Юрий Милославский, Андрей Рюмин
I
Когда 10 лет тому назад, на исходе лета 2008 года мы взялись за разбор опубликованных материалов по Государеву Делу, всего-то предполагая подготовить скромный обзор имеющихся источников, нам и в голову не приходило, каково настоящее положение вещей в этой области. Уже вскоре выяснилось, что исследователь, предпринимая даже самые первичные шаги в направлении научного, или, по старинке, – хотя бы научно-популярного подхода к материалам Дела, вынуждается начинать буквально с “азов”. “Азы”, в данном случае, заключаются в понимании, того, что составить упорядоченный обзор существующих на данный момент документальных (точнее — документированных) материалов следствия – невозможно. Все надо пересматривать заново и проверять каждый документ, каждое свидетельство. А уж делать какие-либо окончательные выводы в принципе недопустимо до завершения настоящего следствия по уголовному делу об исчезновении (sic!) Царской Семьи из Екатеринбурга.
В процессе упорядочения того немногого, что было доступно, выяснилось: в нашем распоряжении нет достаточных данных (их нет и поныне, хотя архивных документов, пускай помещенных лишь в сетевом пространстве безо всякого справочного сопровождения, в виде неудобочитаемых «сканов ксерокса», стало намного больше), позволяющих с минимальной необходимой степенью достоверности считать, будто бы классическая версия гибели Царской Семьи соответствует действительности как целое, — или хотя бы в частностях.
Но что есть «классическая версия»? – это вопрос никак не риторический. Ее несущим элементом является утверждение, что Царь-Страстотерпец Николай Александрович, все члены Его Августейшей Семьи, равно и слуги Их были убиты в ночь с 16 на 17 июля 1918 года в доме, недавно приобретенном отставным инженер-капитаном Ипатьевым. Все прочее, – обстоятельства предполагаемого убийства, личности убийц, судьба, постигшая Страстотерпцев, – т.е., собственно, предмет уголовного следствия, – с каждым уходящим годом смещается на второй, а то и третий план. То, что недавно относилось к разряду бесспорного (напр., сожжение Тел), поддерживается сегодня все уменьшающимся числом адептов этого изначального варианта классической версии; сторонники теории ритуального убийства Царской Семьи практически не подвергаются обструкциям со стороны своих оппонентов, а труды их публикуются в либеральнейших издательствах; наконец, уже более полутора десятилетий длится нескончаемая «останкиада» и конца ей не видно по сей день. Очевидно, что все это второстепенно. Главное – это единовременное убийство всей Царской Семьи в Доме Особого Назначения.
Несомненно для нас, что по необходимости «классицисты» не станут упорствовать даже на постулируемой ими дате убийства, объединят «екатеринбурские останки» с тем или иным коварно-талмудическим/изуверско-сектантским ритуалом: «…Холодное оружие было основным орудием убийства Царской Семьи», причем «холодное оружие, имевшее граненый клинок, подобранный так, чтобы он совпадал по форме со штыком от русской винтовки»[1].
Помаленьку отказываются и от полного замалчивания британской роли в трагедии Русского Государя; даже сам Н.А. Соколов более не является носителем истины в последней инстанции: он-де «неоправданно расширил границы следствия, представив в виде единой неразрывной связи действия германской разведки, Временного правительства и кремлевского руководства большевиков /…/ Им неправильно отражена деятельность…»[2].
Что до единой неразрывной связи – Николай Алексеевич, как мы увидим в дальнейшем, был отчасти прав. Он, впрочем, не вполне верно определил составляющие этого единства.
