И где же граница?
Пограничная ситуация — смерть, страдание, страх, вина, борьба — ставит человека на границу между бытием и небытием. Оказавшись в П. с., человек, согласно Ясперсу, освобождается от всех ранее сковывавших его условностей, внешних норм, общепринятых взглядов и тем самым впервые постигает себя как экзистенцию.
Философский словарь под ред. И.Т. Фролова
Поначалу не только Родина покажет возвращающемуся домой незнакомое лицо, но и он покажется странным тем, кто его ждет. И те, и другие должны быть мудры.
А. Щюц. «Возвращающийся домой»
В мирной жизни боец отряда «Русь» с позывным «Мур» чинил мотоциклы. На войне — чинит людей. В санитарную службу на фронте нередко берут просто за смекалистость. Так попал в санитары и «Мур».
После первого контракта новоиспечённый медик отправился домой, но почувствовал, что «как будто еда недосолена», и снова подписал контракт. «Блюдо, за которое принялся, нужно доесть до конца, чтобы больше не хотелось», — так «Мур» отвечает на вопрос о том, почему вернулся на войну. Опершись о дверной косяк располаги, в резиновых тапках, скрестив руки на груди, доброволец признаётся, что на СВО крепится, а дома — скучает.
Подобная ситуация, судя по рассказам коллег «Мура», сплошь и рядом. Бойцы оказываются в своего рода междумирии: в зоне СВО — кипящем пограничье России — над ними нависают «Бабы-Яги» и прочие смертоносные «птицы», в «большой России» на их плечи ложится взвесь суеты и липкой обыденности. И ещё неизвестно, от чего укрыться труднее.
Психология пограничья
Начальник медицинской службы одного из крупных боевых подразделений, в прифронтовой госпиталь к которому нам посчастливилось заглянуть, транслирует ровно то же ощущение. Раз в десять минут телефон начмеда тревожно позвякивает, требуя вмешаться в судьбы раненых бойцов. В этих десятиминутных перерывах между выполнением своих обязанностей он делится с парой забредших к нему журналистов надеждами и тревогами фронтовика.
Здесь, за «ленточкой» — боль и смерть, однако все свои и всё своё. На гражданке вроде как безопасно и обезболено, но все чужие и всё чужое.
«Мы не нужны будем нашим соседям, которые не были на СВО, — невесело замечает док, — о чём нам с ними разговаривать? Мы ценим жизнь такой, какая она есть, в мелочах».
Широкогрудый, пышнобородый, весь какой-то цельночеловеческий, военврач похож на капитана дальнего плавания, джек-лондоновского Морского волка: море войны кипит солью и новыми опасностями, сухопутье — пресно и до тошноты предсказуемо.
Но люди больше и сложнее образов. «Украдкой, тихо мы все будем плакать на гражданке», — проговаривает как бы впроброс начмед. Его мечта — строительство масштабного реабилитационного центра для ветеранов СВО. Большого семейного дома для всех израненных войной. Эту идею он вынашивает давно и пытается посильно продвигать. Фронтовик отчётливо видит два мира, обитатели которых… не то, что говорят — мыслят на разных языках:
«Я не представляю себя на гражданке, банальные скандалы, ругань».
Многим друзьям из мирной жизни наш собеседник наказал не звонить ему больше никогда. По словам начмеда, «друзья» божились, что возьмут в руки оружие, как только враг ступит на русскую землю, но после вторжения в Курскую область ни один не поднялся с дивана.
Проблема Рубикона
Как для одних трудно решиться оправиться в зону СВО, для других — проблема оттуда вернуться. Там, где заканчивается экзистенциальное пограничье, пространство-время вызова, борьбы и смерти — для многих начинается «день сурка», торжество вяжущей рутины и капризно-избыточных социальных условностей.
Мобилизованный из Томской области с позывным «Кедр» свой Рубикон перешёл и к жизни на войне привык. Его мы встретили в Луганске, где боец был проездом, возвращаясь на позиции своего подразделения. Как и «Мур», «Кедр» гонял на «буханке» в эвакуационной команде, вытаскивая ребят с ЛБС. Теперь отвечает за связь. По словам мобилизованного, дома, в отпуске, говорить с друзьями и даже с близкими ему толком не о чем.
