предыдущих войн, которые велись профессиональными армиями с ограниченными резервами, первое крупное столкновение индустриальных держав предполагало мобилизацию на основе принципа всеобщей воинской повинности. Друг с другом боролись уже не армии сословного образца, а целые народы, целые культуры, целые миры. Этот новый характер мировой войны хорошо ухватил Н.А. Бердяев в статье 1915 г. «Современная война и нация»: «Нынешняя война глубоко отличается от прежних войн… Нынешняя европейская война показала, что войны также демократизируются, становятся общественными и народными, как и вся жизнь… Война есть борьба вооруженных во всех отношениях народов, которые мобилизуют все свои силы. Огромное значение имеют промышленность страны, ее техника, ее наука, общий ее дух. Победит сила всего народа, мощь всей страны, как материальная, так и духовная»[2].
Из этого духа «тотальной мобилизации» (Э. Юнгер), стирающей все границы между фронтом и тылом, родился и знаменитый лозунг «все для войны, все для победы»[3]. В той же статье Бердяев писал: «Объединяющий и созидательный опыт, который порождает война… Объединение всего русского общества и народа должно идти с двух сторон, быть обоюдным, оно предполагает жертвоспособность всех лагерей. Лозунг „все для войны, для победы“ предполагает свободу активности, свободу организации для всех народных сил… А страна, в которой война не будет национальной, не будет напряжением всех народных сил, рискует быть побежденной. Победить может лишь свободный и вооруженный народ. И всякий патриотический подъем народной энергии есть вместе с тем и самоосвобождение народа. Речь идет, конечно, не о народе в социально-классовом смысле слова, а о народе-нации»[4]. Статья заканчивалась на высокой патриотической ноте: «Великая страна, великий народ – непобедимы»[5].
Народную войну нельзя было выиграть без «священного единения». В.В. Розанов был одним из немногих, кто узнал о начале войны вечером 19 июля: «Напор германских племен на славянские – завершился: Германская империя объявила войну Русской империи. Исполин пошел на исполина. За нашей спиной – все славянство, которое мы защищаем грудью. Пруссия ведет за собой всех немцев – и ведет их к разгрому не одной России, но всего славянства. Это – не простая война; не политическая война. Это борьба двух миров между собой.
Да не будет малодушного между нами. Сейчас одна мысль: об единстве, крепости духа, твердом стоянии перед врагом. Будем все как один человек, будем как в войну 12-го года. Это – вторая „отечественная“ война, это – защита самых основ нашего отечества.…
Мужайся, русский народ! В великий час ты стоишь грудью за весь сонм славянских народов, – измученных, задавленных и частью стертых с лица земли тевтонским натиском, который длится уже века. Если бы была прорвана теперь „русская плотина“, немецкие воды смыли бы только что освобожденные русскою кровью народы Балканского полуострова…Да пошлет Бог свое благословение на нашего Государя и на нашу Родину в ее великом и правом деле!»[6].
Для русских интеллектуалов Вторая Отечественная была прежде всего войной с германским национализмом вильгельмовского извода, прусским милитаризмом, культом силы и поклонением материальным ценностям. Вот как клеймил германизм талантливый писатель и публицист С.Н. Дурылин, секретарь Московского религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева: «Происходит какое-то общегерманское объединение в зле всех – профессора Гарнака и императора Вильгельма, прусского вахмистра и писателя Гауптмана: все начинают мыслить по-одинаковому, чувствовать по-одинаковому, так что не отличишь, где кончается профессор и начинается вахмистр… Культурный облик и отвратительный испод варвара – вот образ современной Германии»[7]. В.Ф. Эрн обличал пагубный союз Канта и Круппа, а Е.Н. Трубецкой ополчался под знаменем «всечеловечности» на борьбу с самим Фафниром, могущественным драконом из саги о кольце Нибелунгов, в котором русскому князю виделось утверждение национальной исключительности. Победа в этой войне должна была стать одновременно и победой над «немцем в самом себе». Многие верили в том, что «новая отечественная война освободит нас от чужеземного нашествия внешнего и внутреннего и поможет нам выявить наш чистый дух»[8]. 18 августа (1 сентября) 1914 г. состоялось переименование Санкт-Петербурга в Петроград. «Мы легли спать в Петербурге, а проснулись в Петрограде!.. Кончился петербургский период нашей истории с его немецким оттенком… Ура, господа!..» – гласила передовица либеральных «Биржевых ведомостей» на следующий день.
В 1914 году время славянофильствовало. То, что звучало в патриотических речах с трибун Госдумы и со страниц литературно-политических и общественных печатных изданий, переводили на лубочный язык Казимир Малевич и Владимир Маяковский, создатели прообраза советского агитационного плаката. А Владислав Ходасевич уже в августе месяцев составил сборник «Война в русской лирике» (М.: Издательство «Польза», 1915), который открывался стихами «Певца во стане русских воинов» и на две трети складывался из произведений Языкова, Дельвига, Давыдова, Батюшкова, Пушкина и Лермонтова. Обращение к Отечественной войне 1812 года в патриотической кампании 1914-го было отнюдь не случайным. Оно отвечало необходимости не только переосмыслить отношение Востока и Запада, но и заново сформулировать вопросы национального самосознания, найти основу для коллективного социального действия и межгрупповой солидарности. Ведь, по словам А.С. Глинки (Волжского), в Отечественную войну 1812 года в России совершилось чудо «тайнозрения, сокрытого видения себя, глуби своей, сути внутри»[9]. «Гроза двенадцатого года» не только завершилась победой русского оружия над «самовластительным злодеем», а значит, исполнила провиденческую миссию России, но и помогла русской дворянской элите увидеть нацию как «сообщество всех русских людей вне зависимости от сословной принадлежности»[10].
