Рубрики
Блоги Размышления

Дарительница

Мне не хотелось бы писать о необычной женщине обычный некролог. Ничего не имею против жанра, сердечное спасибо тем, кто уже успел обозначить основные вехи судьбы Юлии Николаевны Вознесенской, выявить творческую концепцию, перечислить названия произведений. Сейчас, во дни, когда русский мир еще не вполне осознал размер утраты, все это необходимо и важно.

Но мне хочется рассказать о друге и человеке. Раз уж мне была подарена радость дружбы, длившейся тринадцать лет. Слова «дар», «дарить», «подарок», и все прочие однокоренные к ним, далее будут ключевыми в моем повествовании.

Я поднимаюсь из-за компьютера, в попытках собрать мысли брожу по квартире. И на каждом моем шагу, на каждом, вижу какой-нибудь ее подарок, подарочек, знак внимания… Господи, да я никогда не обращала внимания на то, что, оказывается, вся окружена, вся защищена ее подарками! Налево от монитора – иконка Божией Матери Спорительницы Хлебов. Выше – синий китайский старинный колокольчик. Винтажные вазочки для конфет… Вышитая салфетка… Баварский кофейный сервиз девятнадцатого века с пастушками… О нет, богата Юлия Николаевна не была, покупать такой сервиз у антиквара не стала бы. Но – умела зорким взглядом окинуть блошиный рынок, еще как умела.

В 2007 году со мной стряслась беда. Пишу не о себе, так что решительно неважно – какая. Но такие беды человек не всегда оказывается способен пережить. И вот Юлия Николаевна год, целый год ежедневно звонила мне из Берлина. Звонила пожелать доброго утра. И каждый раз это пожелание разворачивалось на часовой разговор. Ровно на час, не больше и не меньше. Чего не было в бесконечно женственной Юлии Николаевне, так это женского обыкновения «сочувствовать», а в действительности – пережевывать чужую беду. Мы говорили о литературе, об истории, витали в сфере идей, делились творческими планами, рассказывали друг другу всякие случаи из жизни.

Из тех разговоров и запомнилось мне кое-что о лагерной ее бытности. Юлия Николаевна упоминала о своем заточении легко, немного с иронией, словно о занятных приключениях.

«Заперли меня, как задержали, в такую, знаете, камеру, где вместо передней стены – прутья железные. А сами ушли в служебное помещение, отдыхают. Ну, а я примерилась… Э, да толстоваты у вас задержанные! (Ребенок войны, Юлия Николаевна не добрала до своего, видимо и так небольшого, роста. Думаю, и метра пятидесяти в ней не было, а уж вес в молодости едва ли сильно превышал сорок килограммов. ЕЧ) Голову пропихнула меж прутьями, а дальше легче пошло. Вылезла. Понятное дело, все равно из охраняемого-то здания не убежишь. Поэтому я просто открываю дверь к ним: «Послушайте, сами чай пьете, а предложили бы мне!» Они в панике, забегали. Замок разглядывают. А замок-то – заперт! «Что?! Как вы?!» Я им в ответ: «А что, вы разве еще не слышали, что мы научились проходить сквозь стены?»

В лагере Юлия Николаевна отсидела два полных года, не в политической зоне, а с уголовницами. Что, как нетрудно догадаться даже людям несведущим, много тяжелей. Зоне предшествовала пятилетняя ссылка из тогдашнего «Ленинграда», впрочем, не избытая до конца. Нарушив запрет, Вознесенская (или тогда еще Окулова?) тайком вернулась на несколько дней, во время суда над Ю.Рыбаковым.

«Я пришла к друзьям. Обсуждали дело, суд, тревожились. И тут вдруг – звонок в дверь. Они меня быстро в кладовку запихнули. Пришел один, поэт. Тоже весь из себя взволнованный. Друзья его постарались поскорей выпроводить, я-то сижу ведь в в темном закутке. Ну, выпроводили, меня он не видел, хоть из сочувствующих, а незачем. Да только в прихожей-то на вешалке – полупальтишко мое висело. Фасонистое, не спутаешь. Вот поэт наш и не спутал, как выяснилось. Так меня и сцапали, на пальтишке».

Имени «поэта» Юлия Николаевна мне не назвала. Видимо, простила. Обидчивая и вспыльчивая по пустякам, она была щедра на христианское прощение.

