Рубрики
Статьи

Вл. С. Соловьев и петербургское общество 1890-х годов. К предыстории «имперского либерализма»

Новое, формирующееся с 1892 г., политическое кредо мыслителя можно назвать «либерально-имперским». Важнейшим его положением было требование соблюдения гражданских прав народов империи (прежде всего, свободы вероисповедания) при сохранении самодержавной, не ограниченной конституцией, власти монарха. Как справедливо писал Дмитрий Стремоухов, в воззрениях философа последних лет «либерализм выступал в синтезе с идеалом христианской империи».

От автора: Первый вариант этой статьи был опубликован в «Соловьевском сборнике», представлявшем материалы международной конференции «В.С. Соловьев и его философское наследие», которая состоялась 28-30 августа 2000 г. в Институте философии РАН. Я надеялся, что этот очерк станет первым шагом во всестороннем изучении третьего периода творчества философа. Однако жизненные заботы надолго отвлекли меня от реализации этого замысла. Впрочем, в 2004 году эта статья в расширенном виде была размещена на сайте «Русского Архипелага» в последние недели моего редакторства на этом ресурсе. Однако в 2017 году из сети по неизвестным причинам исчез и «Русский Архипелаг» со всем своим ценным контентом. Любопытно, что из всех соловьевоведческих моих текстов именно эта публикация стала наиболее известной и цитируемой, представление о Вл. Соловьеве как о человеке, вовлеченном в большую политику высших сфер, стало темой некоторых материалов. Поэтому мне хотелось бы воскресить для читателей РI эту старую статью, дополнив ее лишь небольшими поправками. Будем надеяться, что в этом году удастся сделать новое продвижение в исследовании темы «петербургского окружения» Вл. Соловьева.

Последний период творчества В. С. Соловьева, приходящийся на 1892—1900-е годы, связан не только с новым обращением мыслителя к философскому творчеству, но и с серьезной трансформацией его политических взглядов. В 1880-е годы, в так называемый второй — церковно-публицистический — период творчества, у Соловьева в российском обществе практически не было политических единомышленников, кто мог бы принять его теократические и экуменические убеждения. Примерно к середине 1890-е годы столь угнетающее мыслителя положение одиночки и маргинала немного изменилось. У него возникли тесные идейные связи в разных сферах российского общества.

Как известно, в конце 1880-х годов Соловьев окончательно порывает со славянофильством и становится постоянным автором петербургского либерально-западнического журнала «Вестник Европы». Однако и по утверждениям коллег Соловьева по этому изданию[1], и по отдельным высказываниям самого философа[2] можно сделать вывод, что Соловьев никогда (за исключением не до конца понятных «революционных» замыслов 1891 г.) не разделял характерного для петербургских либералов воззрения о необходимости конституционного ограничения власти монарха.

Новое, формирующееся с 1892 г., политическое кредо мыслителя можно назвать «либерально-имперским». Важнейшим его положением было требование соблюдения гражданских прав народов империи (прежде всего, свободы вероисповедания) при сохранении самодержавной, не ограниченной конституцией, власти монарха. Как справедливо писал автор, возможно, лучшей на сегодня биографии Вл. Соловьева Дмитрий Стремоухов, в воззрениях философа последних лет «либерализм выступал в синтезе с идеалом христианской империи»[3].

Отказ от либерального конституционализма в 1890-е годы у Соловьева в определенной мере был определен его реакцией на проявленную русским обществом пассивность при ликвидации последствий катастрофического неурожая лета 1891 г. Соловьев посчитал иллюзорными свои прежние надежды на общественную солидарность, которая была необходимым условием исполнения как его проекта 1891 г. по организации помощи голодающим, так и связанных с ним «революционных» планов с участием генерала М. И. Драгомирова[4].

С другой стороны, философ высоко оценил усилия правительственных инстанций в преодолении голода. Уже осенью 1891 г. мыслитель оказался вынужден признать, что российское общество в период кризиса по уровню сознательности и организованности оказалось намного ниже российской власти[5].

Следует отметить, что под конституцией в Россией в это время понималось ограничение власти монарха не столько писаным законом, сколько общественным представительством. Напомню, что конституцией М. Т. Лорис-Меликова было принято называть отвергнутый Александром III проект министра внутренних дел по введению в Государственный Совет выбранных представителей от земства. Поэтому отсутствие в России общественной солидарности делало конституционные замыслы русских либералов по меньшей мере нереальными. В какой-то степени и сами сотрудники «Вестника Европы» сомневались в том, что Россия созрела до народного представительства, однако никто из них не смел публично заявить о своих сомнениях — требование конституции оставалось главным пунктом либерального кредо, а ее отсутствие в России важнейшим основанием для критики самодержавия.