Того, что «Кедр» увидел за «Рубиконом» — не объяснишь, не выговоришь. Да и зачем им эти проблемы.
«Я видел, как возвращались герои»
Сюжет возвращения с войны Борхес включил в число четырёх вечных сюжетов, которыми живёт человечество. И действительно, подобную рефлексию в культуре можно проследить с незапамятных времён. Именно этому посвящён один из базовых для европейской культуры эпических текстов — «Одиссея» Гомера. Как парадоксально заметил, кажется, Жан-Люк Годар, Одиссей потому и странствовал целую вечность, что не знал, как ему вернуться к привычному существованию после десятилетия боевых действий под Троей.
Если перекидывать мостик к современности, схожий сюжет обыгран в фильме «Парад планет» Вадима Абдрашитова: призванные на военные сборы и условно «убитые» в первые дни советские мужчины пускаются в настоящую «Одиссею», избегая вновь оказаться запертыми в мясных лавках и пыльных конторах.
Возвращение с войны, таким образом, может быть распознано как ситуация архетипическая, требующая от вчерашних воинов нового героизма — героизма возвращения, воли и мужества к возвращению.
Однако не меньшее мужество требуется от «принимающей» стороны.
Стой, кто идёт, или проблема псевдотипизации
Социолог повседневности Альфред Щюц в своём эссе «Возвращающийся домой» подметил, что возвращающийся солдат – всегда-уже не тот, кого ждут домашние. И чем напряжённее ожидание, тем, порой, болезненнее возвращение.
Проблема псевдотипизации по Щюцу сводится к тому, что близкие, опираясь на средства медиа и пропаганды, конструируют образ жизни солдата на войне. Не трудно догадаться, как разительно эта картинка расходится с реальным положением дел. А если учесть, насколько недоступный им опыт трансформирует самих воюющих, остаётся признать, что они ждут домой буквально другого человека.
Сегодня вся страна ждёт возвращения своих героев. Страна, живущая одной, мирной жизнью — героев, живущих принципиально иначе. Более того, герои и стали героями именно потому, что зажили этой радикально иной жизнью. Из которой многие, к тому же, не хотят возвращаться.
Столкновение с реальностью обещает быть болезненным и для тех, и для других. И потому необходимо, пишет Щюц, «разрушить псевдотипы батальной жизни и жизни солдата вообще и заменить их на правду», написать «реалистическую картину того, как эти люди думают и чувствуют, картину не менее достойную и взывающую к памяти».
То же самое, впрочем, касается и псевдотипов мирной жизни, а также псевдотипов отношения между фронтом и тылом.
Не мир, но меч
Логика мира в своей повседневно-социальной основе — логика лавочно-конторского существования, товарно-денежных отношений, купли-продажи, практик в духе описанного Вебером капитализма. Социальные атомы сталкиваются в экономико-юридическом космосе, образуя более или менее выгодные для себя микрокосмы.
Логика войны рождает иное, кшатрийское сознание, пробуждая этику доблести, жертвы и служения. Служения даже не столько обществу, сколько тому, чью спину ты здесь-вот-бытийствуя прикрываешь. И кто прикрывают твою. Война символически прошита иоанновским «нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя…». Другой на войне становится другом.
Понимать это стоит без ложного пафоса. Просто социальность пересобирается в иные, более плотные формы: когда речь идёт о жизни и смерти, значение имеет личное слово и дело. Авторитет опосредующей регулятивной инстанции, правового режима уже ничего не решает. В одном подразделении, в котором мне довелось побывать, бойцы вскладчину поддерживают семьи погибших товарищей из своих «боевых», собирая ровно ту сумму, которую получал павший. Эти примеры можно множить.
Речь, таким образом, о двух принципиально разных модусах человеческого бытия — «боевом братстве» как режиме особого экзистенциального родства и о мирном со-существовании, состояние которого философ Николай Фёдоров окрестил как «небратское», «немирное» и «неродственное».