Вознесенская.jpg

Еще эпизод из тех времен, из конца семидесятых. Отбыв в лагере свой срок, Юлия Николаевна вышла на свободу. Что, казалось бы, должен делать на ее месте «нормальный человек»? Сломя голову мчаться домой, не так ли? Вознесенская отбила близким телеграмму, чтоб готовили шампанское, но… дней через несколько. «Мне так стало странно – что же я, красоты Байкала видела только через колючую проволоку? И я – в лес. Одна. Ну, надо же погулять, правда?»

Байкалом Юлия Николаевна словно бы запасалась впрок. Надолго. Вместе с сыновьями-подростками ее выдворили из СССР.

Она не смирилась с этим. Едва лишь рухнул коммунистический режим, Вознесенская принялась добиваться возвращения российского гражданства. Не знаю, на ком лежит вина за то, что ей, именно ей, такой русской, такой любящей Отечество, гражданства так и не дали. Ей приходилось получать визу для каждого приезда в Россию: к смертному одру матери, к брату, в любимую дачную Ириновку… Непростительно. Позорно. Хорошо же у нас ценят замечательных наших соотечественников…

Но напомню: все это было рассказано мне в тот «телефонный год». Юлия Николаевна звонила мне до тех пор, пока безошибочное (в жизненно важных вопросах у нее оно было безошибочным) чутье ни подсказало ей, что я начинаю оживать.

А вот еще случай, уже из 2009 года. Тоже связанный со мною, но вся Юлия Вознесенская в этом эпизоде – как на ладошке.

Безо всякой задней мысли я посетовала, что надо бы мне слетать выступить в Париже, да увы и ах, на незапланированную поездку денег нет. Юлия Николаевна отнеслась к делу с большим вниманием, куда большим, чем я сама. «Нет, Леночка, это серьезно. Лететь непременно надо». «Не получается». «Глупости. Возьмете из моего гонорара, мне как раз платить должны. Я распоряжусь завтра, берите билет!». «Нет, что Вы, Юленька, это невозможно, я не знаю, когда смогу отдать!» «Слышать ничего не хочу – лететь необходимо, а остальное детский лепет. Когда отдадите, тогда и отдадите».

Рассказ о том, что те дни в Париже оказались одними из самых важных дней в моей жизни, я пропущу, ибо опять же не обо мне речь. Подытожу лишь, что этими днями я обязана, выходит, ее проницательности и дружеской щедрости. Но история имела премилое завершение.

Года через полтора (когда начал кое-как расплачиваться французский издатель – ох, не любят они это дело, чтобы платить) я радостно позвонила в Берлин. Так мол и так, милая Юленька, наконец-то я Вам верну долг. Юлия Николаевна закапризничала. Она любила покапризничать, ну ведь красавицей же была в молодости. Красавицы, настоящие, они частенько капризны. «Леночка, ну какие еще между нами денежные счеты? Вот еще глупости какие! Я уж давно забыла, кто там кому должен!» «Юленька, зато я помню целых полтора года. Пожалуйста, снимите с меня эту тяжесть». Было отчетливо слышно, как в трубке, словно мыши, шевелятся недовольные мысли. А затем вдруг раздался ликующий вскрик: «Ой, Леночка! Слушайте, если уж Вы так хотите… Понимаете, есть одна дивная девочка, в Литве. Она инвалид, но такая молодец, такая мужественная, сама многих поддерживает. А вот дом у нее деревенский, мерзнет девочка. Уж Вы тогда переведите ей! И так замечательно у нас получится!»

Через несколько дней безмерно довольная Юлия Николаевна сбросила мне ссылку на форум, на кучу развеселых смайликов со словами: «Ура! Ура!! Я с дровами!!!»

О том, как Юлия Николаевна за ночь высадила под балконом берлинской подруги целую лужайку тюльпанов, я уже писала несколько лет назад в рассказе «Старушка в тюльпане». Зная ее скромность (а она, хоть и задира, хоть и капризница, тем не менее, скромна была), я не упомянула тогда, о ком речь. Впрочем, поняли многие.

Еще один подарок, драгоценный. Могла ли я темным ноябрем 2003 года, читая по дороге с «Нон-фикшн» только что купленный роман «Путь Кассандры или Приключения с Макаронами», вообразить, что увижу воочию персонажей? Точнее, конечно, их прототипы. Несколько лет Юлия Николаевна прожила насельницей в Леснинском монастыре, в Провемоне, что в Верхней Нормандии. Даже хотела принять постриг. Ее не благословила игуменья Афанасия. «Ваше послушание – Ваш талант, Юлия, – примерно так сказала она. – Ваше место в миру. Живите с нами, молитесь с нами, но Ваша дорога не монашество». И Юлия Николаевна жила на два дома – на две страны. То месяцами в Провемоне, то в Берлин, к сыновьям. Впрочем, старший, Андрей, мой ровесник, вскоре после 1991 года вернулся из Германии в Россию.

