Рубрики
Блоги

Три портрета

«Викторианки» Александра Ливерганта – три эссе о трех великих, Остин, Бронте и Элиот. Эссе, преднамеренно старомодных по замыслу – сплетению биографии и литературы, жизни, которая выливается в литературу (или в ней находит отдушину) – и литературе, которая меняет жизнь.
Ливергант А. Викторианки. – М.: Новое литературное обозрение, 2022. – 272 с. (серия: «Критика и эссеистика»).

«Викторианки» Александра Ливерганта – три эссе о трех великих, Остин, Бронте и Элиот. Эссе, преднамеренно старомодных по замыслу – сплетению биографии и литературы, жизни, которая выливается в литературу (или в ней находит отдушину) – и литературе, которая меняет жизнь.

На первый взгляд – три героини радикально отличаются друг от друга. Общее у них, помимо того, что все три – женщины, разве то, что все три – пишут романы, живут значительную часть жизни в провинции (и провинцию делают главным и/или единственным предметом своего литературного внимания) – и что жизнь их приходится на XIX век.

Ведь даже хронологически – они не викторианки все вместе, Остин умирает за два десятилетия до восшествия на престол королевы Виктории, а ведь интронизация Виктории – еще не начало «викторианства», почти вся жизнь сестер Бронте приходится на время, когда никакой «старой доброй Англии» не то, чтобы нет – но она как раз активно строится, луддиты – те, опасаясь кого, их отец до глубокой старости будет каждую ночь заряжать пистолет и класть у изголовья кровати, чтобы утром, благополучно проснувшись, разрядить его – а чартисты, Ирландия (откуда родом отец – и откуда приедет и куда вернется доживать большую часть своей жизни мимолетный муж Шарлотты) – все это очень далеко от страны, знающей лишь «славную революцию», и противопоставление революции «славной революции», английский миф об умении обходится без потрясений, менять, не ломая – он как раз наполняется кровью, обретает плоть в эти десятилетия, как полемическая проповедь, насвистывание в темноте.

Все эти и масса других деталей прекрасно известны автору – и на ряд из них он специально указывает, подсвечивая разрыв между «образом» и «реальностью». Остин, Бронте и Элиот – это все имена большого английского женского романа, другая часть – не другая сторона, но включенность и вместе с тем своеобразие – большого романа «викторианской эпохи», прежде всего Теккерея и Диккенса, но также и вереницы меньших, чуть подзабытых – от Троллопа до Харди.

Здесь, кстати, хорошо видно, как сложно ткется ткань литературы – если в быстром изложении путь будет от романов XVIII века, Филдинга и Голдсмита – к Вальтер Скотту, создающему исторический роман и открывающему дорогу большому роману XIX столетия, обращающему открытый им способ видения, изображения от прошлого (недалекого в novel, далекого – в romance) на современность, то Остин – с краю, именно вне притязаний на великую литературу (область поэтов – и она сетует с иронией, но вполне с серьезным основанием, на Скотта, занявшегося писанием романов, отнимающего хлеб у женщин). Роман здесь вырастает из дневников и писем, из необязательности, вольности формы – и навыка и ценимого умения видеть: и оттого роман либо взлетает в «романтику», в фантастические дали, крайности – либо оказывается отчетливо-трезвым, наблюдателем повседневности.

В конце концов что еще остается делать в провинции старой деве, умной, достаточно образованной и без всяких перспектив в жизни – по крайней мере тех, которые способны соблазнить? Либо мечтать, либо изощряться в искусстве наблюдения за окружающим маленьким мирком.

Все три истории роднит и то, что по меркам своего времени – это если и не несложившиеся, то неудачные жизни. Для Остин и сестер Бронте – это истории «старых дев», для Элиот, впрочем, уже сильно иначе (время меняется, открывая новые возможности для тех, кто не принадлежит ни к аристократии, ни к самым низам, т.е. для тех, кто вынужден жить по «общим правилам») – для нее это история свободного союза с Льюисом, в странном смещении – заботе о чужих детях, которые формально записаны на Льюиса его бывшей (и остающейся в глазах закона его действительной) женой, вроде бы в благополучии лондонской жизни среди интеллектуалов и художников, но с потребностью в ежегодном счастливом побеге через Канал – туда, где тебя никто не знает, где можно не думать, не слышать, что шепчут за твоей спиной, как обсуждают и что придумывают о тебе и твоей жизни, где можно быть «просто вдвоем».

Эти истории можно было бы легко изложить в рамках героического повествования об одиночестве и преодолении, как стать великим писателем вопреки обстоятельствам (или как тяготы и сложности и создают ту ситуацию, только преодолев которую можно стать кем-то – что не дает счастья как состояния, но дает осмысленность, по крайней мере момент, мгновение осмысленности). Но рассказчик далек от такой простоты – тихо, негромко, он показывает, что все они состоялись не «вопреки», а благодаря своему окружению – своим родителям, братьям, сестрам, знакомым: постоянной привычке писать, маленькому семейному миру, где ценится фантазия и/или наблюдательность, где важны и ум, и изобретательность.

И истории, которые так легко рассказать как истории «вопреки», оборачиваются сложными историями, где поддержка и непонимание, восхищение и недоумение – сплетаются, где есть и от чего оттолкнуться, и на что – опереться. Истории о мире, где для женщин благопристойных, благополучных классов – очень мало возможностей как-то состояться за пределами семейного призвания, или, точнее – очень мало возможностей состояться, не став лишь приложением к какой-то другой жизни – приживалкой, «доброй тетушкой», заботящейся о детях, учительницей или владелицей пансиона.

Литература не даст ни Остин, ни сестрам Бронте больших денег – но она, замечу попутно, даст им все-таки свои собственные средства, к тому же не унаследованные – а, главное, она даст знание, что сделанное тобой – важно не просто еще кому-то, а важно, любопытно, интересно для тех, кого ты сам не знаешь, для большого мира анонимных для тебя читателей. И именно потому, что мир литературы не будет для них не только единственным, но и главным – они будут так или иначе определять свою литературу как нечто попутное, на стороне, род досуга – они будут обладать иным языком, иной мерой свободы, чем мужчины – профессиональные литераторы.

Ведь это «лишь род рукоделия», а раз так – «нельзя быть слишком серьезным» и можно позволить себе описывать мелочи провинциальной жизни, делиться своим пониманием устройством жизни английского графства, вроде бы в стороне от «главного». Просто история мистера Дарси и Лиз Беннет – или какая-то история, случившаяся в бельгийском городке, быть может с кем-то, сильно похожим на автора…

Автор: Андрей Тесля

Историк, философ

Добавить комментарий