Рубрики
Блоги

Cергей Трубецкой о Константине Леонтьеве

Философствующим либералам «вписать» идеи Леонтьева, имевшего вполне заслуженную репутацию реакционера и совершенно незаслуженную – мракобеса, в эволюционный ряд славянофильства было необычайно выгодно, дабы показать, продемонстрировать всем и каждому, что оно в ходе своего развития пришло «к мертвенному, отжившему византизму», докатилось до этой самой реакции и до мракобесия.

Князь Сергей Николаевич Трубецкой (1862 – 1905) известен как религиозный философ, последователь Вл. Соловьёва, знаток и исследователь истории античной философии. Но обращался он и к анализу русской общественно-политической мысли, в частности, к оценке воззрений друга, а впоследствии яростного оппонента Вл. Соловьёва Константина Николаевича Леонтьева.

С.Н. Трубецкой своей статьей «Разочарованный славянофил» во многом предопределил представления о данном мыслителе и подход к нему российского либерального лагеря в целом. Его оценка Леонтьева была подхвачена Павлом Милюковым в статье «Разложение славянофильства». Впрочем, Николай Бердяев полагал, что работы Трубецкого и Милюкова «представляют типически либеральный и малоинтересный подход к Леонтьеву» (Бердяев, 1991: 284).

Трубецкой считал, что К.Н. Леонтьев не менее талантлив чем Николай Данилевский и даже значительно оригинальней его. Видимо, здесь он следовал за своим учителем Соловьёвым, полагавшим, что в основу теории культурно-исторических типов Данилевского легли взгляды одного из основоположников цивилизационного подхода, немецкого историка Генриха Рюккерта, и русский мыслитель выступил едва ли не в роли простого переводчика их.

Для Трубецкого Леонтьев был реакционером и мракобесом, причём едва ли не главными чертами его воззрений являлись «крайняя последовательность в проповеди реакции и мракобесия и его реалистический пессимизм» (Трубецкой, 1995: 123).

При этом, с точки зрения Трубецкого, Леонтьев выступал представителем славянофильства. Он, однако, прекрасно видел, чем тот разительно отличался от славянофилов: тем же реалистическим пессимизмом, резко диссонировавшим с их радужным идеализмом, крайне отрицательным отношением к славянству, отсутствием веры в самобытность русского духа, свободой от влияния гегельянства и от теории прогресса.

Сходился же Леонтьев со славянофилами, по мнению Трубецкого, в противопоставлении России «гнилому» Западу как носительницы православия и самодержавия – христианской и монархической идеи, в безусловном признании консервативных устоев России. Впрочем, и тут Трубецкой совершенно справедливо усмотрел существенное различие Леонтьева и славянофилов: его оценка православия и самодержавия, его политические надежды были иными, чем у них. Да и консервативные устои он понимал существенно иначе нежели славянофилы – как начала византийские. Именно в этих началах, в «византизме», по остроумному замечанию С.Н. Трубецкого, П.Я. Чаадаев увидел «роковой жребий России», нашёл корень «русского застоя, отсталости, …отчуждения от Запада» (Трубецкой, 1995: 127).

Также Леонтьеву были симпатичны папство, католичество, феодализм, монархия и аристократия старой Европы (Трубецкой, 1995: 124). Т.е. в отличие от славянофилов, он ненавидел только новую, либеральную Европу и был «романтиком средневековья», грезя средневековыми рыцарством, папством, замками и монархической Францией. При этом Леонтьев противополагал Россию испорченной эгалитаризмом Европе как носительницу консервативного византизма, колоссальный тормоз, который может приостановить на время европейский «прогресс».

Таким С.Н. Трубецкому рисовался идеал данного мыслителя. Он вполне ясно понимал его отличие от идеала славянофильского. Но различия взглядов Леонтьева и взглядов славянофилов Трубецкой, и в этом сущность его концепции, считал «результатом внутреннего развития или, точнее, саморазложения славянофильского учения», которое «в самом начале своем заключало некоторую неопределенность и противоречия, выяснившиеся впоследствии по мере его развития» (Трубецкой, 1995: 125).

Он постулировал, что славянофильство – «исходная точка Леонтьева» (Трубецкой, 1995: 126).

Однако это не так. Исходным пунктом, началом леонтьевской мысли славянофильство не было. Ею являлись либеральные идеи и взгляды, а со славянофильством, равно как и с почвенничеством, Константин Николаевич сблизился в течение 1860-х годов, когда переходил от либеральных к умеренно-консервативным воззрениям. Но затем, с начала 1870-х, он, по мере своего дрейфа вправо, от этого течения мысли стал отходить, причём всё дальше и дальше.

Классическое славянофильство делится на раннее, дореформенное (т.е. развивавшееся до 1861 года, когда было освобождено барское, помещичье, владельческое крестьянство) – столпами этого направления были К.С. Аксаков, И.В. Киреевский, А.С. Хомяков, – и позднее, пореформенное, лидером которого выступал Иван Аксаков. С его смертью классическое славянофильство закончилось. Осталось зародившееся на рубеже 1860-1870-х годов неославянофильство, отцом которого выступил Н.Я. Данилевский.

