Пьер Нора – автор концепции «мест памяти» и вдохновитель 7-томного издания «Мест памяти Франции» – как известно, очень критически относился к тому явлению, которое он сам попытался описать – к обществу «эпохи коммеморации». Для самого Нора постоянные навязчивые воспоминания о прошлом, которые функционируют как актуальная память для членов того или иного сообщества – признак явного кризиса идентичности этого сообщества. Кажется, наблюдения Нора о французском обществе 1960 – 1970-х годов применимы к современному обществу в России, кризис идентичности которого вполне очевиден. И революционный юбилей только усилил его – вместо того, чтобы помочь из него выйти.
На исходе 2017 года общество кажется более расколотым, чем было даже в его начале – с учетом того, что кризис идентичности можно считать перманентным состоянием отечественного самосознания. Такое ощущение, что осмысление революции было проиграно. Причем проиграно всеми, но по разным причинам. Текстами о революции информационное пространство перенасыщено настолько, что можно позволить себе ограничится несколькими тезисами.
Тезис первый. Историческое сообщество как научная корпорация проиграло осмысление юбилея в общественном пространстве различным теориям «заговора». Понятно, что профессиональные историки и не считают своей главной задачей борьбу за доминирующие в обществе представления о собственной истории. Более того, многие намеренно абстрагируются от бурлящих в обществе дискуссий. Такова специфика исторической науки – только за счет подобного отстранения, по сути, и возможно чистое историческое познание.
И понятно, что с сугубо научной точки зрения в 2017 году произошло серьезное приращение знаний о событиях столетней давности. Вышли исследования ключевых специалистов по теме – Борис Колоницкого, Владимира Булдакова, Александра Шубина, Александра Репникова, Фёдора Гайды, Модеста Колерова и многих других. Прошли многочисленные конференции. Увидели свет коллективные монографии, энциклопедии, прошли тематические выставки в ведущих музеях страны.
Однако, к сожалению, приращение научного знания никак – или практически никак – не сказалось на общественном восприятии 1917 года. Несмотря на периодические публикации в федеральной прессе, начиная от «Российской газеты», заканчивая «Радио Свобода» и «Снобом», материалов с профессиональными историками, их голос в масс-медиа был заглушен рассуждениями в духе Николая Старикова и Петра Мультитатули. В итоге 2017 год превратился в бесконечное пережевывание конспирологических теорий о годе 1917-том – будь то «жидо-масоны», иностранные спецслужбы, зарубежные спонсоры отечественных революционеров или заговор элит, а нередко и одновременно всё вместе взятое.
Тезис второй. Власть также проиграла осмысление столетнего юбилея революции – по сути, отказавшись выработать взвешенную, государственническую трактовку тех событий. Такая трактовка включала бы в себя признание объективных причин событий 1917 года в их соединении с рядом исторических случайностей, а иногда – и просто невезением. Вместо этого была воспринята и поддержана всё та же «конспирология». Не претендуя на истинное понимание вещей, рискну предположить. Причина такой позиции, как представляется, не в «контрреволюционной», реакционной сущности нынешней власти, из-за чего отмечать юбилей революции ей просто не комфортно, как нередко можно прочитать. А в том, что – как бы это ни показалось парадоксальным – взвешенная государственническая трактовка не обеспечивает в глазах современной власти легитимности Российской империи.
Парадоксально, но теория заговора такие основания для легитимации обеспечивает – ведь если падение монархии произошло в результате сговора элит, значит, не было каких-то серьезных червоточин в жизни страны и государственности как таковой.
Однако каковы последствия для государства принятия трактовки «революции как заговора» в качестве основной – мы не обсуждаем сейчас историческую достоверность саму по себе?
Во-первых, это версия находится в явном напряжении с технологической политической повесткой. Общество, убежденное в правомерности заговорщической трактовки крупнейших событий отечественной истории, – крайне плохой материал для технологического рывка вперед.
Во-вторых, Февралем дело не ограничилось. Значит, все последующие события 1917 года – тоже результат заговоров, иностранных денежных вливаний и тому подобное, а не слабости монарха или хронического пренебрежения социальной проблематикой или слабых лифтов вертикальной мобильности, разрушенных к тому же Первых мировой войной.
В-третьих, доведение конспирологической трактовки Февраля 1917 года до своего логического конца станет явным намеком нынешнему режиму. Как в свое время перед Александром I постоянно маячил призрак его свержения по образцу заговора против его отца – так сегодня «заговор элит» как главная причина Февраля, которая привела не только режим, но и всю страну к катастрофе, работает в качестве ассоциативного аргумента для шантажа действующей власти. И учитывая недавние заявления тех людей, которые имеют отношение к некоторым элитным группам, о необходимости пересмотра «крымского консенсуса», можно предположить, что такой шантаж – не за горами. Очень удачно в это впишутся такие книги, как, скажем, книга Джека Голдстоуна «Революции: очень краткое введение», фрагмент из которой напечатан недавно в «Газете.ру» и который повествует, что «элиты могут скрывать нарастающие разногласия и свою оппозиционность, пока не представится реальная возможность выступить против режима».