С другой стороны, Соловьев и в 1890-е годы, в период сотрудничества с либералами «Вестника Европы», оставался приверженцем империи как инструмента всемирного распространения европейской цивилизации и в перспективе — создания универсального государства. Подобная позиция наиболее ярко отразилась в заметке 1896 г. «Мир Востока и Запада», в которой Соловьев писал: «Мир, завещанный Христом в области духа, должен быть проведен и в политическую жизнь народов посредством христианской империи. И как для духовного примирения людей с Богом и между собою принесен Христом на землю меч и огонь нравственной борьбы, так не без борьбы политической достигается мир империи, — лишь бы только в этой борьбе не забывалось никогда то, для чего она ведется, лишь бы эта борьба при громких словах не переходила на деле в тяжбу злых страстей и низменных интересов»[6].

Таким образом, Соловьев в 1890-е годы отстаивал не только самодержавие, но и имперскую политику, которая, как он считал, должна основываться на принципе терпимости к верованиям и обычаям покоряемых народов. Однако фактическое оправдание имперской политики царизма не могли принять и либералы «Вестника Европы», впоследствии устами Владимира Дмитриевича Кузьмина-Караваева выразившие свое неприятие соловьевских размышлений о «смысле войны». «Едва ли не в одном лишь вопросе, — писал Кузьмин-Караваев в своем поминальном очерке о Соловьеве, опубликованном спустя два месяца после его смерти в октябрьском номере “Вестника Европы”, — Соловьев по содержанию своих взглядов резко расходился с наиболее сродной ему группой — в вопросе о войне, отношение к которой составляет самую неясную сторону его вообще стройного учения. Когда появилась впервые его статья “Смысл войны”, она вызвала всеобщее недоумение. Невольно казалось, что она навеяна исключительно желанием противодействовать теории непротивления злу и что она не имеет внутренних корней в соловьевской системе. “Три разговора” и “Повесть об антихристе” несколько выяснили, почему он так смотрел на войну, но далеко не установили полной логической связи между его основным суждениями и положительным отношением к войне»[7]. Кузьмин-Караваев, разумеется, ошибался, утверждая, что позиция Соловьева по поводу «смысла войны» являлась единственным пунктом расхождения Соловьева с либералами, поскольку философ, как мы уже говорили, при всем критическом отношении к политике официальных властей, оставался сторонником самодержавия. Однако появление «Смысла войны» в июле 1895 года стало первым знаком явно усиливающегося отчуждения Вл. Соловьева от круга «Вестника Европы», сотрудничество философа с которым, однако, не прекращалось до конца его жизни.

«Невские скептики», редакторский и авторский коллектив «Вестника Европы», для Соловьева могли являться лишь тактическими союзниками в борьбе с ксенофобией и обскурантизмом, но все же не ближайшими политическими единомышленниками. Кто же, в таком случае, мог в 1890-е годы в полной мере разделять либерально-имперские воззрения философа и, таким образом, принадлежать к кругу его ближайших единомышленников?

Изменение политических воззрений Соловьева совпало по времени с важными событиями на вершине российской власти. В 1892 г. министром финансов России становится Сергея Юльевича Витте. В период своего могущества Витте разделял то же представление об имперском назначении России, на которое указывал Соловьев в своих политических статьях конца 1890-х годов, начиная с заметки 1896 г. «Мир Востока и Запада» вплоть до «Воскресных писем»[8]. И Вл. Соловьев, и Витте полагали, что политика империи не может быть узко национальной, т. е. не может служить выгоде и интересам лишь одной господствующей нации. Истинная имперская политика (которой, по Соловьеву, были верны и Екатерина Великая, и даже Николай I[9]) несовместима с практикой насильственной русификации окраин и, напротив, требует предоставления всем народам свободы вероисповедания.

Ссылаясь на имперское призвание России, Витте оправдывал поощрение экономической активности инородцев, необходимой, по его мнению, для индустриального развития страны. Как известно, этот аспект его деятельности послужил основанием для критики со стороны правых бюрократиче­ских кругов, впоследствии объединившихся вокруг Александра Безобразова и способствовавших в конечном счете отставке Витте с поста министра финансов. Однако националистическая реакция против политики Витте, связанная прежде всего со вступлением в должность министра внутренних дел Вячеслава Константиновича Плеве, произойдет лишь в начале XX столетия. До этого времени Витте оставался сильнейшим и наиболее влиятельным лицом в царском правительстве.

Поэтому нахождение на вершине государственной власти человека, хотя и придерживающегося консервативной ориентации (свидетельством чему является известная записка Витте «Самодержавие и земство» (1899), указывающая на несовместимость этих двух институтов), но тем не менее не расположенного к ущемлению прав инородцев, могла вселять в Соловьева надежду на скорое изменение правительственного курса в сторону либерально-имперской программы. Тем более что в 1890-е годы, в конце царствования Александра III, у Соловьева образовался круг весьма влиятельных и сановных поклонников.