Лучшие представители российского общества демонстрировали ясное понимание войны как «общего дела». Молодой философ Эрн обращал к гражданам честные и правильные слова: «Не будучи сами активны и „решительны“, мы изолируем армию и тем ослабляем ее в борьбе, из которой она может выйти победительницей лишь после величайших испытаний»[11]. Однако в 1914 году Российская империя втягивалась в грандиознейшую борьбу, акты которой должны были протекать в крайне сложных условиях современности, и здесь призывов к народу делать дело, «возложенное на него Провидением», было недостаточно. Патриотическая кампания 1914 года, стилизовавшая «войну масс и машин» под Отечественную войну 1812 года, как будто не замечала того факта, что Русская Армия даже в результате реформ, вызванных тяжелым поражением в вооруженном конфликте с Японией, так и не сумела уйти от устаревшего принципа ведения войны «постоянной армией» и решить насущные вопросы организации современного «вооруженного народа» и соответствующего тылового обеспечения. Россия вступила в войну с дефрагментированным обществом, представленным враждующими сословиями и партиями, в ее армии продолжало процветать деление на «белую кость» и «пушечное мясо», среди образованного класса было распространено «амбюскирование», а патриотизм малообразованной солдатской массы не выходил за пределы обрядовой формулы «За Веру, Царя и Отечество!». Через три года кровавых усилий победить, после того, как революция опрокинула установленный государственный порядок, после того, как началось общее государственное разложение, не желавшие драться солдаты говорили на митингах 1917 года: «Мы вятские, тульские, пермские, до нас немец не дойдет…». К тому времени их «политический обряд» был полностью разрушен. Несомненно, здесь лежит гораздо более глубокая причина «вытеснения» Второй Отечественной из национальной исторической памяти в стране, которая так и не стала нацией.
Советская пропаганда в годы Великой Отечественной войны активно «ресемантизировала» дореволюционный историко-политический словарь, но при этом удивительным образом не вышла за рамки стиля «народной и священной» войны, заданного патриотическим подъемом 1914 года. Кроме того, она была не в силах преодолеть живой опыт, сохранившийся в поколении участников «империалистической войны». Многие солдаты «явочным порядком» надевали георгиевские кресты («Егориев»), вызывая уважение однополчан, а на официальном уровне «вдруг» оказались востребованы славные боевые традиции русского воинства – от Александра Невского до Ушакова, Суворова и Кутузова. В обществе даже возникло движение за приравнивание б. («бывших») георгиевских кавалеров, награжденных орденом за боевые подвиги, «совершенные во время прошлой войны с проклятой Германией», к кавалерам советского ордена Славы (статут последнего почти полностью соответствовал статуту царского ордена Св. Георгия и даже цвета их орденских лент и их рисунок были одинаковы). 24 апреля 1944 г. появился проект такого постановления СНК СССР, которым предполагалось «воздать должное уважение героям, громившим немецких империалистов в войну 1914–1917 гг.». Правда, этот проект так и не превратился в реальное постановление…
В герменевтической ситуации «здесь и сейчас» прошлое открывается всякий раз в новой перспективе. Историческое предание продолжает существовать в модусе прерываний и возвращений. Наше нынешнее обращение ко Второй Отечественной равно невозможно вне опыта Великой Отечественной войны и вне общеевропейской культуры памяти о «первокатастрофе XX столетия».
[1] Лозунг получил вторую жизнь в 1945 году при учреждении медалей «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». Надпись вокруг погрудного изображения Сталина гласила: «Наше дело правое – Мы победили».
[2] Бердяев Н.А. Футуризм на войне. Публицистика времен Первой мировой войны. М., 2004. С. 85
[3] Коммунистическая партия СССР также взяла этот лозунг на вооружение в самом начале Великой Отечественной войны. В измененном виде («Все для фронта! Все для победы!») он впервые упоминается в директиве Совета народных комиссаров СССР от 29 июня 1941 года. Публично провозглашен И.В. Сталиным 3 июля 1941 года в ходе выступления по радио.
[4] Там же. С. 88.
[5] Там же. С. 89.
[6] Розанов В.В. Война 1914 года и русское возрождение // Розанов В.В. Последние листья. М., 2000. С. 256–257.
[7] Дурылин С.Н. Лик России. Великая война и русское призвание. М., 1916. С. 19.
[8] Бердяев Н.А. Современная Германия // Бердяев Н.А. Футуризм на войне. С. 32.
[9] Волжский А. Святая Русь и русское призвание. М., 1915. С. 8
[10] См.: Сергеев С.М. Русский национализм и войны императорской России – http://www.apn.ru/publications/article32041.htm
[11] Эрн В.Ф. Меч и крест. Общее дело // Эрн В.Ф. Сочинения. М., 1991. С. 346.