Нам поневоле приходится признать существование некоей общности конечного подхода к судьбе Царской Семьи. Эта общность интересов объединила комиссара Ш.И. Голощёкина и адмирала А.В. Колчака, Я.М. Свердлова и Его Королевское Величество Георга V, генерала М.К. Дитерихса и П. Л. Войкова, В.К. Кирилла Владимировича и Я.Х. Юровского. У всех были свои резоны — не допустить никакого иного исхода и никакого иного истолкования великой русской исторической трагедии. Потому-то «они» действовали практически «скопом», заодно. Приведём в этой связи ссылку на книгу воспоминаний майора Лази (Commandant Lasies) «Сибирская трагедия» (Париж, 1920). В интересующий нас период времени Жозеф Лази был представителем парламента при французской военной миссии в Сибири. 18 мая 1919 года на екатеринбургском железнодорожном вокзале между ним и журналистом Робертом Вильтоном, первым автором книги о Государевом Деле, будто бы произошла ожесточённая перепалка. Британец, доведённый до белого каления своим экспансивным собеседником, который упорно сомневался в правдоподобии и убедительности доказательств в пользу одновременной гибели всей Царской Семьи, воскликнул: «Commandant Lasies, даже если царь и императорская фамилия живы, необходимо говорить, что они мертвы! »
Буквально теми же словами облек свой отказ признать в «неизвестной девушке» («Анастасии Чайковской», «Анне Андерсон» и тому под.) Великую Княжну Анастасию Николаевну – брат лейб-медика Е.С. Боткина, видный российский дипломат Петр Сергеевич Боткин. В горячем разговоре с племянницей, дочерью лейб-медика Татьяной Евгеньевной (почти тотчас же узнавшей Великую Княжну), профессионально сдержанный П.С. Боткин сорвался: «Даже если она действительно Анастасия, вся эта затея должна быть разрушена в интересах Русской монархии!» (Приводится в заметках Т.Е. Боткиной-Мельник, подготовленных к очередному слушанию по делу «Анастасии Чайковской». Апрель, 1961 г. Хранится, среди прочих документов, в судебных архивах в Гамбурге.)
Это и есть своего рода рабочий принцип, согласно с которым велось (Н.А. Соколовым) и ведется до сих пор Государево Дело. Все Они непременно и безповоротно обязаны быть мертвы. Было решено, что Им всем лучше умереть в одно и то же время, сразу, – по явной неуместности их пребывания среди живых с точки зрения династической, политической и стратегической.
Не забудем: в Екатеринбурге, а ещё прежде того – в Тобольске, Государь очутился не столько происками Керенского и Милюкова, а затем злодеев-большевиков, а по прямому настоянию своего доброго друга и кузена, столь внешне на него похожего: короля великобританского Георга V. Более сорока лет тому назад были обнаружены письма из королевской канцелярии за апрель 1917 года, из которых неопровержимо следует: по мнению Георга V, обязательство со множеством оговорок и условий, названных еще марте 1917 года (См. док. 1) принять отрёкшегося Государя и его семью на британской территории, данное правительством Его Величества Временному правительству, есть несчастная оплошность, ошибка, чреватая тяжкими последствиями. От опрометчивого обязательства надобно каким-то образом отказаться. Конституционный монарх, едва ли не превышая свои права, буквально требует пересмотреть это, уже утверждённое, решение и с легкостью добивается своего. Временное правительство немедленно согласилось.
Забавно, что наиболее политически неискушёнными в Государевом Деле, похоже, оказались большевики: судя по документам, какое-то время им представлялось, будто Царь и Его Семья — это ценнейшие заложники. Их можно будет обменять на какие-то уступки: немецкие ли, английские, французские. Большевиков лишь слегка удивляло, что никто даже не пытался вырвать из их рук Царскую Семью; никто не оказывал дипломатического давления, не предъявлял ультиматумов; не похищал, в свою очередь, заложников. И поздней осенью 1918 года и так называемые уральцы, и московский центр сообразили, что «багаж», как они именовали Царственных Страстотерпцев, вероятнее всего, остаётся невостребованным. Пуще того. В Москве (и в Екатеринбурге) могли прийти к выводу, что от «интересантов» можно добиться каких-то уступок именно в качестве награды за исчезновение Царской Семьи. Для изучения этой гипотезы необходимо скрупулезное исследование всех материалов и всех реальных аспектов реальной политики реальных правящих кругов стран Антанты и САСШ в отношении России – после исчезновения (убийства) Государя и всех прочих. Наше предварительное ощущение таково, что именно тогда эта реальная политика и начала исподволь, весьма медленно, но меняться в сторону большей, т.с., приемлемости «красных» сравнительно с «белыми». Во всяком случае, оснований для предпочтения именно «белых» перед «красными» внезапно стало меньше. Так что обмен, пожалуй, в каком-то смысле состоялся.