В Провемоне Юлия Николаевна обзавелась даже собственным домиком. Назвать это сооружение, притулившееся внизу под замковой стеной, у огородов, «домом» было бы изрядной натяжкой. Комнатенка побольше, совмещавшая в себе гостиную, прихожую и кухню, комнатенка совсем маленькая – спаленка с ванной за занавесочкой. И еще – опасный для жизни чердачок под косой крышей. Но – домик. Монахини с гордостью показывали его паломникам: «Тот самый. Из книги».

Показали и мне. В первый мой приезд. Я тут же написала Юлии Николаевне письмо:

Он стоит себе – нас не надули!

Лопухами вокруг обнесен,

Домик пряничный бабушки Юли,

В русском крае, в земле Провемон.

 

Змеи к норам ползут по дорожке.

(А не надо на них наступать!)

Занавеска белеет в окошке.

В дом влезают и стол и кровать.

 

Но добавлю о главном о самом

(И ни мало приврать не боюсь):

Рядом – старая лестница в замок,

Где хозяином – сир Иисус.

В Провемоне Юлия Николаевна занималась любимым садоводством, огородничеством. Травы, лес, деревья – все это было для нее раскрытой книгой.

Я пришла в монастырь протоптанной ею дорожкой. Тогда уже «леснинский» период ее биографии завершился. Мой же – только начинался.

А «Бабушка Юля», кстати, это был один из ее сетевых псевдонимов. До последних недель жизни Юлия Николаевна проводила долгие часы в интернете. Чем она занималась?

Что же. Пора говорить о тяжелом.

Она всегда знала, предчувствовала, что убьет ее рак. Однажды, ей было лет пятьдесят, если я не ошибаюсь, медицина победила болезнь, казалось бы – полностью. Но тема болезни, тема ее преодоления и непреодоления, звучит в ряде книг. Звучит мужественно, достойно и спокойно. Еще до второго витка своей болезни, Вознесенская много помогала онкологическим больным, сотрудничала с психологами, поддерживала, ободряла. Из общения с больными читателями возник замысел сборника рассказов «Утоли моя печали». Книга о том, как преодолеть то, что преодолеть невозможно.

Не оставила она свое доброе делание и когда болезнь вернулась к ней самой. Она продолжала помогать – излечимым и неизлечимым.

Телепатия – реальность нашей жизни. Именно в те, последние на земле дни Юлии Николаевны, я писала статью о том, что у нас идет «парад отчаянья», самоубийства онкологических больных, что у нас мало заботы о беспомощных и старых. Это, на самом-то деле, не моя тема. Ее, Юлии Николаевны. Но «парад отчаянья» продолжается. В день смерти Юлии Николаевны в России произошло еще два самоубийства на почве онкологии.

И вот, что хотелось бы сказать в завершение. У нас ведь, известное дело, очень любят признавать заслуги, когда сам заслуживший уже не может этому порадоваться. Не исключаю, что сейчас эта «замечательная» традиция коснется и Юлии Николаевны. Год литературы, ну да.

Вообще-то лучший памятник писателю – это его книги на наших полках. С этим у Юлии Николаевны и так все в порядке. Но если же кто-нибудь из сильных мира сего исполнится намеренья воздать должное Юлии Николаевне – не надо ей бюстов на творческой родине, мемориальных досок, помпезных действ. Куда уместнее будет построить хоспис, онкоцентр, профинансировать лабораторные ли исследования, выделить ли лишние деньги на комфорт тяжелых больных – хоть что-нибудь. Не почет ей надобен, лишь облегчение людских страданий. Если ее имя, ее известность могут тому помочь – большего ей и не нужно, ни на этом свете, ни уже на том. Ничего лучшего в память о себе сама бы она не захотела.

Я пишу эти строки и слышу где-то совсем рядом дорогой ворчливый голосок: «Правильно, Леночка! Вот так им и скажите!»

 

Гонорар за эту публикацию по просьбе автора будет переведен в Фонд помощи детям с онкологическими, гематологическими и другими тяжелыми заболеваниями «Подари жизнь»

Автор: Елена Чудинова

Писательница, драматург и публицист