Готовит новые удары
Рой пробудившихся племён
Владимир Соловьёв
Строки, вынесенные в эпиграф, взяты из стихотворения «Панмонголизм», где речь идёт об угрозе, исходящей со стороны жёлтой расы. Угроза эта сохраняется и сегодня, но характер её радикально изменился: вряд ли она имеет что-то общее с призраком монгольских орд времён Батыя. Угроза в другом: жёлтые опережают белых на путях приземлённо-логического мышления – отсюда их успехи в науке и технологии. Там, на далёком Востоке сегодня «дышит интеграл» (это уже из Блока)
Но другая угроза обозначилась: белой расе по-своему грозит чёрная.
«Негр поднимается с колен».
Это действо, назовём его так, можно разложить на четыре эпизода. Первый из них – так называемое Гарлемское возрождение.
В конце 10-х – 20-х годах Гарлем в Нью-Йорке стал центром движения чернокожих за психологическое «возвращение в Африку». Пока что оно ограничивалось музыкально-танцевальной частью. Наступал «век джаза», как его назвал Скотт Фицджеральд (сложившегося, заметим, не без влияния европейского мелоса). Джаз покорил американцев, а за ними и европейцев; так же, как и новые ритмические танцы – ту-степ (Яшка-артиллерист в кинофильме «свадьба в Малиновке» демонстрировал некое подобие его сельчанам), фокстрот и так далее.
К тем годам относится замечание Честертона, что франты, отплясывающие чарльстон, скоро начнут чернить себе лица. Фигура негра становилась в глазах белых культурной величиной. Но это по-прежнему был негр-забавник, усовершенствованный вариант кривляки Джима Кроу, каким его знал старый Юг (даже знаменитый Луи Армстронг, по-своему обаятельный, вписывается, с некоторыми поправками в образ Джима Кроу). Культурный «вес» негра пока ограничивался сферой развлечения.
Впрочем, не совсем так. Тот же Фицджеральд дал тонкое определение джаза: это состояние нервной взвинченности, похожее на то, что воцаряется в городах при приближении к ним линии фронта.
Следующий эпизод переносит нас в Париж 30-х годов, который был тогда, как и прежде, «лабораторией инноваций». Группа чернокожих франкоязычных поэтов, в которой ведущими были Эме Сэзер и Леопольд Сенгор (будущий президент республики Сенегал), выступила с идеологической концепцией «негритянства», иначе негритюда. Эти поэты поставили мироощущение негров выше мироощущения европейцев. Негры чутки к голосу крови, к воспарениям земли, которую они ощущают «тёплыми стопами», а европейцы, «всезнающие и наивные победители», по выражению Сэзера, выстроили себе культуру-тюрьму, из которой даже при желании не могут вырваться. Негритюд претендовал на то, чтобы стать универсальной философией; задача негров, писал Сэзер, в том, «чтобы ассимилировать (европейцев. – Ю.К.) вместо того, чтобы быть ассимилируемыми».
Успеху негритюда, даже среди белых, способствовал тот факт, что он был отчасти созвучен некоторым течениям европейской мысли и искусства, «поднявшим на щит» интуитивизм, в частности «философии жизни» Анри Бергсона (ценившего «жизнь» выше и материи, и духа) и особенно сюрреализму с его сновидческими изображениями окружающей жизни. Основоположник сюрреализма Андре Бретон назвал Сэзера и Сенгора «великими лириками современности». Поэты негритюда указывали, однако, и на то, что отличало их от европейских художников: у тех сюрреализм шёл от личного поиска, а у негров это была коллективная интуиция, растворяющая личность в племени.
Доверие к интуициям низшего порядка можно объяснить некоторой высушенностью, избыточной заземлённостью христианства в повседневном обиходе; лишённое мистики, лишённое «безумия», оно перестало «держать души». Это относится и к энтузиастам негритюда, и к художникам сюрреалистического направления, которых Гуго фон Гофмансталь, сам из породы декадентов, метко назвал «больными орлами».
В защиту негритюда выступил Жан-Поль Сартр в своём знаменитом эссе «Чёрный Орфей». Чёрные, писал Сартр, пристыдили белых, указав им на их «неполноценность». Подобно античному Орфею, спустившемуся в царство Плутона, чтобы увести оттуда Эвридику, чёрный поэт спускается внутрь себя, чтобы открыть там некую глубину. И что он там находит? «За пожаром объятых пламенем слов (негритянской поэзии. – Ю.К.) нам открывается великий идол, чёрный и немой».[1] Здесь, между прочим, верно указано на религиозное измерение эстетики негритюда. Чёрный и немой идол наводит на мысль о том идоле, которому поклоняются последователи вуду, дикого, анимистического культа, абсорбировавшего некоторые элементы христианства, искусственно к этому культу привязанного.
