Три с гаком года назад мне на день рождения подарили новый телефон. Основной мелодией звонка там было установлено «Зеленоглазое такси», но не в аутентичном исполнении Михаила Боярского (моя любимая песня), а в версии «Ляписа Трубецкого».
Пребывание самобытного белорусского коллектива в ранге звукового лица моего «мобильника» длилось недолго – грянула активная фаза киевского Майдана, которую «ляписы» активно поддержали, записав даже претенциозный гимн протестов под названием «Воины Света». Сергея Михалка и Ко на телефоне сменила «Варвара» Би-2.
Она задержалась почти на два года, пока я не наткнулся на интервью Юлии Чичериной, рассказавшей, среди прочего, о весьма отрицательном, пусть и высказанном приватно, отношении Левы из Би-2 к ее активной продонбасской позиции. Тяжко вздохнув, я заменил «Варвару» на «Не дано» Hi-Fi – состав поп-группы, исполнявший мою вторую любимую песню, давно распался, да и был предельно аполитичным.
Эту историю я люблю вспоминать в связи с вечной темой (не)обходимости разнесения художника (в широком смысле) и его творения. В России она звучит особо часто и громко из-за нашего постоянного стремления оснастить поэтов, писателей, режиссеров, музыкантов и живописцев еще и статусом общественно-политических трибунов, хотя, за редким исключением, они этот статус не оправдывают, если не компрометируют.
Особенно сомнительно в данной ипостаси смотрятся актеры, которым по дефиниции положена некоторая шизофреничность сознания и регулярная смена масок.
Сейчас же к заявленной теме меня склонили обратиться три близких по времени события: выступление Александра Сокурова во время церемонии вручения премии «Ника», смерть Евгения Евтушенко и, наконец, демонстративный отказ Андрея Макаревича отменять после питерского теракта концерт на берегах Невы, да еще и с обзыванием всех возмущений по этому поводу «вонью».
Впрочем, Евтушенко занесен в сей список с известной долей натяжкой, ибо он как раз лишних поводов разделять его личность и творчество не давал. Как в жизни Евгений Александрович виртуозно и со вкусом совмещал предельную лояльность власти с тонким диссидентством в строго определенных рамках, так и в творчестве – перемежал вместе с линией партии и легкую фронду, открытую закулисную («Танки идут по Праге») и завуалированную печатную («Монолог голубого песца»).
После же распада СССР Евтушенко старался воздерживаться от политических заявлений, а его прежние вирши, за некоторыми вычетами, оказались вполне вневременными и расплывчато-общегуманистическим, ибо про жаркие страны и лазурные берега там куда больше, чем про великие стройки. Тут мне сразу приходит на ум один из героев «Козленка в молоке», произведения, где Юрий Поляков блестяще описал нравы позднесоветской литературной богемы: «Это был известный литовский поэт Сидорас Подкаблукявичюс, автор знаменитой поэмы “Битва в дюнах”, посвященной подвигу Красной Армии, освобождавшей край от фашистского ига. Поэма была даже удостоена Госпремии. Через несколько лет, когда Литва стала суверенной республикой, Подкаблукявичюс вдруг объявил, что на самом-то деле “Битва в дюнах” посвящена мужественным “лесным братьям”, до последней капли крови боровшимся с советскими оккупантами. Поскольку поэма была написана сложным экспериментально-метафорическим языком, выяснить из текста, кому конкретно посвящено произведение, оказалось делом невозможным. Пришлось верить на слово автору. Он стал лауреатом Гедиминовской премии».
Можно вспомнить и киплинговского Томлинсона, после смерти совместным решением апостола Петра и диавола отправленного еще немного пожить, так как ничего определенно злого и определенно доброго он за долгие земные годы совершить не удосужился. Будем надеяться, что с Евгением Александровичем в трансцендентных краях больше ясности, лучше по ведомству апостолов.
Применительно к Сокурову и Макаревичу предмет для разговора присутствует в большей степени. И, прежде чем начинать этот разговор, давайте разберемся: откуда есть пошла эта традиция различать деятеля культуры и плоды его творческих мук?
Тут, на самом деле, все очень любопытно. Подобное стремление свойственно не только людям аполитичным, но и вполне убежденным «ватникам», которых либеральные оппоненты вечно обвиняют в ретроградстве, реакционности и мракобесии.