И хотя Леонтьев по своим взглядам был во многом близок к Данилевскому, приняв его фундаментальную теорию «культурно-исторических типов», ни к классическому, ни даже к неославянофильству, важной – едва ли не важнейшей – частью которого был нещадно критикуемый им панславизм, он не принадлежал.

Леонтьевский «византизм» был категорически отвергнут И.С. Аксаковым, мэтром «позднего», пореформенного славянофильства. В то же время, Леонтьев с начала 1870-х публиковал статьи, которые предостерегали от повального увлечения панславизмом и от безоглядного потворства России югославянам, прежде всего – болгарам, боровшимся с Константинопольской патриархией, причём не во имя православия, а во имя этнофилетизма. А это был конёк неославянофильства и многочисленной симпатизировавшей ему публики едва не до конца 1880-х гг.

Таким образом, никаким представителем ни одного из видов славянофильства он в сущности своей никогда не был, разве что, как писал сам Леонтьев, являлся «славянофилом «на свой салтык»». Его воззрения были отдельным, самостоятельным и оригинальным течением русской мысли, так или иначе пересекавшимся с иными её течениями.

И Трубецкой, как мы видим, достаточно хорошо понимал отличия взглядов Леонтьева от взглядов славянофилов, как классических, так и нео-. Он даже считал, что тот прав, когда говорил об ошибках первых славянофилов по поводу «славянолюбия» (Трубецкой, 1995: 133), которое, как уже говорилось, Леонтьев весьма активно критиковал.

Тем не менее, Трубецкой усердно натягивал сову леонтьевских воззрений на глобус славянофильства, причисляя критикуемого им мыслителя к «новейшим славянофилам», т.е., по нашей, приведённой выше классификации, к неославянофилам. При этом взгляды Константина Николаевича на «славянский вопрос», основанные на его близком знакомстве со славянами Балканского полуострова и с восточной политикой Российской империи, дали Трубецкому повод назвать Леонтьева «славянофилом разочарованным» (Трубецкой, 1995: 134).

Зачем ему это было нужно – загонять «пламенного реакционера» в рамки того или иного извода славянофильства?

Сергей Трубецкой, как впоследствии Милюков и другие русские либералы, боролся, воевал со славянофильством, с вредными, с точки зрения либералов, представлениями об особости России, её исторического пути и всемирной миссии, просто с противопоставлением России Европе, Западу. Поэтому философствующим либералам «вписать» идеи Леонтьева, имевшего вполне заслуженную репутацию реакционера и совершенно незаслуженную – мракобеса, в эволюционный ряд славянофильства было необычайно выгодно, дабы показать, продемонстрировать всем и каждому, что оно в ходе своего развития пришло «к мертвенному, отжившему византизму», докатилось до этой самой реакции и до мракобесия.

В мечтаниях славянофилов, писал С.Н. Трубецкой, «заключалась некоторая двойственность: в их учении были прогрессивные, высокогуманные, универсалистические тенденции и консервативный, ретроградный национализм» (Трубецкой, 1995: 128). А эволюция славянофильства, «доказывал» он с помощью насильственно включённого в его состав Константина Николаевича Леонтьева, заключалась именно в отказе от «прогрессивного», «высокогуманного», «универсалистического» (сейчас, обобщая, мы сказали бы «от всего «общечеловеческого»») в пользу этого самого чудовищного ретроградного национализма, вылившегося в русификацию окраин (которую, кстати говоря, именно Леонтьев в своей публицистике и критиковал), деятельную борьбу с католицизмом и лютеранством, охранение политических и религиозных основ, протест против всей западной культуры.

В то же время, положительную с точки зрения Трубецкого (и иных других либералов), идеалистическую сторону славянофильского учения – его «мечтательный универсализм» – подхватил Владимир Соловьёв (Трубецкой, 1995: 133).

Мысли С.Н. Трубецкого впоследствии развил и «заглубил» П.Н. Милюков, доказывая, что «идея национальная и идея всемирной миссии – разложились в среде эпигонов славянофильства, и это разложение завело славянофильство в тупик. Национальная идея привела у Данилевского и Константина Леонтьева к неподвижности и изуверству; мировая миссия в руках Владимира Соловьева привела к европеизации и к католицизму» (Милюков, 1991: 114). Т.е. всё скверное в славянофильстве (с точки зрения философствующих либералов) унаследовали и довели до гробовой доски Н.Я. Данилевский и особенно этот ужасный Леонтьев, а всё стоящее в нём подхватил В.С. Соловьёв. И это стоящее в конечном итоге двинулось прямиком к европеизму, к европейской культуре.

Так совершенно неожиданно для незамутнённого наблюдателя по воле русских либералов конца ХIХ столетия на одном идейном «гектаре» «сошлись» и «разошлись» сначала друзья, потом непримиримые оппоненты Константин Николаевич с Владимиром Сергеевичем.

Список литературы

Бердяев о русской философии. В 2 тт. Изд-во Уральского ун-та, 1991. Т. 2.

Милюков П.Н. Воспоминания. М., 1991.

Трубецкой С.Н. Разочарованный славянофил. К.Н. Леонтьев: pro et contra. Кн. 1. СПб.: РХГИ, 1995.

Автор: Станислав Хатунцев

Историк философии, публицист

Добавить комментарий