Возвратимся в Америку. Энтузиасты негритюда мало интересовались политикой, полагая, что искусство важнее политики. Но политика требует своего. В 60-х годах в стране развернулась борьба за гражданские права негров, в которой широкое участие приняли как чёрные, так и белые. Борьба была праведной и в общем довольно успешной. Достойный вклад в эту борьбу на сей раз внёс Голливуд, выпустивший ряд фильмов («Осквернитель праха», «Скованные одной цепью», «Не склонившие головы», «Посмотрите, кто пришёл» и другие), убеждающих, что чёрный – такой же человек, как и белый, нередко даже лучше белого.
К концу 60-х с расовой сегрегацией практически было покончено, даже на Юге.
Но недаром говорится: дай человеку волю, он две возьмёт. В негритянской среде появились агрессивные группы, которые, не довольствуясь успехами в борьбе за расовое равенство, стали устраивать мятежи и погромы. Ветер принёс боевой клич из Африки. В начале 60-х нигерийский писатель Воле Сойинка (лауреат Нобелевской премии по литературе за 1986 год) выступил с резкой критикой негритюда. С его точки зрения, Эме, Сенгор и их единомышленники проявили слишком большую лояльность в отношении francite французской культуры (Сенгор, между прочим, стал одним из «бессмертных», членом Французской Академии).
Негритюд слишком увлёкся словесами, но теперь пришло время действовать. Тигр, писал Сойинка, не заявляет о своей «тигристости», он просто прыгает на своего противника и загрызает его. Свою позицию Сойинка обозначил, созвучно с негритюдом, но в пику ему, как тигритюд.
Призыв был услышан за океаном. Самая заметная из негритянских экстремистских группировок взяла себе имя «Чёрные пантеры». Пантера – вроде тигра, но тигр полосат, а пантера одноцветно чёрная и потому скорее подходит на роль символа для агрессивного «негритянства». Но «пантеры» тогда ещё не нашли достаточно широкой поддержки среди негритянского населения и спустя энное количество лет были разогнаны полицией.
В 2013 году уроненное знамя «пантер» подняло движение BLM (Black Lives Matter, «Чёрные жизни важны»). Так начался последний пока и, похоже, роковой эпизод «поднятия негра с колен». Негритюд парижской выделки ещё владеет умами чёрных интеллектуалов, но его оттесняет «брутализм», каковой демонстрирует BLM, а также близкое ему по идеологии и по степени революционного оголтения Антифа, называющая себя анархо-коммунистическим движением.
BLM изначально возглавили три чёрные женщины (привет феминисткам!), которые заявили о себе, как об «образованных марксистках». Трудно представить, чтобы эти разбитные тётки штудировали «Капитал» или «Нищету философии», вероятно, они воспринимают марксизм примерно так же, как воспринимал его Чепурный в платоновском «Чевенгуре», который, читая «Капитал», «ничего не понял», но «что-то чувствовал».
Что можно почувствовать, читая Маркса? Или, спросим иначе, какие чувства внушает Маркс своим читателям?
Ну, во-первых, праведный гнев (против капитализма и капиталистов), но с ним вместе злобу против всех мыслящих и чувствующих хотя бы чуть-чуть иначе. О. Сергий Булгаков писал, что Маркс «заколдован злобой» и его теория – инфернальное восстание против Творца и его творения.
В точном соответствии с Марксом, BLM грезит о мировой революции; начавшись в Соединённых Штатах, она должна выплеснуться за их пределы. Для чего уже создана пропагандистская сеть, охватившая страны во всех пяти континентах.
Казалось бы, марксизм дискредитирован всем опытом Старого света, отчасти и Нового, но, как видим, выходят на арену истории новые поколения, запутавшиеся в марксовой бороде. Как это и прежде случалось, идеи Маркса в новой среде подвергаются рефракции. Не классовая борьба объявляется движителем истории, но расовая борьба.
Место угнетённого пролетариата в марксистской схеме занимает угнетённая чёрная раса.
Записавшись в марксисты, трудно «перепрыгнуть» через неомарксизм, выставляющий себя усовершенствованным вариантом теории Карла Маркса, поэтому BLM принимает гендерные новации, инициированные теоретиками неомарксизма. С некоторыми немаловажными поправками: разрушение семьи приветствуется не в пользу «раскрепощённого» индивида, а в пользу «большой семьи», племенной сплотки, растворяющей индивида в себе. Но замена угнетённого пролетариата угнетённой (или мнимо угнетённой) расой – патент на эту новацию принадлежит BLM.