При этом сами либералы при первой же необходимости готовы сбросить в пучину ничтожества кого угодно, порой сильно задним числом. Заговорили несколько лет назад о том, что в творчестве Бродского почвенническая, патриотическая, имперская составляющая никак не меньше либерально-космополитической, может, и больше; это совпало с окончательными доказательствами факта принадлежности именно перу Бродского самого известного его политического стихотворения.
Немедля те же персонажи, что высокомерно говорили о невозможности написания Бродским этих строк по стилистическим и психологическим причинам, не менее высокомерно сообщили, что никогда Иосифа Александровича особо и не любили. Следом под откос полетел Достоевский, давно, впрочем, вызывавший подозрения своим «великодержавным шовинизмом». На очереди, видимо, Пушкин, хотя старик пока еще держится.
И вы знаете, подобная партийность и «чистки», доведенные до тоталитарного абсурда, нелепы и глупы, но в чем-то, может, стоит поучиться у обитателей другой стороны баррикад?
Перво-наперво отметим, что наша тема имеет минимум три разветвления: соотношение разных сторон творчества художника, соотношение разных творческих периодов и, наконец, соотношение творчества в чистом виде и общественно-политической позиции. Соответственно, чем масштабнее творец, тем легче принять его во всем разнообразии проявлений, даже если какие-то конкретные из них не очень по вкусу. Пушкин, по меткому выражению Георгия Федотова, был певцом Империи и Свободы, но в исполнении «нашего всего» это выглядело не оксюмороном, а гармоничным и естественным сочетанием.
Почтение к царям и полководцам (не всем) вполне уживается у него с определенным уважением к Емельяну Пугачеву, а ранние антиклерикальные и даже богохульные вирши не перевешивают поздних христианских слов и поступков. Солнце русской поэзии на то и солнце, чтобы быть необъятным и обжигающим излишне ретивых в поисках пятен хулителей.
Чем меньше масштаб и ближе к нашим дням, тем уже пространство для маневра, и тем легче принимать деятеля культуры целокупно. Не готов дискутировать о вкладе Макаревича в советско-русскую рок-музыку, но наломанных им за последние годы дров лично для меня хватает, чтобы отправить в игнор даже самые его удачные былые хиты. Аналогично с Сокуровым и его режиссерскими работами.
В писательско-публицистическом цехе наглядный пример – Дмитрий Быков. Его творчество девяностых-нулевых действительно давало богатую пищу для разделений и споров. Последние же лет пять бесспорны настолько, что, если совсем невмоготу пообсуждать, легче разделить Дмитрия Львовича надвое. В плане творческих этапов, разумеется, хотя он объемен по всем параметрам.
А возьмем актеров, изначально, как я уже сказал, самых сомнительных кандидатов в спикеры по национально-государственной повестке. Здесь тоже все вполне целостно. Олег Басилашвили, рассказывающий про «святые девяностые», всю жизнь играл то негодяя и карьериста Самохвалова, то морально нечистоплотного шпика Мерз(л)яева, то, в лучшем случае, безвольного аморфного Бузыкина, своим враньем и пассивностью мучающего одновременно двух женщин, законную супругу и молодую пассию. Актриса же Лия Ахеджакова, как известно, всегда играет одинаково, и защитить ее и ее сословие от «проклятой Конституции» она требовала тем же голосом, каким взвизгивала очередная ее экзальтированная героиня.
Немного пройдемся по закордонью. «Скорпы» великие ребята, а их «Wind of Change» выдающаяся в музыкально-исполнительском плане вещь. Но у меня она, извините, в личном санкционном списке. Потому что она про «перестройку», и не про те «перестроечные» стороны, которые наверняка нравятся некоторым читателям этой заметки, вроде издания Гумилева, Бердяева и Соловьева, или рок-фестиваля в Тушино. Нет, она именно про наше позорное геополитическое бегство отовсюду и итоговый распад страны.
Видите, при ближайшем рассмотрении почти все сложное-многосоставное-«а-давайте-разделять» оказывается вполне себе простым и монолитным. Конечно, великий русский мыслитель Константин Леонтьев воспевал «цветущую сложность», но, во-первых, он, наверное, все же имел в виду чуть другое, а во-вторых, от буквы и духа христианства он по многим пунктам ушел далековато. Мне же в этом вопросе ближе слова одного священника: «Жизнь христианина на самом деле предельно простая штука. Сложность ее – надумана и от лукавого». Звучит громко и не без элемента пережима, но ведь инструменты различения истинного и ложного многообразия реально существуют и не слишком сложны в применении – так почему бы их не использовать?