Тезис третий. По большому счету, проиграли и интеллектуалы. Вне серьезного обсуждения (я опять же не говорю о работах профессиональных историков) остался Октябрь 1917 года. Скажем, Сахаровский центр довел серию мероприятий до обсуждения эсеровской альтернативы. Коллектив нашего сайта по объективным причинам был вынужден прервать круглые столы на обсуждении фигуры Лавра Корнилова. На чистую фактографию событий без их интерпретации был направлен проект Михаиля Зыгаря «1917» – если не считать таковой интерпретацией книгу самого Зыгаря с недвусмысленным названием «Империя должна умереть».
В итоге, проявились две крайности в осмыслении Октября 1917 года – либо он оказывается результатом вырвавшейся на свободу народной стихии, либо – продуктом личностных особенностей двух-трех исторических фигур: слабости Александра Керенского, напористости Владимира Ленина и поддержки Ленина Львом Троцким[1].
Но, конечно, наиболее популярное объяснение победы большевиков – это иностранные деньги. Начиная от сериала Владимира Хотиненко «Демоны революции», где главным героем оказывается Александр Парвус, сайта “Столетие”, где тот же Парвус прямо называется «политтехнологом и финансистом Великой Октябрьской социалистической революции», до книги британского профессора Бард-колледжа Шона Макмикина «The Russian Revolution. A New History», в которой речь идет уже о финансировании большевиков из Германии, Швеции, Дании, Швейцарии.
Оказалось востребованным и еще одно оригинальное прочтение поведения Керенского, не арестовавшего Ленина и не доведшего суд над большевиками до конца – якобы Керенский сам был в сговоре с ними. Так, в бестселлере под редакцией Энтони Брентона «Историческая неизбежность. Ключевые события русской революции» пишется: «Об аресте Ленина за «измену и организацию вооруженного мятежа» правительство распорядилось на следующий день. «Теперь нас расстреляют», – сказал Ленин Троцкому, сбрил бороду и бежал в Финляндию. Министерство юстиции готовило показательный процесс для окончательного разоблачения большевизма. Казалось, звездный час Ленина уже миновал. Большевики, по мнению немецкой разведки, вот-вот должны были превратиться в политический труп. Но Ленину повезло с врагами. По каким-то таинственным причинам Керенский так и не довел дело до суда над большевиками, и большинство арестованных вышли на свободу еще до конца лета». Аналогичные намеки делает и Стариков в книге «1917. Революция или спецоперация».
А если поместить русский 1917 год в сравнительный контекст, как это сделал в интервью на радио Свобода Олег Будницкий, то окажется, что, по сути,1917 год не имел альтернативы – ведь это был мировой революционный процесс, начиная от Китая, заканчивая немецкой Баварией.
Однако во всем этом не видно огромной страны и её населения. Рушащийся порядок рассыпается моментально и бесповоротно, и на поверку не оказывается никаких «скреп», способных удержать общество (а не только государство) от обрушения. В конце 2017 года 1917 год оказывается либо гигантской случайностью, произошедшей – на выбор – из-за череды заговоров, стихии, гениальности отдельных людей, либо исторической неизбежностью. Победили как всегда крайности.
Проблема состоит в том, что такое осмысление собственной истории – в соединении с множеством других причин – не дает возможности возникнуть какой-либо субъектности той совокупности людей, которая живет на территории России. Той субъектности, которая превращает «население» в «народ» и «граждан». До тех пор, пока в головах простых людей господствуют «недовольные элиты», «злой генералитет», «темный русский бунт», «иностранные спецслужбы», «гениальный Ленин», – слова о «ледяной пустыне, по которой гуляет лихой человек», приписываемые Константину Победоносцеву, так и останутся наиболее метким определением России.
В итоге, кризис идентичности, который мог бы быть преодолен за счет какого-то консенсуса и компромисса, так и будет воспроизводиться в замкнутом круге «эпохи коммеморации». Впереди нам предстоят юбилеи разгона Учредительного собрания, начала Гражданской войны, сборника «Из глубины», Брестского мира, Александра Солженицына, расстрела царской семьи. Выбор большой.
За помощь в подборе материала благодарю Григория Борисовича Кремнева
Примечания
Настоящий хедхантинг. Историк Лев Лурье о союзе Владимира Ленина и Льва Троцкого; Орландо Файджес. «Безобидный пьяница»: Ленин и октябрьское восстание. Октябрь 1917 г.; Творцы революции: Ленин, Троцкий… и Временное правительство; Великий октябрь: закономерность или роковая случайность?; «Не будь меня в 1917 году в Петербурге…». В годовщину Октябрьской революции и день рождения Льва Троцкого о роли личности в истории рассказывает Юрий Фельштинский; «Душите, пока не перестанет дышать». Как Ленин шел к власти. Исторический экскурс Леонида Млечина; и др.