Столь крутой поворот совершился под влиянием так называемой критической теории рас, возникшей в конце прошлого века и до последнего времени прозябавшей на страницах малоизвестных, академических по видимости журналов. Сейчас она завоёвывает – почти уже завоевала – статус официальной идеологии, принятой в университетах и школах, правительственных учреждениях и т.п. Этой теорией был дан толчок смехотворным утверждениям о том, что негры первыми открыли Америку, что историю Соединённых Штатов надо начинать не с прибытия в Новый свет пуританских «пилигримов», а с завозом туда первых чёрных невольников, на спинах которых будто бы возросли могущество и слава этой страны, и т.п. Критическая теория рас утверждает, что «чёрное – это прекрасно», а сплющенные носы и толстые губы красивее европейских прямых носов и тонких губ.
А так как мир художественных образов, в который с детских лет погружены американцы, это почти целиком мир белых людей, то их, точнее тех из них, кто более других пленяет воображение, спешно перекрашивают в чёрный цвет: так появляются на экранах и на сценических подмостках, на страницах книг для детей Белоснежка со своими гномами, Алиса в стране чудес, Снежная королева, Принцесса на горошине, Маленький принц, Том Сойер и Гарри Поттер – все чёрные, как вороны
Самого Иисуса Христа изображают чёрным – те, кто ещё верит в Него или пытается верить.
Сколько продлится этот театр абсурда, пока сказать невозможно. Пока он распространяется на другие страны, в первую очередь на родину «гордых бриттов».
Вообще говоря, расовый вопрос – предельно сложный. Существуют различные объяснения того, почему человечество поделено на расы. Среди них религиозное, особенно неблагоприятное для чёрной расы: негры – потомки Хама, проклятого своим отцом, Ноем. Интересно, что это объяснение приняла первая афро-американская поэтесса Филлис Уитли. В семилетнем возрасте она была привезена работорговцами из Африки, но ей посчастливилось попасть в белую семью, сумевшую оценить её необыкновенные способности и со временем отпустившая её на волю. Стихи Филлис оценил сам Джордж Вашингтон, хотя большую известность она получила в Англии и Франции.
Для нынешних чёрных революционеров Филлис – икона (современный ей художник донёс до потомства её милые, «боголепные» черты, но нынешнее её «иконическое» изображение – свирепой воительницы, наподобие феминисток), но её образ мыслей очень от них далёк. Вот какие она писала стихи (даю подстрочный перевод):
«Помните, христиане, негры, чёрные, как Каин,
Может быть, мы исправимся
И присоединимся к поезду ангелов».
Чтобы «исправиться», считала Филлис, негры должны презреть своего предполагаемого предка, Хама, как и он сам презрел своего отца.
В Европе вплоть до Нового времени преобладало религиозное объяснение происхождения чёрной расы. Это не значит, что отношение к неграм было однозначно негативным. С христианской точки зрения, человеческое существо, заключённое в чёрную кожу, остаётся человеческим существом, способным и к взлётам (и, значит, к преодолению дурной наследственности, если таковая имела место), и к падениям. Характерно христианский взгляд выразила шекспировская Дездемона: «Лицом Отелло был мне дух Отелло». По крайней мере, на высотах европейской культуры это было очень понятно.
Но в Европе негр был довольно редкой фигурой, а в Северной Америке из-за систематического завоза рабов из Африки впервые белое население столкнулось в рамках одного общества с массой чернокожего населения. Трудно было ожидать от массы белого населения, чтобы оно проявляло ту же высоту духа, на какую была способна европейская аристократия (духовная и светская). Вместе с тем эти белые демонстрировали инстинкт сохранения расы, который тоже имеет право на существование
Граф Артюр де Гобино, который считается основоположником расовой теории (в 2001 году на русском вышла его книга «Опыт о неравенстве человеческих рас») зря порицается за то злоупотребление, которое сделали из его трудов национал-социалисты. Он, действительно, считал белую расу образцом силы и красоты, но он не превращал её в некий абсолют. У Гобино есть представление о «текучести» в расовой географии. Раса стремится сохранить себя, и это правильно, но это возможно лишь до определённого момента. Рано или поздно раса утрачивает силы сопротивления чужому и смешивается с другими расами. Складывается новая раса, с течением времени приобретающая «признаки чистоты». Более того, Гобино считал, что «цивилизация возможна только при смешении крови»; это, как мне представляется, спорное утверждение, но оно окончательно снимает с нашего француза обвинения в расизме.
