Северная сторона Севастополя, Радиогорка; названа так в честь того, что Александр Попов проводил здесь свои опыты. Бывший футбольный стадион. Выжженная красно-коричневая щебёнка. Здесь живёт часть беженцев, приехавших из Донбасса. Всего 800 человек. Отгороженные от жилых домов и дач массивным бетонным забором.
Футбольные ворота – с одной стороны, ворота – с другой; никто их не убирал. Военные палатки стоят вокруг: новые синие и бледно-зелёные потрёпанные. Их устанавливали сотрудники МЧС. Кровати – деревянные и металлические, какие ещё остались в больницах, – привозили тоже они. В каждой палатке – четырнадцать спальных мест. Заходишь внутрь – точно в парнике оказался, вялит, гнобит мармеладовщина крымской духоты. «Иногда доходит до плюс пятьдесят», – жалуются беженцы.
Большую часть удобств делали муниципальные власти на деньги Москвы. Заставили лесников сколотить игровые площадки, навесы. Под ними, ещё пахнущими свежеоструганными досками, за длинными столами сидят, питаются люди. «Выносить еду за территорию лагеря – строго запрещено». Кормят три раза в день макаронами, крупой и тушёнкой. «Закукарекаем скоро или яйца нести начнём», – грустно шутят беженцы.
Дальше под навесами, словно армия роботов, в ряд идут серые умывальники из технической стали. Около десятка. Столько же туалетных кабинок. Двери – из светлых пластин ДСП. С некоторых уже скрутили блестящие китайские защёлки. Внутри – пол засыпан керамзитом, белые новенькие унитазы низко вделаны в пол – чисто, но случаются дурно пахнущие сюрпризы, когда кто-то предпочитает ходить мимо.
– Какие-то сволочи намеренно гадят! Ищем кто! – сообщает мне разгневанная женщина с опухшими, водянистыми ногами.
Она приехала сюда из Славянска. Там у неё был магазин, и она возила ополченцам продукты. Когда город заняли украинские военные, сбежала. Думала, что «сдадут» горожане, и новые украинские власти будут судить. Их она называет «фашистами», а президента – «Порошком». Среди беженцев это общепринятое правило.
– За первые три дня вообще всё засрали! – рапортует волонтёрка, отвечающая за хозяйственную часть.
Выглядит она странно: салатовый и розовый лак на ногтях, ушки кошечки на голове.
– По случаю чего наряд?
– Чтобы с ума не сойти!
Её зовут Людмила. Она из Донецка. Там у неё две квартиры и оставленная работа продавщицей в «Амсторе». Уехала в июне, взяв двух дочек и мужа. О новой украинской власти говорит с презрением и даже ненавистью:
– Убивать гадов надо! Лично бы их стреляла!
– А почему муж не остался? Чтобы убивать?
– Я не захотела.
– А он хотел?
– Каждый день порывался. Но две дочери, убьют его, кто их прокормит? Нам тут денег не дают. Вот младшая заболела воспалением – лекарства покупать надо.
– А в медпункте?
– Тут одно лекарство – корвалол.
В медпункте рядом с каморкой администрации постоянно дежурит врач и медсестра. На вахте должны ещё быть полицейские, но их нет. Заходи, если хочешь. Когда были уральские полицейские, держали вахту, а местные отлынивают, дрыхнут в палатках. Врач говорит, что лекарств хватает. Обеспечены всем необходимым.
– Часто болеют?
– Постоянно. Насморки, простуды, животы. Скученность, никуда не деться…
Словно в подтверждение слов тут же подходит девушка с ребёнком. У ребёнка – он держит человека-паука без ноги – то ли отравление, то ли инфекция. Врач отправляет в городскую инфекционную больницу. Выясняется, что девушка с ребёнком там уже были, но их не взяли.
– А справку показывали?
С этими справками беженцы трудоустраиваются. Берут их охотно, но платят меньше и предлагают, в основном, грязную работу. «Я за три с половиной тысячи рублей с двумя высшими образованиями туалеты мыть не буду!» – злится женщина, похожая на Дарью Донцову.
– Показывали.
– Произвол! Надо разбираться! – лютует врач, но разбираться, ясное дело, никто не будет. Да и нужного лекарства нет.
– Как же так? – говорю я. – Ведь сказали, всё есть.
– Ну, – пожимает своими острыми плечами доктор.
Через некоторое время местная активистка Зоя объясняет, что лекарств, на самом деле, никогда нет. Рассказывает такой случай.
«Много беременных, много с детьми. Ни витаминов, ни лекарств. Тяжело. Обратились в благотворительный фонд. Через несколько дней мальчик оттуда лекарства привёз. Выгрузил. Через пятнадцать минут иду в медпункт, прошу спрей для горла ребёнку. Говорят – нет. Как нет, только же привезли? Вызываю мальчика обратно, прошу разобраться. Скандал, споры. Наконец, лекарства нашлись. А так воруют и продают в аптеках».