Экзистенция пограничья: наличное vs пограничное
Психология тех, кто находится в зоне СВО, раскрывается полнее, если мы обратимся к некоторым экзистенциальным аспектам. Согласно философу и психиатру Карлу Ясперсу, ситуации столкновения со смертью, страхом, виной, случаем (которые он и назвал пограничными) выступают основой человеческого бытия-в-мире. Мы не способны их отменить или сущностно видоизменить, но, проходя через них, меняемся сами:
«Я должен умереть, должен страдать, должен бороться, я завишу от случайности, я с неизбежностью обнаруживаю собственную вину. Эти основополагающие ситуации нашего существования мы называем пограничными».
«В обыденном существовании, — продолжает философ, — мы часто уклоняемся от них, закрывая на них глаза и живя так, как будто бы их нет. Мы забываем, что должны умереть, забываем наше виновное и оставленное на волю случая бытие».
В зоне СВО уклониться от всего этого физически невозможно.
Мир ловил меня, но не поймал
Ясперс констатирует: на пограничные ситуации люди обычно откликаются их сокрытием и последующим забвением. Погружаясь в это забвение, человек растворяется в ежедневном малом, встраивается в индустрию делооборота, обсессивно множит пользу ради пользы. Словом, полностью определяется интересами своего «наличного существования», порядком «мира сего», тогда как Пограничье требует от него выхода к иному, большему, чем он сам.
По Ясперсу, только если мы сумеем удержать себя в открытости пограничному, отозваться отчаянием и затем преодолеть его — у нас есть шанс прорваться к самим себе, утвердить себя как проактивную личность поверх пресловутой реактивной наличности.
Война — миру
Пожалуй, вся зона СВО сегодня есть особый регион существования, где смерть, вина, случайность и страдание (одним словом — Пограничье) напоминают о себе каждый день и час. Это зона принципиального несокрытия/обнажённости скандала бытия, отчаянной борьбы заброшенного туда человека — за своё человеческое. Однако вместе с этим скандалом заброшенный обнаруживает в себе волю к его преодолению, тягу к цельному бытию. В экзистенциально переучреждённом пространстве жизнь и смерть, мир и война, вера и знание слиты в плотнейшее смысложизненное единство.
И если в мирной жизни вернувшиеся бойцы не находят себе места, не чувствуя этой цельности и плотности, возможно, это проблема мира, не войны.
Тг-канал автора: https://t.me/rusfantoms
* материал создан в рамках проекта «Школа военкора», реализованного при поддержке Президентского фонда культурных инициатив.
Редакционный комментарий
В 2022 году Россия разделилась на две зоны — зону «войны» и зону «мира». Довольно быстро выяснилось, что две эти зоны существуют независимо друг от друга. Москва, надо признать, живет своей жизнью, которая для многих едва ли изменилась к худшему, скорее наоборот. Люди в Пограничье чувствуют себя иначе, чем люди в глубоком тылу, не говоря уже о бойцах на передовой. Это три разных экзистенциальных опыта, три разных измерения бытия, в ближайшем будущем, возможно, три разных онтологий — онтология мира, онтология войны и онтология пограничной ситуации. Насколько они совместимы, или же, напротив, непримиримы покажет будущее.
Обсуждение
Об авторе: Кирилл Забелин
Пишите нам свое мнение о прочитанном материале. Во избежание конфликтов offtopic все сообщения от читателей проходят обязательную премодерацию. Наиболее интересные и продвигающие комментарии будут опубликованы здесь. Приветствуется аргументированная критика. Сообщения: «Дурак!» – «Сам дурак!» к публикации не допускаются.
Без модерации вы можете комментировать в нашем Телеграм-канале, а также в сообществе Русская Истина в ВК. Добро пожаловать!
Также Вы можете присылать нам свое развернутое мнение в виде статьи или поста в блоге.
Чувствуете в себе силы, мысль бьет ключом? Становитесь нашим автором!