Похоже, что в Соединённых Штатах белые утрачивают силы сопротивления чёрным и другим цветным. Критическая теория рас в содружестве с препарированным на новый лад марксизмом становится орудием ниспровержения всей евро-американской цивилизации.
Когда мы видим в голливудских фильмах, как иссине-чёрный мужчина обнимает белую женщину или, наоборот, белый мужчина обнимает иссине-чёрную женщину, не следует думать, что все американцы испытывают удовлетворение при виде такого рода картинок. Это – кинематографическое приношение критической теории рас. В реальности белые, особенно в сельской местности, инстинктивно сопротивляются расовому смешению. Призыв Трампа «Верните нам «Унесённые ветром» (во враждебной ему прессе истолкованный как «верните нам унесённых ветром», что не то же самое) был услышан многими. Но смешение идёт своим ходом, множится число мулатов, которые, возможно, и станут когда-нибудь большинством населения в Соединённых Штатах. Мулата всегда относили к числу негров, особенно на Юге, даже если он октерон (то есть имеющий в себе осьмушку негритянской крови). У Фолкнера мулат чаще всего – трагическая фигура: бурление кровей заставляет его чувствовать себя «ни в сих, ни в оных».
Ошибочно думать, что после национал-социализма о значении крови нельзя и заикаться. Кажется, Гёте принадлежит мысль, что любая идея, даже самая правильная, может быть доведена до абсурда. Так произошло у национал-социалистов с представлением о значении крови. На самом деле кровь для человека тоже важна: она несёт в себе «иероглиф наследственности», родовую информацию, в определённых случаях побуждающую его поступать тем или иным образом, обычно бессознательно или полусознательно.
Между прочим, вопрос крови сыграл определённую роль и в Русской революции. На это обратил внимание Фёдор Степун: «Вопрос о незаконных детях, о г н е в н о й и н е р в н о й б а р с к о й к р о в и (разрядка моя. – Ю.К.) в жилах русских крестьян, лишь мимоходом затронутый Буниным в его «Суходоле», представляется мне, к слову сказать, как социологически, так и психологически, очень интересною темою большевистского бунта».[2] «Полукровки», только не в расовом, а в социальном смысле, первыми побежали с фронта Германской войны, первыми стали громить помещичьи усадьбы, оазисы высокой русской культуры (как считают новые исследователи, усадебная культура была не дворянской, а дворянско-крестьянской).
Мулаты, беспокойная «прослойка» меж двумя расами, играют ведущую роль в «негритянской революции». Их фенотипическая близость к белой расе облегчает многим белым участие в BLM (куда «раскаявшихся» бледнолицых «великодушно» принимают) или, по крайней мере, сочувствие к этому движению. Поразительно, но по данным на 2017 год более половины белых американцев сочувствовали BLM! Потом, правда, после серии погромов, учинённых «чёрными марксистами», число сочувствующих снизилось, но всё равно оно остаётся очень большим.
Многим наблюдателям представляется загадочной поддержка, которую оказывают BLM элитные круги, в их числе финансовые воротилы Уолл-стрит и Силиконовой долины; перспектива «экспроприации экспроприаторов, по Марксу, о которой грубо напомнила гильотина, поставленная активистами BLM перед домом миллиардера Джефа Безоса, не может их радовать. Полагаю, что главная причина такого странного поведения – страх: BLM овладела улицей и может сложиться ситуация, когда никакие заборы не остановят мятежников; кадры из эйзенштейновского «Октября», где революционные матросы перелезают через какие-то ворота, ведущие к Зимнему дворцу, всем хорошо известны
«Победители боятся побеждённых» – ситуация, знакомая ещё древнему Риму в его закатный период, когда раб на улице перестал уступать дорогу кому бы то ни было.
Но ещё, возможно, элиты надеются овладеть движением: революция – это ведь «чёртово колесо», по выражению Аркадия Аверченко: никогда не угадаешь, кто в конечном счёте окажется наверху.
Пока что негр, «встающий с колен», принуждает опускаться перед ним на колени белых, включая самых важных персон. Вирус заискивания перед чёрными революционерами проник и в государственные структуры. К примеру, Госдепартамент в мае сего года предложил всем представительствам Соединённых Штатов за рубежом поддерживать пропаганду BLM. Впрочем, и без подобных рекомендаций инфекция нового типа успешно распространяется за пределами Америки, прежде всего в англо-саксонских странах, начиная с Англии. Пример подаёт Оксфорд, интеллектуальная столица англо-саксонского мира. На филологическом факультете Шекспир заклеймён «расистом», прежде всего за его «Бурю», где в неприглядном свете выведен дикарь Калибан. В число «расистов» попала даже Джейн Остин, только за то, что она любила пить чай с сахаром, а эти продукты попадали в Англию из колоний. На музыкальном факультете выступают с требованием запретить исполнение произведений, в частности, Баха, Моцарта, Бетховена только потому, что они создавались «во времена рабства», хотя эти композиторы не имели даже отдалённого отношения к работорговле; доходят до того, что требуют отменить нотное письмо, так как это знак «превосходства белых».