Большинство обитателей палаточного городка, правда, на лечение не жалуется. Довольствуется тем, что есть, и говорит, что в «материковой» России, куда отправляют других беженцев ещё хуже. Но с лекарством для живота разобраться не получается. И в результате – я иду за ним сам.
По пути общаюсь с сухопарым мужчиной лет 30-35. Беженец из Донецка. На мои вопросы о ситуации в городе отвечает развёрнуто, но почему-то фразами и сюжетами телеканалов. Фейковую историю с распятым мальчиком смакует особо, говорит, что знает, с кем это произошло. От вопроса «почему не остался воевать сам» теряется.
– Не хочу быть «пушечным мясом». Пусть другие воюют…
– А кто там воюет? Местные есть?
– Есть, конечно.
– А среди ваших знакомых?
– Нет, среди моих нет…
Большинство отвечает примерно так же. Да, воюют, но кто – не знают. И добавляют:
– Это не та война, в которой умирать надо. Была бы Россия – за неё бы пошли!
Но Донецкую и Луганскую Народные Республики поддерживают. Правда, что это такое представляют слабо.
– Говорят, они всё правильно, но как-то… Где бюджет? Кто возглавляет?
– То есть, в лидерах проблема?
– Ну и в них тоже…
Многие, с их слов, не вступили в ряды ополченцев как раз потому, что сомневаются в победе. И среди женщин с детьми, которых изначально размещали в лагере, встречаются крепкие мужчины призывного возраста. Некоторые, пошатываясь, разгуливают по лагерю.
– Здоровые лбы! Почему не в ополчении? – Возмущается всё та же Зоя, крупная молодая женщина. – Идёт один, несёт горшок! Боров! Такому бы воевать! Почему здесь, кричу ему? А он мне: «Я дезертир!»
Девушка эта – местная знаменитость. Она единственная, кто, не побоявшись, высказала претензии к приехавшему инспектировать городок и. о. губернатору Севастополя Сергею Меняйло.
– Устроили цирк! Подготовили какой-то тётке вопросы заранее, она их задавала, а Меняйло на них отвечал, чуть ли не по бумажке. Враньё! А то, что нам шесть дней никто воду завести не мог – это не в счёт…
Список проблем лагеря, озвученный Зоей, живущей здесь с начала июля – «уехала из Луганска тогда, когда это ещё можно было нормально сделать», – длинный, как президентский кортеж. Бытовые трудности: жара, антисанитария, нет света, зато в палатках есть тарантулы, однообразная еда, проблемы с водой. «В душевых только холодная. Чтобы детей помыть, греем с утра на солнце». Бутыли стоят рядом с палаткой.
Жалуются и на тех, кто приехал отдохнуть, походить на море. Рассказывает, в соседней палатке дамочка каждый день звонит в Донецк, у неё там магазин, командует по каким ценам торговать, а сама тут – на морях.
Но уезжать из палаточного городка Зоя не хочет. И возвращаться в Донбасс, как и большинство беженцев, тоже.
«Там ад. Разбомбили всё. Цены выросли в десятки раз. Связи нет. Только «Киевстар» берёт. Стартовые пакеты продаются по несколько сот гривен. В «АТБ» муку по пятнадцать завезли – тут же она в соседнем магазине, перекупили, по тридцать. Да и куда возвращаться? Вот если наши победят, тогда вернёмся. А если нацики – смысла нет».
Но уехать из лагеря беженцам, по всей видимости, придётся. Уже подписан указ о том, что в Севастополе они могут размещаться только до 6 августа. После чего выселяют в «материковую» Россию. Люди должны подписать уведомление, сообщающее об этом.
Уведомление добровольное, но подписывать его мало кто хочет. Люди боятся, что их просто бросят. Потому их заставляют подписывать в обмен на продуктовые талоны.
Правда, куда ехать – выбирают сами. Наибольшим спросом пользуются Дальний Восток – «подальше от Украины» – и Кубань.
– А я объявляю голодовку! – Говорит Зоя. – Ничего подписывать не буду! Куда мне в Тюмень в одних трусах в мороз ехать? Разведу костёр, буду жить здесь! Мы везде чужие, и никому не нужны!
Что сказать ей в ответ – не знаю…
Спускаясь к причалу Радиогорки, я вдруг натыкаюсь на забор из зелёного сайдинга. На нём расклеены листы А4 с цитатами из Библии: «Блаженны страждущие, ибо они должны быть утешены. Блаженны кроткие, ибо они наследуют царство земное. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они должны насытиться…»
Листы с цитатами выглядят насколько странно, настолько и символично, и сначала я даже не верю в их реальность. Стою, удивлённо рассматривая.
Но они всё же есть. Слова надежды, слова утешения на грязном заборе. Точно знак. Во всяком случае, я хочу верить, что это знак.