Как писал в своих воспоминаниях друг философа последних лет, писатель Николай Энгельгардт, Соловьев постоянно выбирал для своего проживания в Петербурге отель «Англетер», потому что здесь его окружали высшие учреждения империи: Государственный Совет в Мариинском дворце, Сенат и Синод; в Галерной улице находилась редакция «Вестника Европы». «В перерывы заседаний или после них к философу заходили члены этих установлений, крупные люди, и сообщали ему различные начинания, толкуя события наверху. Лишенный кафедры опальный профессор-философ пользовался дружбой и уважением наиболее просвещенных сановников; его слушали. Ему казалось, что так может он влиять на политику страны»[10]. Действительно, с 1892 г. начинается все более тесное сближение Соловьева с бюрократическими и великосветскими кругами Петербурга, концентрирующимися вокруг фигуры влиятельного министра финансов[11]. Рядом с Соловьевым в Петербурге постепенно формируется кружок друзей, близких ему по религиозному и политическому миросозерцанию. Эти люди принимали соловьевскую идею о религиозном призвании России, связывая его с восстановлением единства христианского мира, либо с духовным примирением Азии и Европы.

Эспер Ухтомский

Друзьями и восторженными почитателями Соловьева были два человека, которые во многом определяли линию Витте в области внешней и внутренней политики, — кн. Эспер Эсперович Ухтомский, редактор «Санкт-Петербургских Ведомостей», в начале 1890-х годов лично близкий вначале наследнику престола, а затем императору Николаю Александровичу, и кн. Алексей Дмитриевич Оболенский, занимавший множество разных правительственных должностей в разные годы и в 1905—1906 гг. в кабинете Витте ставший обер-прокурором Святейшего Синода.

Алексей Оболенский

Оболенский — почитатель Соловьева с конца 1880-х годов[12], противник славянофильского национализма, либерал и христианский западник. Как свидетельствует племянник философа С. М. Соловьев, «Оболенский разделял все взгляды Соловьева и принимал его без критики, сочувствуя и его идее соединения церквей, которая была для большинства русских друзей Соловьева камнем преткновения»[13]. Оболенский придерживался даже более либеральных воззрений, чем Соловьев. Впоследствии именно Оболенский (кстати, ему принадлежит текст манифеста 17 октября 1905 г.) выступил инициатором примирения опального (с 1903 г.) Витте с кругами земцев-конституционалистов. Впрочем, известный соратник Столыпина Владимир Гурко, критически относившийся к Оболенскому, считал, что влияние расположенного к мистике Оболенского губительно сказалось на политических действиях Витте[14], с чем, видимо, в конце жизни мог бы согласиться и сам экс-премьер, в своих «Воспоминаниях» охарактеризовавший бывшего соратника как порядочного, но психически неуравновешенного человека.

После своей отставки, будучи членом Государственного Совета, Оболенский неоднократно поднимал свой голос против правительственного национализма. Как пишет известный британский историк и, в частности, исследователь русской аристократической элиты Доминик Ливен, Оболенский «постоянно подчеркивал, что проведение русской националистической политики в многоэтнической империи может привести только к катастрофе. Все жители империи должны быть признаны равными подданными императора»[15]. Мы видим, что точка зрения Оболенского и в более поздние годы прямо соответствовала либерально-имперскому кредо Соловьева.

Э. Э. Ухтомский[16], напротив, являлся восточником, одним из главных идеологов и практических участников дальневосточной политики России. Ухтомский сопровождал цесаревича Николая Александровича, будущего императора Николая II в его восточном путешествии на яхте «Память Азова». Впоследствии, со вступлением на царство Николая, Ухтомский приобрел право на издание газеты «Санкт-Петербургские ведомости», ставшей под его руководством важнейшим печатным органом ориентирующейся на линию Витте российской либеральной бюрократии. Здесь в 1890-е годы и начале XX столетия активно печатались друзья Соловьева кн. Д. Н. Цертелев и кн. С. Н. Трубецкой. В 1903—1904 гг. редактором «Санкт-Петербургских ведомостей» являлся еще один приятель Соловьева по петербургскому кружку, Александр Аркадьевич Столыпин, снятый впоследствии со своей должности по распоряжению В. К. Плеве.

Именно в газете Ухтомского Соловьев выступил 6 (18) ноября 1896 г. с программной статьей «Мир Востока и Запада», наиболее четко отражавшей его «либерально-имперские» воззрения этих лет[17]. Следует отметить, что эта статья, впоследствии опубликованная в седьмом томе Собрания сочинений В.С. Соловьева, была помещена в газете (в специальном разделе, посвященном 100-летию со дня кончины императрицы Екатерины II) без подписи, как и некоторые другие материалы раздела, в том числе передовая редакционная статья. Это дает основание полагать, что текст Соловьева призван был выразить позицию всей газеты, а не только мнение одного из ее авторов. То же самое можно сказать и о другом юбилейном тексте Соловьева, помещенном в «Санкт-Петербургских ведомостях» без подписи, — статье «Памяти императора Николая I», которая была опубликована в газете 25 июня (7 июля) в 100-летие со дня рождения покойного государя. Высказывая общее с Ухтомским и публицистами его круга мнение о необходимости для христианского государства «ограждать веру от внешних принудительных требований», Соловьев находил, что данная точка зрения была не чужда Николаю I. «Ясное и твердое понимание» императором «принципов христианской политики» проявилось в его жестком отношении к «проповеди» славянофила Ю.Ф. Самарина «насильственного введения православия и русской народности в Православных губерниях»[18].