Уже добрую сотню лет говорят и пишут о «закате Европы» (европейской цивилизации, распространяющейся, естественно, на Соединённые Штаты), но т а к о г о скоропалительного заката не ждал никто.
Демографы предсказывают, что до конца столетия в Европу вселится один миллиард африканцев. И может быть, с ним вместе проберётся «кувырк-коллегия из экваториального террариума», пугавшая уже Леонида Леонова. Возможно, что приведённая цифра завышена, но даже сотня-другая миллионов радикально изменит лицо Европы, точнее, западной её части. Психологически она к этому уже готовится.
На пороге XX века Киплинг в знаменитом стихотворении «Бремя белых» обратился к белому человеку (прежде других к американскому белому человеку) с императивным призывом:
Ты (о, на каком ветрище!)
Светоч зажжёшь Ума….
Сегодня ветрище задувает неверные огоньки «западного духа». Умственное хозяйство Запада пребывает в глубоком упадке; отдельные успехи не могут изменить общую неприглядную картину. И особенно это относится как раз к Соединённым Штатам.
В той перспективе, о которой здесь идёт речь, Восточная Европа находится в относительно более выгодном положении. Россия и прилегающие к нам с запада страны не участвовали в заморской экспансии, поэтому мы экзотическим странам, слава Богу, «ничего не должны» (русская экспансия шла в южном и восточном направлении и покорённые русскими малочисленные народы, даром что у некоторых из них за плечами была древняя культура, никакого существенного влияния на русскую культуру не оказали, зато русскую культуру усваивали). А о том, к чему приводили редкие непосредственные контакты русских людей с Африкой, лучший пример показывает Николай Гумилёв. Он много путешествовал по Африке, был впечатлён её звуками и цветами, но на тайные «зовы» её не поддавался, писал:
Там смотрит в душу чей-то взор,
Отравы полный и обманов.
Подобно крестоносцам былых времён, поэт оставался «одет в броню своих святынь».
Но Запад гипнотическому влиянию Африки поддался, а наши глаза и уши всегда были на Западе и всегда была склонность к подражательным действиям. «Африканизация» Европы начиналась как будто с безобидного: негр заражал белого своей детскостью, непосредственностью, равно как и своей танцующей экстатичностью, контрастирующей с европейской «собранностью». Но чуткий Андрей Белый уже тогда, в 20-х годах писал: Африка «бродит и бредит» в крови западного человека «уродливо дикой фантазией, беспутицей плясовой, разукрашенной жизни; бытом, стилем и модами; и даже – манерой держаться». И далее: «Негр уже среди нас: будем твёрдо: арийцами».[3]
Опять-таки, ценность арийства не может быть присвоена национал-социализмом.
А подъём «почерневшего» марксизма в Соединённых Штатах приводит нас к удивительному заключению: «передовая» Америка повторяет зады русской истории. В самом деле, тон происходящих там событий сильно напоминает русскую катастрофу 1917-го и последующих лет, на что постоянно указывают американские авторы консервативного направления.
«Нами человечество протрезвляется, мы его похмелье» – мысль Герцена (цитирую его по памяти), как бы брошенная в наше время, только теперь обретает полноту смысла. Слово «похмелье» довольно точно определяет психологическое состояние нашего народа. И надо надеяться, что нового типа революция, разгорающаяся на Западе, не найдёт у нас сколько-нибудь серьёзного отклика. Тем более, что у нас практически нет физических носителей «негритянства». Ироническое «сожаление» А.К. Толстого:
Как жаль, что между нами
Арапов нет у нас….
(арапами называли тогда негров) мы и сегодня с облегчением можем воспринимать, как шутку.
Путь нашего народа должен быть другой: консолидация над «важными гробами» (Пушкин).
[1] Sartre J.-P. Orphee noir. In: Anthologie de la poesie negre malgache. Paris. 1935, р. 21.
[2] Степун Ф.А. Бывшее и несбывшееся. М. 2000. C. 18.
[3] Белый А. На перевале. Берлин. 1923, стр. 49.
_______________________
Наш проект можно поддержать.