Никто и никогда всерьез не пытался Их выручить: ни военными, ни дипломатическими, ни какими угодно путями.— Притом, что по крайней мере часть Семьи — имела достаточные шансы уцелеть. Само коловерчение лжи, которое длится по сей день вокруг Их гибели, служит подтверждением этого переломного события в нашей истории: Царская Семья могла быть спасена.
II
Исследование всего того, что связано с Государевым Делом, постоянно сталкивается с тремя основными категориями трудностей:
а) неполнота опубликованных (доступных) материалов;
- b) различного рода искажения, лакуны и тому под. феномены, изобилующие в материалах опубликованных;
- c) прямые фальсификации.
Отпечатки такого рода воздействия несёт на себе изначальное следственное Государево Дело. Крайне сомнительно выглядит и всё позднейшее, включая многочисленные мемуары и докладные записки будто бы участников и свидетелей Цареубийства, появившиеся с начала 90-х годов прошлого века. Пора признать, что в нашем распоряжении имеются лишь отрывочные косвенные данные о событиях, имевших место летом 1918 года в Екатеринбурге, да ещё и самого небезупречного свойства. Так, например, число пулевых отверстий и следов крови в так называемой расстрельной комнате ДОНа возрастало от следователя к следователю, от осмотра к осмотру, а число предположительно расстрелянных в Доме Ипатьева колеблется от протокола к протоколу: от 11 до 14. Предполагаемые свидетели и очевидцы постоянно путаются, говорят с чужих слов – и все до единого гибнут после первого-второго допроса. Вдобавок ко всему, не всегда можно установить, сколько же раз их допрашивали.
Здесь же мы вынуждаемся кратко обратиться к теме «екатеринбургских останков», как обнаруженных прежде, так и новейших. Ограничимся справкой. В 2004–2005 гг. профессор Л.А. Животовский, лауреат Государственной премии РФ, главный научный сотрудник Института общей генетики РАН, руководитель Центра ДНК-идентификации человека ИОГен РАН, — ведущий российский эксперт в своей области, проф. А. Найт (университет Беркли, Калифорния), а также японский исследователь Тацуо Нагаи, получив в свое распоряжение частицу мощей преподобномученицы Елисаветы Феодоровны, сестры Государыни, начисто опровергли утверждения, будто бы «екатеринбургские останки» — это останки членов Семьи Романовых.
«Мы сопоставили ее (т.е. преподобномученицы Елисаветы – Авторы) ДНК с анализами останков, определенных государственной комиссией как останки императрицы, и оказалось, что они очень сильно различаются», – сообщил проф. Л.А. Животовский. — Между тем, по его словам, митохондриальные ДНК сестер должны абсолютно совпадать.
Проф. Животовский также подверг сомнению аутентичность биологических образцов, анализ которых в 1994 году позволил Государственной комиссии сделать вывод, что обнаруженные в Свердловской области останки принадлежат членам Семьи Царя-Мученика Николая II.
«Исследования последних лет показали, что после смерти организма ДНК начинает очень быстро деградировать, “рубится” на части, и чем больше времени проходит, тем эти части становятся короче, – заявил ученый. – За 80 лет без создания специальных условий отрезки ДНК длиной больше 200-300 нуклеотидов не сохраняются. А при анализе 1994 года, выводами которого оперировала Госкомиссия, удалось выделить отрезок длиной 1223 нуклеотида». При этом, как отметил проф. Животовский, Екатеринбург не находится в зоне вечной мерзлоты (вспомним историю бедной Jemmy), где эти останки могли бы сохраниться без значительных повреждений цепочек нуклеотидов.
«Если бы дело о “екатеринбургских останках” рассматривалось в суде, то оно должно было бы быть отправлено на доследование за недостаточностью имеющихся ДНК-доказательств, говорил Л.А. Животовский еще 20 лет тому назад, на слушаниях в Государственной Думе РФ 24 июля 1998 года.
Для нас история «идентификации екатеринбургских останков» давно завершена. Это часть длящейся на протяжении многих десятилетий операции по сокрытию истинной картины того, что произошло с Государем и Его Семьей в промежутке между мартом 1917-го по лето-осень 1918 годов.