Несмотря на разделяемую и Соловьевым, и Ухтомским «либерально-имперскую» программу и их общее убеждение в правильности дальневосточной активности России, их взгляды на цели российского продвижения к Тихому океану не совпадали. Для Соловьева главной была задача не допустить стратегического объединения Японии и Китая на основе так называемого панмонголизма и предотвратить их возможное совместное выступление против России и Европы. Соловьев при этом в целом сочувственно относился к колониальной политике европейских держав в Азии и ратовал за союз с ними против Китая[19]. Напротив, для Ухтомского, востоковеда, исследователя буддизма и страстного защитника вероисповедных прав бурятского народа важнейшей для России представлялась задача оградить восточный мир от посягательств колониальных держав и стать своеобразным гарантом и защитником его интересов. В отличие от Соловьева Ухтомский негативно оценил участие России в карательной акции восьми держав в 1900 г. против боксерского восстания в Китае. Думаю, что полемика Соловьева с Ухтомским отразилась и в «Трех разговорах», где Соловьев устами одного из персонажей — Политика — выступил против славянофильства, указывая на то, что его поздние представители от проповеди «греко-славянской самобытности» переходят к исповеданию «какого-то китаизма, буддизма, тибетизма и всякой индейско-монгольской азиатчины». У меня вызывает сомнение предположение авторов комментариев ко второму тому так наз. коричневого двухтомника Вл. Соловьева[20], что в образе политика Соловьев мог изобразить Витте, поскольку последний в отличие от персонажа «Трех разговоров» никогда не называл себя атеистом и довольно критически относился к империалистической политике Британии. Однако следует признать отдельные черты сходства между политиком и всесильным министром финансов: Витте действительно в 1890-е годы был сторонником активизации политики России на Дальнем Востоке и выступал за мирное решение политических споров, опасаясь ввязывания в крупномасштабный военный конфликт. Политик – это, вне всякого сомнения, не Витте, но кто-то, кто мог разделять либерально-имперские убеждения министра финансов.

Итак, Соловьев в 1890-е годы находился в центре российской политической жизни. Более того, он являлся своеобразным духовным центром той части петербургского общества, которая исповедовала близкие Соловьеву «либерально-имперские» и «христианско-экуменические» воззрения. Как писал один из виднейших представителей русской либеральной аристократии кн. Сергей Михайлович Волконский, «для нас Соловьев — это была высшая истина, это было зеркало, в котором вместе с отраженьем событий преломлялся и смысл их»[21].

***

После смерти Соловьева его петербургские друзья образовали первое «соловьевское» общество, регулярно собиравшееся в ресторане «Донон» в Петербурге. О мероприятиях этого общества — так называемых «соловьевских обедах» — оставили свои воспоминания кн. С.М. Волконский и близкий друг Вл. Соловьева, философ Эрнст Львович Радлов[22]. По свидетельству Волконского, «<…> в 1901 году основались в Петербурге «соловьевские обеды». Человек двадцать и больше сходились в ресторане Донона у Певческого моста, вкусно обедали, приятно беседовали. Каждый раз читался какой-нибудь доклад, потом обсуждался, и — «беседа затягивалась заполночь»[23]. Были доклады на чисто философские темы, но большей частью они вращались вокруг наболевших вопросов иноверия и инородчества. Много жизненно-жгучих фактов приносилось сюда — наблюдения, письма, разговоры… Все это было у меня записано, но… Всему этому велись подробные отчеты, но…»

Юрий Милютин

Общество возглавил, по свидетельству Э.Л. Радлова, Юрий Николаевич Милютин, бывший редактор и издатель газеты «Кавказ», впоследствии один из основателей и руководителей «Союза 17-го октября»[24]. Заседания носили регулярный характер. Кроме вышеназванных лиц, собрания посещали кн. С.М. Волконский, Александр Петрович Саломон, Э.Л. Радлов, А.А. Столыпин и др. Каждый из так. наз. «соловьевских обедов» у Донона сопровождался докладом одного из участников и его последующим обсуждением[25]. Однако информация об этих докладах, как и о самом обществе крайне скудна, поскольку стенограммы всех заседаний были утеряны одним из участников «соловьевских собраний» Петром Николаевичем Исаковым[26].

Одно из начинаний «соловьевского общества» состояло в сборе средств для установления каменного креста над могилой Вл. Соловьева в Новодевичьем монастыре. Однако данный проект так и не был доведен до конца по причине активного противодействия сестры покойного философа Поликсены Сергеевны.

