5 апреля 2017 года сайт Русская Idea и фонд ИСЭПИ провели третий круглый стол из цикла мероприятий, посвященных столетию 1917 года. Круглый стол был посвящен теме «Иностранный след в Февральской революции?» Организуя мероприятие, мы поставили перед собой две задачи, в чём-то взаимоисключающие. С одной стороны, было важно избежать различных конспирологических контекстов и обсудить этот сюжет, основываясь на данных источников и выводах научной литературы. С другой стороны, не менее значимым было выйти за пределы сугубо источниковедческой трактовки, когда отсутствие прямых указаний в источниках становится поводом для утверждения о бессмысленности постановки самой проблемы.
Именно в таком ракурсе были построены два интервью, опубликованные на нашем сайте в преддверии круглого стола – с известными специалистами по указанному сюжету, работавшими в британских архивах, Борисом Колоницким и Евгением Сергеевым.
В таком же духе была сформулирована и проблематика круглого стола его соведущими – Борисом Межуевым и автором этих строк. Мы поставили перед собравшимися ряд вопросов. Во-первых, можно ли считать аргументами в пользу «иностранного следа» следующие факты: наличие как негласных, так и публичных контактов представителей союзников с либеральной оппозицией; уверенность союзников, что при дворе сильна прогерманская партия; недовольство союзников лично Николаем II, а также эффективностью военных действий России.
Во-вторых, каковы были цели с одной стороны союзников, с другой стороны – думской оппозиции, активно контактировавших в годы Первой мировой войны? Здесь возникает множество более частных вопросов о мотивах поведения британского посла Джорджа Бьюкенена. Зачем он негласно контактировал с думской либеральной оппозицией? Почему Бьюкенен публично выступал в поддержку её планов политической реформы, в первую очередь – идей ответственного министерства и министерства доверия? Если в западных странах налицо была тенденция к усилению исполнительной власти (в частности, правительственный кризис в Англии привел к формированию кабинета Дэвида Ллойд-Джорджа, фактически установившего диктатуру, а во Франции кабинет Аристида Бриана постепенно стал прибирать к рукам палату депутатов[i]), по каким причинам союзники поддерживали разговоры русской либеральной оппозиции о необходимости усиления власти парламента в России? Союзники действительно полагали, что если бы возникло ответственное министерство, и думские лидеры попали в правительство, то Россия стала бы эффективнее воевать?
Возникают вопросы и о целях второй стороны – а именно думской оппозиции. Стремились ли её представители создать у союзников представление, что они – более надежный партнер, чем царская власть? В какой форме шло обсуждение политических вопросов на встречах с союзниками, в первую очередь, с Бьюкененом?
В-третьих, какова личная роль Бьюкенена в «осмелении» либеральной оппозиции? В конце 1916 года он принимал активное участие в мероприятиях русских либералов, а уже к осени 1917 года только и мечтал об установлении диктатуры военных. Можно ли считать поведение британского посла накануне февральских событий его личной ошибкой, его политическим просчетом – ведь своим поведением он создавал у либеральной оппозиции уверенность, что в случае её прихода к власти поддержка им будет обеспечена?
В-четвертых, важно разобраться в том, что такое «подстрекательство» если не к революции, то к перевороту. Можно ли именно так определить поведение союзников, даже если в их переписке нет ничего более, чем самые общие выражения недовольства положением дел в России? В интервью нашему изданию Борис Колоницкий отметил: «Если бы Россия эффективно воевала на этом этапе, то этого было бы достаточно». Еще один аргумент, объясняющий контакты союзников с представителями оппозиции: в годы войны – произошло усиление последней, они стали реальной политической силой, поэтому было бы глупо с ними не контактировать.
Так или иначе, сложно представить, чтобы «российский посол в какой-нибудь европейской стране, тем более, союзной, общался с представителями оппозиции. Особенно в тяжелую минуту для этой страны. Скажем, в 1914 году или при битве на Марне, когда Франция находилась не в лучшем положении, в России могли возникнуть вопросы, выдержит ли Третья республика накат со стороны германских вооруженных сил. И российский посол, Александр Извольский, бывший министр иностранных дел, встречался бы с роялистами или с бонапартистами, и вел бы с ними переговоры относительно того, не будет ли бонапартистский режим или роялистский режим более успешным в отражении немецкой опасности, чем разлагающаяся Третья республика. Такое поведение русского посла было бы нарушением мыслимого и немыслимого дипломатического протокола. Между тем, в России такого рода общение представителя британского Foreign Office, посла Британии, посла Франции Мориса Палеолога было в пределах нормы. Это вызвало вопросы, в том числе у крайне левых сил, которые впоследствии неоднократно обвиняли Временное правительство в подыгрывании британским интересам и Антанте. Впоследствии, уже в эмиграции, появились тексты и в стане правых сил о том, что Бьюкенен сыграл роковую роль в свержении царской династии.
