Швейцарский курортный городок Монтре известен как довольное важное для мировой культуры место. Здесь подолгу бывали Лев Толстой, Чайковский и Стравинский, жил Набоков, записывались Queen и Deep Purple («Smoke on the Water» – это именно о Женевском озере). Для политической же истории и актуальной политики Монтре важен тем, что 20 июля 1936 этот город стал местом подписания конвенции о режиме Черноморских проливов.
Мысль о русском флаге над Константинополем будоражила лучшие русские умы не одно столетие. Чаемое обладание бывшей византийской, а теперь уже и османской столицей, равно как и обладание проливами, имело сразу два измерения, духовное и стратегическое. Либерал Павел Милюков, рассуждая в 1916 году о данной проблеме, подчеркивал, что опирается «не на старую славянофильскую мистическую идеологию, а на громадный факт быстрого экономического развития русского юга, уже не могущего более оставаться без свободного выхода к морю». А непримиримый противник царизма Георгий Плеханов уже после свержения Николая II в разговоре с адмиралом Колчаком сказал: «Отказаться от Дарданелл и Босфора – всё равно, что жить с горлом, зажатым чужими руками».
Неизвестно, понимал ли тогда Георгий Валентинович, что именно Февральская революция нанесла сокрушительный удар по босфоро-дарданелльским надеждам, ведь в 1915 году было достигнуто и юридически оформлено секретное соглашение с Англией и Францией о передаче после победного окончания войны Константинополя и проливов в российское владение. С другой стороны, само подписание этого документа запускало механизм его невыполнения уважаемыми западными партнерами, в том числе и путем внутренней дестабилизации нашей страны.
Союзники, в первую очередь, англичане, хотели победить за счет России, но без получения ею каких-либо дивидендов. Черчилль мог потом сколько угодно лить слезы по остановившейся у порога победы и последующего пика могущества России, однако слезы эти крокодиловы. Именно англосаксы сделали все возможное, чтобы порог так и остался непреодоленным.
Справедливости ради упомянутый выше Милюков, сам активный «февралист», в качестве первого министра иностранных дел Временного правительства пытался отстаивать перед союзниками незыблемость ранее заключенного соглашения, но не имел особой поддержки даже среди коллег. Министр финансов Михаил Терещенко и Александр Керенский, на тот момент министр юстиции, публично заявили о необходимости интернационализации проливов, а не передачи их России.
После отставки же Милюкова и окончательного развала страны, армии и политической системы о каких-либо приобретениях по итогам войны говорить не приходилось вовсе.
Поэтому адресуемые большевикам упреки в похабном Брестском мире справедливы лишь частично. Этот мир был тяжел и унизителен потерей огромных территорий, уже принадлежавших России, но потеря потенциальных территориальных приращений и сфер влияния произошла годом ранее, в феврале 1917 года. Дотерпи предельно ослабленная и разобранная «февралистская» Россия до победы Антанты, она получила бы почетное звание победительницы, но на мирной конференции никакого реального веса и возможности постоять на свои интересы все-таки не имела бы.
Основная часть большевистских вождей первой волны Россию воспринимали как плацдарм грядущей мировой революции, и к русским национальным интересам, с построением Земшарной Республики Советов прямо не связанным, относились без трепета. Скажем, по Московскому договору 1921 года Турции передали Карсскую область и часть Батумской, а главное – гору Арарат, священную и для союзного русским армянского народа, и для христиан в целом.
В те годы Советская Россия, «проигравший победитель» Первой Мировой, взяла курс на сотрудничество с другими проигравшими, Германией и Турцией. При обсуждении вопросов, связанных с наследством Османской Империи и мирным урегулированием на турецком направлении, советские дипломаты под вывеской помощи угнетенным и обиженным народам отстаивали интересы Турции чуть ли не более рьяно, чем собственные. Но потихоньку к этому демонстративному альтруизму стал примешиваться прагматизм, связанный с тем, что от смены власти в России геополитические константы не поменялись. Турецкий исследователь Расим Дирсехан Орс в книге «Русские, Ататюрк и рождение Турецкой республики в зеркале советской прессы 1920-х годов» так пишет об этом: «Особая щепетильность [Советской] России в вопросе о Проливах и Стамбуле, неизменная на протяжении веков, определила и то, что русские предпочитали видеть Стамбул в руках турок, если не было возможности владеть им самим. В каждой статье по этому вопросу чувствуется, что Россия категорически не может смириться с захватом Стамбула другими великими державами или международными структурами и даже такими маленькими странами, как Греция и Болгария».