могила В. Соловьева (1929 год)

Об этой истории рассказывает в своем мемуарном очерке Радлов: «Постоянные члены этих собраний, между прочим, решили заменить простой деревянный крест на могиле Соловьева, пришедший в ветхость, более достойным памятником; с этою целью они собрали между собою порядочную сумму денег, но из этого <…> намерения ничего не вышло, ибо никак нельзя было сговориться с родственниками покойного философа; они давали условно свое согласие, желая тоже участвовать в постановке памятника, а время шло… Наконец, один из энергичных членов “Собраний”, заменивший Ю.Н. Милютина в роли председателя после смерти первого[27], на свой страх купил готовый памятник и решил послать его в Москву для временной постановки, пока не будет поставлен дорогой, художественный, который удовлетворил бы всех, но в этом деле он встретил решительное противодействие со стороны Поликсены Сергеевны, которая находила, что это дело общественное, что деньги следует собирать путем общественной подписки, путем чтения публичных лекций и т. д. Д.В. Философов по этому поводу написал в “Речи” довольно резкую статью, осуждающую петербургских друзей за то, что они хотят поставить аляповатый памятник на могиле философа. Памятника он, конечно, не видел, и осуждения друзья покойного философа, конечно, не заслуживали, ибо и до сих пор могила Вл. Соловьева находится в запущении, и памятника нет. От этой затеи остался только эскиз, любезно составленный академиком Шервудом, не знаю, у кого находящийся. Собранные деньги были переданы на хранение в кассу Литературного Фонда, где они погибли вместе со всеми капиталами Фонда”»[28]

Вышеупомянутый отклик Дмитрия Философова был опубликован под инициалами Д.Ф. в газете «Речь» 1 (13) августа 1915 года. В этом коротком тексте публицист кадетской газеты и в самом деле весьма грубо и безосновательно напал на «кружок высокопоставленных «почитателей»» покойного философа, взявшихся за постановку памятника на его могиле. Тон этой заметки не оставляет сомнения в политической, а отнюдь не эстетической подоплеке дела: увековечивать память о Вл. Соловьеве, согласно совокупному мнению круга Мережковских, к которому принадлежали и Философов, и Поликсена, не должны были общественные деятели правых, условно, октябристских воззрений, люди из окружения Витте и Столыпина. «<…> нынче весною, – сообщал также Философов, – почитатели, встревоженные близостью шестнадцатилетней годовщины, затеяли было, при помощи какого-то монументального магазина, памятник из «полированного гранита». Но ознакомившись с проектом этого монумента, родственники покойного, ни минуты не колеблясь, отказали в разрешении на его постановку. Лучше скромный деревянный крест, нежели оскорбительный своей аляповатостью, ничтожный и безвкусный памятник, воздвигнутый лишь по обязанности, чтобы собранные на сей предмет средства нашли свое назначение…»

Костяк «соловьевского общества» составили Милютин, Радлов, Ухтомский, Оболенский. Эти же люди уже после смерти Соловьева предпринимали попытки создания политического объединения с целью противодействия национализму и утверждения прав инородцев. Вместе с П.П. Извольским, гр. И.И. Толстым и Д.Г. Гинцбургом они образовали в 1905 г. «Кружок равноправия и братства» с целью добиться равноправия всех национальностей империи и, прежде всего, отмены дискриминационных законов против евреев[29]. Вероятно, они же были инициаторами создания еще в октябре 1903 г. в противовес националистическому «Русскому Собранию», в котором стали преобладать армянофобские и юдофобские настроения, общества «Сближение», информация о возникновении которого появилась в газете Ухтомского 16 (29) октября 1903 г.

После смерти Милютина в 1912 г. «соловьевское общество» возглавил кн. А.Д. Оболенский, после чего оно претерпело некоторую трансформацию. Радлов в своем мемуарном очерке говорит о прекращении деятельности «соловьевского общества» с началом первой мировой войны. Однако на самом деле общество, по-видимому, не прекратило своего существования, но несколько изменило форму работы. Состав участников уменьшился, а место заседаний-трапез было перенесено из ресторана Донон в особняк Оболенского. В своих мемуарах В.И. Гурко сообщает о существовании под руководством князя «соловьевского кружка», занимавшегося изучением произведений философа[30]. Семен Франк в биографии П.Б. Струве упоминает о своем посещении этого кружка осенью 1915 г. в доме Оболенского, где кроме хозяина присутствовали также Ухтомский и министр земледелия Александр Васильевич Кривошеин[31]. Можно предположить поэтому, что в 1914 г. общество приобрело более закрытый, «кружковый» характер.

Об изменении места проведения «соловьевских собраний» упоминает и Петр Бернгардович Струве в небольшом мемуарном очерке об А.Д. Оболенском, опубликованном в газете «Россия и Славянство» после смерти князя, наступившей в сентябре 1933 г. Струве сообщает, что «во время войны соловьевские обеды, или «симпозии» переместились в квартиру самого князя». «Эти беседы-трапезы людей, — писал Струве, — собиравшихся во имя большого русского философа, публициста и поэта, оставили во мне, как их участнике, самое приятное воспоминание, главным образом, благодаря чарующей любезности — в лучшем и высшем смысле этого слова — их устроителя и хозяина. Тут как-то пристойно и достойно объединялись просвещенные русские люди разных возрастов, общественных положений, взглядов и настроений. Появлялись иногда на этих трапезах и иностранные гости. Помню, что во время войны я именно на таком обеде у кн. Алексея Дм. познакомился с приобретшим потом громкую известность философским писателем, балтийским немцем гр. Кайзерлингом, тогда еще русским подданным»[32].

