«Васса» (первый вариант) в театре «У моста»
Пока в «цивилизованных странах» бегали по улицам с блеянием «me too», наш режиссер Сергей Федотов поставил мощнейший феминистский спектакль по пьесе русского классика.
Две версии «Вассы Железновой» (1910 и 1935) отличаются принципиально: если что и объединяет эти, по сути, разные произведения, то это – центральный образ женщины, на которой всё держится, и семья, и производство. Бизнес-вумен с редким именем Васса естественно и органично вписывается в нашу эпоху. Однако её невозможно себе представить среди современных феминисток именно потому, что она не жалкая жертва мужских обид (реальных или выдуманных), а хозяйка собственной судьбы. Чужих – тоже. Роль овцы для неё оскорбительна: «Над слезами да жалобами смеются теперь… перестань!»
да и в стаде ей не место.
Есть еще один непреодолимый барьер между двумя феминизмами (от писателя Горького и от нынешней Демпартии США), но о нём позже.
Вернемся к Алексею Максимовичу, у которого «Васса» сначала имела подзаголовок «Мать», повторяющий название его же знаменитого романа. Таким образом Горький произвёл в главные героини двух матерей, одну из пролетарской среды, другую из буржуазной. Отношение его к героине-капиталистке со временем менялось не в лучшую сторону, в поздней (уже советской) версии ей предъявлены не только этические, но и политические претензии. Часто пишут, что вторая версия «классовая», в отличие от первой «семейной», это не совсем точно: классовые характеристики присутствуют в пьесе изначально. Но в первом варианте больше простора, а второй, по-моему, загоняет режиссёра в угол прямолинейных интерпретаций.
В советских постановках Васса обычно представала безжалостной акулой капитализма. Для этого лучше подходил второй вариант пьесы, в котором возникает тема революции, а героиня, естественно, настроена против. Но и в «семейной» версии ей доставалось. Приведу характерные отзывы на спектакль Анатолия Васильева (1978 г.) «Она превратилась в немощную старуху. Уже не держалась на ногах, падала и поднималась вновь. Еще отдавала свои страшные распоряжения по хозяйству… Но так и свалилась на пороге. Запричитала монотонно и бессильно о том, что не знавать ей покоя…»
«Васса Е. Никищихиной – отвратительная, маленькая, похожая на лягушку женщина, не менее несчастна, и она мстит детям за ее униженное женское достоинство, за неосуществленные женские мечтания, за неспособность любить теперь… Над героями пьесы властвует темная сила, вряд ли тут дело в обществе. Спектакль не дает признаков времени, он абстрактен – и, может быть, Васильев хотел дать картину человеческой жизни вообще»
Как же распорядился историко-литературным наследием Сергей Федотов? По обыкновению, бережно. С приметами времени у него всё в порядке. В декорации – абсолютная достоверность предметной среды, окружавшей человека обеспеченного в начале прошлого столетия. Васса Железнова (в едва ли не идеальном исполнении Марины Шиловой появляется обычно слева, это её сторона, и место – за письменным столом, в то время как домочадцы тяготеют к обеденному, за которым удобнее и в карты поиграть. На той же материнской стороне – иконостас (с Богородицей у хозяйки отношения особые) и полный шкаф книг.
К сожалению, сейчас это нужно специально оговаривать, но то, что происходит в спектакле – тоже достоверно. Нет ничего, что мешало бы восприятию. С. Федотов: «задача – рассказать зрителю историю.» Железновы не выходят на сцену в водолазных скафандрах, не поют пионерские песни, и сверху их не посыпают песком, чтобы потом искусство(в)еды могли рассуждать о смысле режиссерских «метафор» (которые В.С. Розов называл «выкрутасами»).
В чём же состоит, в таком случае, оригинальность сценического решения? Наверное, в том, что режиссер внимательно прочитал пьесу, отметил и выделил то, что другие не замечали или пролистывали как несущественное, а потом построил собственную версию, неожиданную и вместе с тем убедительную, поскольку она не десантирована с потолка и не навязана драматургу, а прочно опирается на литературный первоисточник.
Зря, что ли, возникает у Горького тема сада? Извините за длинную цитату, но этот эпизод принципиально важен. Людмила (Мария Новиченко) – жена одного из сыновей Вассы, обвенчанная против воли, мужа терпеть не может, изменяет ему чуть ли не напоказ. То есть особых оснований для взаимной симпатии у неё со старшей Железновой нет. Тем не менее:
« Л ю д м и л а (весело). Вот придёт весна – начнём мы с нею в саду работать… Ой, Анна, хорошо это как – помогать земле в цветы рядиться! На самом восходе солнышка постучит она ко мне, мамаша-то: “Эй, – скажет, сердито так, – вставай-ка!” И пойдём обе молча, почти на весь день, вплоть до вечера… Не узнала бы ты сад, кабы лето теперь! Вот разросся, вот украсился! Прошлой весною одних цветочных семян больше, чем на сотню рублей купили! Сливы какие, яблони, вишенье! Прививки училась делать я, к мужикам на село хожу прививать – садовница совсем! Книжку мне мать купила о садоводстве – учись, говорит, это честное дело! Мужики, видя наши-то успехи в саду и огороде, жён присылают по семена, прививочку попросить… мужики меня уважают! Хорошо жить весной, летом, осенью… а зима – трудна и мне и ей… Тесно как-то нам в доме… Не говорим ничего, а обе знаем, что думаем… Ты что скучная какая стала?
А н н а. Не знаю… Такая ты красивая, молодая…
Л ю д м и л а. А вот, как начнём работать весною – погляди, какая буду я! Ах, сад наш! Войдёшь в него утром, когда он росой окроплён и горит на солнце, – точно в церковь вошла! Голова кружится, сердце замирает, петь начнёшь – точно пьяная! Перестану, а мамаша кричит – пой! И над кустами где-нибудь лицо её вижу – ласковое, доброе, материно лицо!