В своей книге Орс приводит карикатуры из советской прессы тех лет, бичующие западный империализм за попытки обескровить Россию и Турцию одновременно. Карикатуры подкрепляются соответствующими цитатами: «Кемалисты требуют участия России в разрешении дарданелльского вопроса. Россия заявила, что не признает никакого разрешения дарданелльского вопроса без ее участия», «Если вся черноземная полоса России, прилегающая к Черному морю, есть огромный хлебный амбар, то Дарданеллы являются дверью этого амбара. И эта дверь должна быть свободной».
Эту линию советская дипломатия проводила и на конференции в Лозанне, проходившей с ноября 1922 по июль 1923 года и призванной заменить мертворожденный Севрский мирный договор 1920 года. По итогам конференции туркам удалось добиться самого главного для себя – сохранения проливов. Но применительно к вопросу, главному для нас, то есть черноморской безопасности, лозаннское урегулирование получилось смазанным. Англичане добились свободы прохода через проливы в мирное и военное время торговых и военных (морских и воздушных) судов. Босфор и Дарданеллы были демилитаризованы путем сноса береговых укреплений.
Максимальное число судов, которые любая страна могла провести через проливы в Черное море, должно было быть не превышающим численности военно-морских сил, принадлежащих самому большому черноморскому флоту. При этом державы получали право при любых обстоятельствах посылать в Черное море не более трех судов, ни одно из которых не должно было превышать 10 тысяч тонн. Гордость и залог успехов Британской Империи, ее Royal Navy, мог, как во время Крымской войны, появиться в любой момент возле Севастополя, Одессы и Таганрога.
СССР формально поставил подпись под конвенцией о проливах, но ратифицировать ее отказался.
Весной 1936 года Турция заявила о желании пересмотреть Лозаннские соглашения, особенно в части демилитаризации проливов. Идея новой конференции была положительно воспринята и в Москве, и в Лондоне: Англия хотела укрепить свои позиции в черноморско-средиземноморском регионе, СССР – обеспечить свои черноморские интересы и выбить козыри из рук геополитических соперников.
На конференции, стартовавшей в Монтре в конце июня, основные баталии развернулись именно между советскими и английскими дипломатами. Турки, понимавшие ограниченность своих возможность и текущей геополитической субъектности, сосредоточились на главном для себя пункте о ремилитаризации Босфора и Дарданелл, в остальном подыгрывая англичанам. Те вели себя самоуверенно – утверждали, что Черное море должно быть открытым международным морем, а никакие привилегии черноморским странам в плане прохода военных кораблей недопустимы.
В какой-то момент переговоры оказались под угрозой срыва – советская делегация заявила, что под неприемлемым для себя вариантом конвенции подпись не поставит. Понимая, что срыв соглашения более всему на руку не им, а стремительно наращивающим мускулы Берлину и Риму, англичане, скрепя сердце, пошли на уступки. Конвенция была подписана 20 июля. Турция восстанавливала суверенитет над проливами, в том числе и военный, в полном объеме. За торговыми судами всех стран сохранялась свободу прохода через проливы как в мирное, так и в военное время, а вот режим прохода военных кораблей отношении черноморских и нечерноморских государств дифференцировался.
При условии предварительного уведомления властей Турции черноморские державы получили право проводить через проливы в мирное время свои военные корабли любого класса. Для военных кораблей нечерноморских государств введены существенные ограничения по классу и по тоннажу. Общий тоннаж военных судов нечерноморских государств в Черном море не должен превышать 30 тысяч тонн, с возможностью повышения этого максимума в полтора раза в случае увеличения военно-морских сил черноморских стран. Срок пребывания военных судов нечерноморских государств ограничивался тремя неделями.
В случае участия Турции в войне, а также если Турция посчитает, что ей непосредственно угрожает война, ей было предоставлено право разрешать или запрещать проход через проливы любых военных судов. Во время войны без участия Турции проливы должны быть закрыты для прохода военных судов любой воюющей державы. Можно было говорить о победе советской дипломатии.
В конце Второй Мировой войны и сразу после ее окончания советские дипломаты пытались внести в конвенцию Монтре еще большие привилегии для СССР и добиться контроля над проливами де-факто и де-юре. Срыв этих попыток по горячим следам и для поверхностного наблюдателя, возможно, не выглядел фатальным: казалось, что конвенция защищает наши интересы более-менее пристойно. Но вот уже современность: в дни кавказского кризиса 2008 года и украинского шесть лет спустя американские ВМФ нарушали конвенцию безо всяких для себя последствий.
Будет ли Россия в дальнейшем отстаивать свои черноморские интересы исключительно в рамках документа, подписанного 80 лет назад – сказать сложно. Очевидно лишь, что эта проблема останется в числе важнейших для любой российской власти.
Текст опубликован на сайте «Русская планета» два года назад в сокращенном виде