За границей, в Дрездене, кн. Оболенским после его эмиграции в 1920-е годы из Советской России было создано (или воссоздано?) Русское общество им. Вл. Соловьева, нацеленное, по данным современных исследователей, на «поощрение русской культурной жизни города и поддержку местной православной церкви, в подвальном помещении которой с 1931 г. мероприятия Общества и проводились»[33]. В этом обществе принимал участие философ Ф.А. Степун, он читал здесь — в том числе и после кончины Оболенского — благотворительные лекции[34].

Выбранное в данной работе направление исследований должно привести к серьезному переосмыслению последнего периода творчества философа. Скрупулезное рассмотрение петербургского круга друзей Соловьева в 1890-е годы позволит историку его творчества более точно определить место философа в российской общественной жизни, а также реальное влияние его идей на культуру и политику рубежа веков.

 2000-2019 гг.

 

Автор благодарит Н.В. Котрелева, Г.Б. Кремнева, К.Ю. Бурмистрова и М. Конрой за помощь и ценные рекомендации в ходе написания этой статьи.

 

[1] В разделе «Из общественной хроники» анонимный автор «Вестника Европы» признавал (в полемике с редактором «Московских ведомостей» В. А. Грингмутом о смысле предсмертных слов философа по поводу «внутренней китайщины»), что Соловьев не был конституционалистом: «Бесспорно, в программу Соловьева не входила конституция» («Вестник Европы», 1900, № 10, с. 863). Грингмут в ответной заметке «К вопросу о либеральном катехизисе» отмечал, что этим признанием «либералы проводят между собой и Соловьевым пропасть, что нужно быть очень близоруким, чтобы ее не заметить! <…> Ведь если бы в их программу не входили ни атеизм, ни конституция, то что бы им мешало признать Соловьева вполне и окончательно своим?» (Цит. по: Собрание статей Владимира Андреевича Грингмута. Политические статьи. Выпуск I. М., 1908. С. 243).

[2] См., например, высказывание Соловьева в письме конца 1890-х годов к цензору и поэту H. M. Соколову о «конституционных вожделениях», каковым он «никогда подвержен не был» (РГАЛИ. Ф. 1317. Оп. 2. Ед. хр. 4).

[3] Stremooukhoff D. Vladimir Soloviev and his Messianic Work. Belmont, MA, 1980. P. 283.

[4] «Драгомировская» история, известная прежде всего со слов Л. Ф. Пантелеева и получившая авторитетное подтверждение в книге E. H. Трубецкого, требует отдельного подробного рассмотрения. Мы можем сейчас сказать, что оснований сомневаться в правдивости свидетельства Пантелеева нет; существование у Соловьева осенью 1891 г. революционных замыслов подтверждается, в частности, его перепиской с редактором «Северного вестника» Л. Я. Гуревич. «Я призывал, — писал Соловьев, — к общественной организации для помощи народу; теперь окончательно выяснилось, что для исполнения этого призыва (как я, впрочем, предвидел) необходимо перейти в другую оперу, не даваемую на казенных театрах». См.: Соловьев В. С. Письма. СПб., 1908. Т. I, с. 219–220.

[5] См.: Соловьев В. С. Наш грех и наша обязанность (1891) // Соловьев В. С. Соч.: В 2 т. М., 1989. Т. 2, с. 384—386.

[6] Соловьев В. С. Собр. соч.: в 10 т. 2-е изд. СПб., 1912. Т. 7, с. 381.

[7] Кузьмин-Караваев В. Из воспоминаний о Владимире Сергеевиче Соловьеве // «Вестник Европы», 1900, № 11, Ноябрь, с. 450; Перепечатано: Книга о Владимире Соловьеве / Сост. Б. Аверина и Д. Базановой. М., 1991. С. 260.

[8] В статье «Что такое Россия» (1897) Соловьев писал, в частности: «Россия больше чем народ, она есть народ, собравший вокруг себя другие народы, — империя, обнимающая семью народов». См.: Соловьев В. С. Собр. соч. в 10 т. Т. 10, с. 12.

[9] Памяти императора Николая I // Соловьев В. С. Собр. соч. в 10 т. Т. 7, с. 377–380.

[10] Энгельгардт Н. А. Эпизоды моей жизни (Воспоминания) // Минувшее. СПб.,1998. Т. 24. С. 30.