А н н а (тихо, точно не веря). Ласковое? Доброе?»
Хотите метафор? Что ж, поищите в «Мифах народов мира» ассоциации на темы садоводства. И мы тоже – вместе с Анной – поначалу не верим в такой контекст для домоправительницы, которая на наших глазах расчётливо манипулировала окружающими людьми. И хотим мы того или нет, на нас давит груз традиционного прочтения классики. Гамлет должен быть хорошим, Яго плохим. Но Федотов реабилитирует Вассу так, что мог бы и Цицерон поучиться. Он не представляет её вовсе невиновной, не купирует из текста порочащие эпизоды (что было бы грубо и неубедительно) и признания вины: «Дочки мои… много зла на мне, много греха… хоть и против никудышных людей, а всё-таки… жаль их, когда одолеешь… Не знавать мне покоя… не знавать… никогда!»
И шествие призраков – тех самых людей, которых удалось «одолеть» – показано в финале.
Но есть ведь смягчающие обстоятельства:
«Матери – все удивительные! Великие грешницы, а – и мученицы великие! Страшен будет им господень суд… а людям – не покаюсь! Через нас все люди живут – помни! Богородице, матушке моей, всё скажу – она поймёт! …
А дальше по ходу действия проявляется то, что юристы называют крайней необходимостью.
Перед нами работница, созидательница, на что постоянно указывает писатель: «Где Васса?… На завод ушла». И на столе у нее собственная продукция. Изразцы, между прочим.
Мы не можем судить о вкладе в «дело» старшего Железнова, мужа Вассы, его болезнь и смерть вынесены за рамки сценического действия. Супруга отзывается о нём с уважением: «из простых мужиков вот куда дошёл». Однако настораживает факт, принципиально важный для детективной интриги: отсутствие завещания. Неужели хороший хозяин мог оставить предприятие на произвол судьбы? Или своими успехами он тоже был обязан главной героине?
Зато с другими Железновыми всё ясно. И дядя Прохор (Александр Шаманов), и братья Семён (Егор Дроздов) с Павлом (Ильназ Яруллин) даже не притворяются, что им сколько-нибудь интересно дело, которым обеспечено их благосостояние. «Радости в изразцах да кирпичах немного». Много радости в том, чтобы изъять из семейного бизнеса свою «законную долю» (после чего предприятие неминуемо рухнет) – и потратить на красивую жизнь. Васса вынуждена защищаться от таких, выражаясь современным языком, «рейдеров». Только разрушители не с оффшорных островов, а из собственной семьи.
Невзначай перебрасываются и другие мостики из эпохи Николая II в ХХI столетие.
Смотрите, какие разные бывают капиталисты. Организаторы производства, знающие своё дело до кирпичика, – и такие, которые проживают в Австралии доходы кемеровских ТРЦ. Второй тип ближе к помещику Ноздрёву, а в последнем (глобализированном) варианте – к ордынскому хану.
Второй урок Максима Горького правнукам, точнее, правнучкам: женщина, поглощённая работой, волей-неволей оставляет в небрежении воспитание детей и получает в итоге то, что обрела старшая Железнова в обоих сыновьях-«никудышниках».
Так уж складывается история этой семьи, что разделение на созидателей и разрушителей происходит по признаку пола. Всем лучшим – «человеческим» – главная героиня может поделиться только с невесткой Людмилой и дочерью Анной, которая возвратилась в родительский дом после долгой разлуки. Когда-то она была «прогнана отцом», теперь – светская дама, вполне усвоившая в дворянской среде соответствующие манеры. С ювелирной точностью разыграно Викторией Проскуриной восстановление семейных связей: от колючей настороженности, питаемой старыми обидами, к новым, уже взрослым отношениям с матерью.
«А н н а (улыбаясь ласково). Я приехала – считала себя умнее вас… лучше… право!
В а с с а. Ничего, считай! Я вижу… так и надо!»
Оказывается, они очень похожи. Такое режиссерское и актерское мастерство демонстрирует нам театр «У моста», что если бы зритель мог забыть, где находится, он ни на секунду не усомнился бы, что актрисы Марина Шилова и Виктория Проскурина – настоящие мать и дочь.
И в финале опять тема сада:
«Не удались сыновья… внуками жить буду… Сад-то и не пропадёт… Забегают в нём детишки ваши… ласковые зверики».
Но из глубины сцены появляются призраки, от которых «не знать мне покоя никогда». Здесь драматург поставит точку. Дело за режиссером. Можно показать, что трагифарс ненависти и жестокости неизбежно вернётся на круги своя, потому что такова «картина человеческой жизни вообще». Но в спектаклях Сергея Федотова, по собственному его признанию, не получается чернухи, в них «изначально заложен катарсис, очищение и изменение людей к лучшему».
Недавно Марина Тимашева в обзоре постановок М. МакДонаха сравнивала решения финальной сцены в пьесе «Сиротливый Запад» разными режиссёрами. У Энди Арнольда последние слова и поступки героев замыкают круг, из которого нет выхода. Но «мне ближе интерпретация Сергея Федотова, который верит в то, что мир можно изменить, и поэтому довольно долго удерживает распятие, письмо и медальон в луче яркого света».
Так и здесь. Из потока зла и череды смертей выходят три женщины, готовые поддерживать друг друга. Старшая берет на себя грехи, оставив потомкам дом и сад, то есть надежду. И над ними лик Богоматери.
Кстати, вот и обещанный второй непреодолимый барьер между двумя феминизмами: наши героини сильны и независимы постольку, поскольку они остаются женщинами.
