Джорджо Агамбен – слишком «герметичный» мыслитель, чтобы не усматривать в его произведениях отсылок к темам, формально лежащих далеко за пределами «видимого контекста», или уповать на случайность проговорок и незначительность примечаний.
«Opus Dei. Археология службы» – последняя из переведенных на русский язык больших работ итальянского философа – не исключение.
Читатель, ожидающий от Агамбена скрупулезного расследования деятельности «ватиканской спецслужбы», наверное, разочаровано отложит книгу, обнаружив там лишь одно упоминание детища Хосемарии Эскрива. И будет неправ.
Сложно найти более масштабную и изящную апологию той самой, демонизированной с лёгкой руки Дэна Брауна, католической организации. Особенно, если рассматривать этот труд как критику и деконструкцию этической и политэкономической модели, чьей популяризации и легитимизации на уровне массовой культуры в немалой степени поспособствовал «Код да Винчи».
Бестселлер ?1 начала нулевых «выстрелил», как минимум, дважды.
Сделал конспирологию достоянием «широких народных масс» и внушил им же идею возможности «светской власти от Б-га» в полном смысле слова.
Собственно, именно поэтому, – а не только для дезавуирования обвинений в плагиате со стороны более ранних исследователей истории «Приората Сиона», – Браун представил как главное зло Opus Dei, персональную папскую прелатуру, символизирующую, оправдывающую и осуществляющую вмешательство Ватикана в «дела мирские». И следовательно, – самим своим существованием подвергающую сомнению «приоратские» претензии.
Для Запада, оказавшегося в результате терактов 11 сентября в состоянии войны с исламским радикализмом, получение мандата «свыше» стало не просто этической, но политической необходимостью. Тем важнее – прежде всего для США – было не просто исключить конкуренцию со Святым Престолом, но утвердить своё моральное превосходство над ним.
Тот факт, что американские президенты – не Меровинги и даже не члены «Приората Сиона», в данном случае не играет такой роли, как ватиканская (якобы?) охота на «наследников Иисуса».
Итальянский оригинал «Археологии…» вышел в 2012-м. На следующий год после начала гражданской войны в Ливии. Когда Запад впервые обосновывал политическое исключительно этическим.
Коалиция, сформированная США и ЕС, добилась свержения Муамара Каддафи не за совершённые (или даже предполагаемые) преступления в отношении других наций (как это было со Слободаном Милошевичем или Саддамом Хуссейном). Лидер Джамахирии поплатился за то, что был признан «плохим правителем» для своих же подданных.
И, как нам представляется, это право судить и карать «кесарей» обеспечивалось не только арсеналами НАТО, но и программированием массового сознания «Кодом да Винчи».
В таком историческом контексте финальная агамбеновская фраза «о том, как помыслить этику и политику, которые были бы полностью свободны от понятий долга и воли», уже не выглядит отвлечённым теоретизированием за не пропускающими мирскую суету университетскими стенами.
Не будет большим допущением сказать, что в цепи реакций, событий и решений, которые запустил ливийский прецедент, украинский раскол 2014 года, наряду с тем, что ему предшествовало и с тем, что за ним последовало, занимает одно из важнейших мест.
Поэтому выход русского перевода «Археологии…» в год, когда затяжной конфликт между Москвой и Киевом перешёл в кульминационную, «горячую», фазу с ненулевой вероятностью спровоцировать третью мировую, представляется такой случайностью, которая даст фору иной закономерности.
Понятно, что за десять лет «домашнее задание» Агамбена не просто не выполнено. Онтологию «по ту сторону дельности и приказа» не то, чтобы никто и не пытался помыслить – она как будто отменена.
Хотя, как отмечает мыслитель, «в западной традиции существуют две онтологии, связанные и различающиеся между собой: первая, онтология приказа, присущая юридическо-религиозной сфере; […] вторая, присущая философско-научной традиции».
Одна – онтология «будь», другая – онтология «есть».
Они «сосуществуют, борются друг с другом и тем не менее не прекращают пересекаться, скрещиваться, а иногда и берут верх одна над другой в истории Запада».
Иными словами, любой «преобразователь мира» опирается на первую онтологию. Вне зависимости от того – «воин» он или «философ» по платоновской классификации.
В свою очередь, «философ», объясняющий существующий порядок вещей и необходимость его сохранения, и «воин», оберегающий (или восстанавливающий) статус-кво, – находятся в разных «онтологических лодках».
«Война, которой мы боимся, уже продолжается и никогда не закончится, точно так же, как бомба, сброшенная однажды на Хиросиму и Нагасаки, никогда не перестанет быть сброшенной. Только благодаря этому осознанию конец человечества, атомная война и климатические катастрофы перестают быть фантомами, пугающими и парализующими разум, неспособный с ними примириться, и вместо этого предстают такими, какие они есть: политическими феноменами, уже постоянно присутствующими в своей случайности и абсурдности, которых именно по этой причине мы больше не должны бояться как фатальности, не имеющей альтернатив, но можем бороться с ними каждый раз в зависимости от конкретных обстоятельств, в которых они возникают, и имеющихся в нашем распоряжении сил. Это то, чему мы научились за два прошедших года, и перед лицом тех, кто находится у власти и доказывает свою неспособность управлять чрезвычайным положением, которое они сами же и породили, мы намерены извлечь из этого максимальный урок».
Так Агамбен завершает недавнее эссе, опубликованное на портале Qudlibet. По сравнению с Илоном Маском, он более рассудителен и, если угодно, оптимистичен.
Будем надеяться, что потому, что знает (а не предполагает) о наступлении времени «второй онтологии».