[11] Я обнаружил только одно, довольно смутное свидетельство о личной встрече Витте и Соловьева. Биограф и переводчик  философа Э.К. Кейхель писал в своей статье 1930 года в рижской газете “Сегодня”: Владимир Соловьев “был настолько убежден в провиденциальной роли еврейского народа, что неоднократно высказывал мысль (между прочим, в разговоре с графом С.Ю. Витте), что “беды и несчастья различных государств находятся в некоторой зависимости от той степени озлобленности и несправедливости, которые эти государства проявляют к еврейству: преследование нации, на коей лежит перст Божий, не может не вызвать высшего возмездия» (см.: Кейхель Эр. Историческое слово Владимира Соловьева (К 30-летию со дня его смерти) // Сегодня. Рига. 1930. 12 августа. № 221. С. 8).

[12] См. письмо кн. А. Д. Оболенского к родственнице (супруге брата) кн. А. А. Оболенской, датируемое, вероятно, концом 1880-х годов, в котором он подробно рассказывает о своем впечатлении от чтения книг Соловьева «История и будущность теократии» и «Россия и вселенская церковь»: РГИА. Ф. 1650. Оп. 1. Ед. хр. 247. Л. 100—105 об. «За последнее время самое глубокое впечатление, какое я испытал было от чтения сочинений В.С. Соловьева, именно «Теократии» и «L’Eglise Universelle et la Russie». Оба сочинения запрещены к сожалению в России и поэтому достать их не легко. Решительно не знаю с чем сравнить впечатление, произведенное от этих книг в особенности от 1-ой из них. Такой силы, такой убежденности, искренности и почти вдохновенности я не знаю, когда и встречал. Конечно, и здесь как и во всяком произведении человеческом есть крайности, больше впрочем во французской книжке, но крайности приятные, не пошлые, а оригинальные, яркие. Крайности от слишком большой последовательности, а не от недомыслия, от желания практического осуществления, а не от витания в отвлеченностях». О кн. Оболенском см. также: Lieven D. Russia’s Rulers under the Old Regime. New Haven; L., 1989. P. 267–276.

[13] Соловьев С. М. Владимир Соловьев: Жизнь и творческая эволюция. М., 1997. С. 296.

[14] Gurko V. I. Features and Figures of the Fast. Govemment and opinion in the reign of Nicholas II. Stanford University Press, 1939. P. 209, 211.

[15] Lieven D. Russia’s Ruler under the Old Regime. P. 274.

[16] О кн. Ухтомском см.: Межуев Б. В. Моделирование понятия «национальный интерес»: (На примере дальневосточной политики России конца XIX — начала XX века) // Полис. 1999. № 1, с. 26–39; Полонская Л. Р. Между Сциллой и Харибдой: (Проблема Россия—Восток—Запад во второй половине XIX в.: К. Леонтьев, Э. Ухтомский, Вл. Соловьев) // Московское востоковедение. Очерки, исследования, разработки: Памяти Н. А. Иванова. М., 1997. С. 271–285.

[17] «Санкт-Петербургские ведомости», 1896, № 306, 6 (18) ноября, с. 5.

[18] «Санкт-Петербургские ведомости», 1896, № 172, 25 июня (7 июля), с. 1–2. В примечании издателей к седьмому тому Собрания сочинений В.С. Соловьева ошибочно указано, что данная статья была напечатана впервые в 40-ю годовщину смерти императора.

[19] «В предстоящей рано или поздно борьбе Россия, как авангард всемирно-христианской цивилизации на Востоке, не имеет ни возможности, ни надобности действовать изолированно или враждебно относительно прочего христианского мира. Даже помимо высших принципов практическая необходимость заставит нас выступить против Китая в тесном союзе с европейскими державами, особенно с Францией и Англией, коих владения прилегают к срединной Империи» (Вл. С<оловьев>. <Рец. на книгу кн. Э. Э. Ухтомского «Путешествие на Восток Е. И. В. Государя Наследника Цесаревича 1890—1891». Пб.; Лейпциг, 1893— 1894. Ч. 1-3 // «Вестник Европы», 1894, № 9, с. 396).

[20] См.: Соловьев В. С. Соч. в 2 т. М., 1989. Т. 2, с. 695.

[21] Волконский С. М. Мои воспоминания. М., 1992. Т. 2: (Родина), с. 80.

[22] См. Радлов Э.Л. Голоса из невидимых стран // Дела и дни. Исторический журнал. 1920. Кн. 1.

По-видимому, это общество выросло из литературного дискуссионного кружка, организованного в 1890-е годы в Петербурге на квартире Столыпиных. Американский историк Мэри Конрой, ссылаясь на неопубликованные мемуары барона А. Мейендорфа, проживавшего вместе с А. Д. Столыпиным, отцом П. А. Столыпина, сообщает, что несколько раз этот кружок по приглашению А. А. Столыпина посещал Вл. Соловьев, выступавший здесь с лекциями об объединении церквей. См.: Conroy M. Peter Arkad’evich Stolypin. Practical Politics in Late Tsarist Russia. Boulder, 1976. P. 2, 4. В рукописи мемуаров (с копией которой я получил возможность ознакомиться благодаря содействию Мэри Конрой), хранящейся в архиве Колумбийского университета (США), рассказывается, в частности, о дискуссии между Вл. Соловьевым и молодым выпускником Эдинбургского университета графом В.А. Бобринским, будущим лидером фракции прогрессивных националистов в IV Государственной думе. Бобринский поинтересовался у Соловьева, отстаивавшего идею объединения церквей, какой стороне надлежит сделать уступки ради этого объединения. «Никакой, — отвечал Соловьев, — они объединятся как кислород и водород, которые в соединении образуют воду». На новый вопрос Бобринского, какая сила сможет привести две церкви к соединению, Соловьев ничего не сказал, а А. Столыпин прошептал «любовь».