Иначе говоря, можно ли считать поддержку тех сил, которые выступали против царствующего императора, недопустимой позицией союзников и, так или иначе, вмешательством во внутренние дела России? Не воспринимал ли сам Николай II таким образом контакты думской оппозиции с представителями союзников? Как известно, в январе 1917 года Бьюкенен в личном разговоре с императором намекнул, что у Николая есть ещё возможность спасти положение, но шансов на благополучный исход очень мало. Возникало ли у Николая представление, что думская оппозиция и Бьюкенен действуют сообща? Насколько оправданным было бы такое представление?
С докладами на круглом столе выступили доктор исторических наук, главный научный сотрудник ИВИ РАН, специалист по истории британской разведки в России Евгений Сергеев и кандидат исторических наук, преподаватель МГУ Александр Вершинин. Евгений Сергеев отметил, что все архивы спецслужб Британии открыты для исследователей, но никаких данных о вмешательстве в февральские события (в отличие от убийства Григория Распутина) представителей Британии они не содержат. В то же время посол имеет право встречаться с кем угодно в стране пребывания. При этом Британия воспринимала Россию как страну незападного ореала, в отношении которой допустимы методы, не применяемые в отношении европейских стран-собратьев. Это сделало возможным участие британских спецслужб в убийстве Распутина. Отдельно докладчик остановился на миссии лорда Альфреда Мильнера.
Александр Вершинин сделал доклад о представлениях французских правящих кругов о положении дел в России накануне и в ходе Февральской революции. В отличие от лорда Мильнера, который в феврале 1917 года писал, что в России маловероятен внутренний кризис, представители французских властей еще в январе 1917 года предполагали, что взрыв неизбежен и случится в скором будущем. При этом уровень их знаний о русской реальности был довольно низким. Так, французский посол Морис Палеолог не знал, что такое Советы и не понимал, откуда они возникли.
Кандидат исторических наук, доцент МГУ, постоянный автор нашего сайта Фёдор Гайда в своем выступлении размышлял о мотивах союзников России в их поддержке либеральной оппозиции и поставил под сомнение убежденность первых в прогерманской ориентации русского правительства при Борисе Штюрмере – ведь Штюрмер в своих переговорах с Бьюкененом специально настаивал на огласке секретной конвенции союзников 1915 года. В то же время либералы могли восприниматься не только как наиболее очевидные противники сепаратного мира, но и как политики, чьи внешнеполитические амбиции окажутся намного умереннее, чем у исторической императорской власти.
Директор ИРИ РАН, доктор исторических наук Юрий Петров рассказал о важной роли фактора стихийности в Февральской революции. Поэтому, несмотря на участие некоторых представителей союзников в убийстве Распутина, их контакты с думской оппозицией, раздувание последней роли прогерманской партии при дворе, для союзников события февраля 1917 года были полной неожиданностью, о чем свидетельствуют срочные депеши того же Бьюкенена в Лондон.
Директор Международного института гуманитарно-политических исследований Вячеслав Игрунов отметил первостепенное значение внутренних процессов, имевших место в России, для событий начала 1917 года. Главный редактор журнала «Историк» Владимир Рудаков предположил, что если прямого «иностранного следа» в Февральской революции и не было, то имеют значение и косвенные влияния, влияния различных мнений.
Заместитель председателя экспертного совета фонда ИСЭПИ Родион Михайлов предложил к обсуждению тезис, что идея иностранного вмешательства может являться фактором политической жизни и без наличия следа. Доктор исторических наук, ведущий научный сотрудники ИРИ РАН Вадим Дёмин отметил, что Михаил Родзянко как председатель Государственной Думы и Павел Милюков как один из лидеров прогрессистов были высокопоставленными людьми, поэтому нет ничего странного в их встречах с Бьюкененом. Русский же посол во Франции Извольский не встречался с французскими монархистами или бонапартистами потому, что влиятельных организаций такого направления во Франции в 1914 году не имелось.
Доктор исторических наук, профессор МГПУ Всеволод Воронин посвятил свое выступление размышлениям Бьюкенена конца 1917 года и предположил, что британский посол, скорее всего, плохо просчитал ситуацию в 1916 – начале 1917 годов. Поэт и публицист Игорь Караулов назвал важным фактором в событиях, предшествовавших Февральской революции, отсутствие в исторической ретроспективе примеров обрушения государственности из-за смены власти в результате революции. Кандидат юридических наук, доцент МГИМО Константин Карпенко рассказал о том, что в ходе Февральской революции возникало множество новых органов власти, каждый из которых пытался подвести под свое существование легальную базу на основе русского законодательства. В случае активного участия представителей союзников в событиях февраля 1917 года такое вряд ли было бы возможно.
Подводя итоги круглому столу, Борис Межуев предположил, что описание революционных событий через понятие «стихии» в противовес каким-то организованным силам и вообще акторам исторического процесса может являться во многом наследием народнической традиции XIX века. Завершая круглый стол, автор этих строк отметила, что акцент на стихийности событий февраля 1917 года вряд ли поможет в осмыслении причин обрушения дореволюционной государственности.
Материалы дискуссии в ближайшее время будут опубликованы на сайте Русская Idea.
[i] Об этом подробно писала И.В. Алексеева: Алексеева И.В. Последнее десятилетие Российской империи. Дума, царизм и союзники России по Антанте 1907—1917 годы. СПб., 2009.