[23] Волконский С. М. Мои воспоминания, с. 93.

[24] Ю.Н. Милютин в некрологе Вл. Соловьеву в газете «Кавказ» указал на близость политических убеждений философа взглядам «истинных консерваторов», к которым Милютин, сын известного деятеля реформы 1861 г., относил, по-видимому, и самого себя: «В политике также он был в сущности «двух станов не боец, а только гость случайный», его ненависть ко всякому притеснению и неравноправию, его стремление к самой широкой свободе веры и слова сближали его во многом с либералами, между тем как его убеждения должны были бы обеспечить ему почетное место в лучших рядах истинных консерваторов».  См.: Милютин Ю. Владимир Сергеевич Соловьев // «Кавказ», 1900, 3-го августа, № 204. С. 3; под статьей: гор. Тифлис, 1-августа 1900 г.

[25] Так, 21 мая 1909 г. на одном из «соловьевских» обедов по предложению Ю. Н. Милютина обсуждался вопрос о «национальном государстве и дальнейших ступенях политического развития в человечестве и о значении их для России». См.: Толстой И. И. Дневник. 1906–1916. СПб., 1997, с. 245. Гр. И. И. Толстой к соловьевскому обществу, очевидно, не принадлежал. Он впервые попал на «соловьевский обед», по приглашению Оболенского, только 21 мая 1909 г. (см. выше), причем впечатление от собрания у него осталось явно негативное, что выразилось в весьма резких словах «безрезультатная болтовня, напоминающая умственный онанизм». Толстой отметил присутствие на «обеде», кроме уже известных нам фигур, Ал. Гейдена, H. H. Львова, С. И. Шидловского, П. П. Извольского. К этим именам следует добавить также отмеченных Радловым среди постоянных посетителей «обедов» А. В. Пашкова, П. Н. Исакова, проф. Н. А. Флоровского, Д. Н. Цертелева, К. А. Губастова, Г. А. Евреинова, А. П. Щеглова. В вышедшем в России после революции очерке Радлов явно избегает называть фамилии Ухтомского и Оболенского.

[26] «Собрания эти велись довольно правильно; рассылались повестки с обозначением реферата, долженствуемого быть прочитанным, и краткого его содержания. Отмечались и главные мысли, высказанные во время прений. Все документы, касающиеся собраний в память Вл. Соловьева, хранились у председателя; после его смерти эти бумаги были переданы мне, а я имел неосторожность дать их на краткое время, для составления исторического очерка, П. Н. Исакову, не отличавшемуся аккуратностью; Исаков потерял все бумаги, он забыл их на извозчике…» См.: Радлов Э. Л. Голоса из невидимых стран // «Дела и дни. Исторический журнал», 1920, кн. 1. С. 230.

[27] Речь идет о князе Алексее Дмитриевиче Оболенском.

[28] Радлов Э. Л. Голоса из невидимых стран // «Дела и дни. Исторический журнал», 1920, кн. 1. С. 230.

[29] См.: Ананьич Б. В., Толстая Л. И. И. И. Толстой и «Кружок равноправия и братства» // Освободительное движение в России. Вып. 15. Саратов, 1992. С. 141—156.

[30] Gurko V. I. Features and Figures of the Past. Government and opinion in the reign of Nicholas II. P. 209.

[31] Франк С. Л. Биография П. Б. Струве. Нью-Йорк: Изд-во им. А.П. Чехова, 1956. С. 107.

[32] Струве П.Б . Автор манифеста 17-го октября. Памяти кн. Алексея Дмитриевича Оболенского // «Россия и Славянство», 1933. № 225.

[33] См.: Письма Ф.А. Степуна И.А. Бунину. Переписка. Вступительная статья К. Хуфена. Публикация и примечания Р. Дэвиса и К. Хуфена // С двух берегов. Русская литература XX века в России и за рубежом. М.: ИМЛИ РАН, 2002. С. 139. Более подробную информацию о дрезденском кружке, собиравшемся в подвальном помещении православной церкви св. Симеона Дивногорца и к которому принадлежали помимо А.Д. Оболенского и Ф.А. Степуна также Г.Г. и М.М. Кульман, а также Н.Д. Скалон, см.: Степун и Оболенские // Степун Ф.А. Письма. М.: Росспэн, 2013. С. 485-610.

[34] Там же. С. 91, 112.

Автор: Борис Межуев

Историк философии, политолог, доцент философского факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова.
Председатель редакционного совета портала "Русская идея".