Итак, мы обязаны спросить себя: представлены ли исчерпывающие доказательства убийства Царской Семьи в Доме Особого Назначения? Ответ, если мы будем справедливы и нелицеприятны, может быть только отрицательным. В нашем распоряжении — догадки, гипотезы, более или менее допустимые предположения. Но существуют по меньшей мере столь же весомые (количественно их больше) подтверждения того, что часть членов Семьи была увезена из Екатеринбурга и могла уцелеть – и пострадать в иное время и в ином месте, при иных обстоятельствах. Есть и данные, согласно которым, и Государь был убит не в ДОНе, а на железнодорожной станции Екатеринбурга. Читаем:
13 сентября [1918]
Гражданин из Костромы Федор Иванович Иванов,
40 лет, православный, под судом не был, проживаю по Васенцовской ул. в доме № 29, объяснил:
Я имею парикмахерскую на новом вокзале станции Екатеринбург I. Я хорошо помню, за день или два до объявления в Екатеринбурге большевиками о том, что бывший Царь Николай II ими расстрелян [т.е., разговор в парикмахерской происходил 18-19 июля – Авт.], у меня в парикмахерской был комиссар станции Екатеринбург Гуляев и стал говорить, что у них много было работы. На мой вопрос: „Какой работы ?”, он ответил: „Сегодня отправляем Николая”, но куда — не сказал, а я спросить его считал неудобным, так как в парикмахерской была публика. В тот же день вечером Гуляев опять заходил в мою парикмахерскую . Я его спросил, как и куда отправили Николая, так как на этот вокзал его не провозили. Гуляев ответил мне, что его увезли на Екатеринбург II, но подробностей не рассказывал.
На следующий день утром ко мне заходил комиссар 4 штаба резерва красной армии Кучеров, которого я спросил, правда ли, что Николая II увезли на станцию Екатеринбург II. Кучеров ответил мне: „Правда” , а на мой вопрос, куда его отправили, он сказал: „Тебе какое дело?” . В этот же день я, встретившись на вокзале с Гуляевым , спросил его о судьбе Николая. Он ответил мне, что уже „х ал ы м у з” . Я переспросил его, что это значит. Он сказал мне: „ Готов !” . По его ответу я понял, что Николай убит, но где — ничего не сказал, а спросить его я боялся. На второй день после этого разговора было выпущено объявление, что Николай расстрелян здесь в Екатеринбурге. После этого объявления я, встретив Гуляева и Кучерова у буфета на вокзале обоих вместе, спросил их, почему объявление о Николае выпущено так, а они говорили иначе. Они сказали: „Мало что пишут!” .
/…/ Вообще между всеми ими о судьбе Николая II была большая тайна, и все они в эти дни были сильно взволнованы . О семье бывшего Государя из них никто ничего не говорил, и я боялся спросить их. /…/
Федор Иванов.
И. д. начальника управления У головного розыска Плешков.
Товарищ прокурора Н. Остроумов
И это далеко не единственное свидетельство такого рода.
Сама дата произошедшего в Доме Ипатьева – также лишь вероятность. Вот сделанное по горячим следам следователем-судьей И.А. Сереевым протокольное описание черновика объявления о «казни Николая Романова»:
«1918 года сентября 5 дня. /…/ производил осмотр документов, присланных при предложении прокурора Екатеринб. окружного суда от 31 августа с/г. По осмотру оказалось: /…/
3) Листок белой бумаги в виде узкого прямоугольника (6.1/2 х 4.1/8 вершка) с печатным, черного цвета, штемпелем: „Российская Федеративная Республика Советов. Уральский Областной Совет рабочих, крестьянских и армейских депутатов. Президиум”. /…/. В правом верхнем углу проведена пунктирная линия, заканчивающаяся печатной цифрой 1918. Ниже этой линии, в расстоянии около 1/2 вершка, начинается, написанный серым карандашом, беглым почерком, текст следующего содержания:
„В виду приближения контрреволюционных банд к Красной столице Урала – Екатеринбургу и в виду возможности того, что коронованному палачу удастся избежать народного Суда (раскрыт заговор белогвардейцев с целью похищения бывшего царя и его семьи) Президиум Ур. Обл. Сов. Раб. Кр. и Кр. Арм. Депутатов Урала, исполняя волю революции, постановил расстрелять бывшего царя Николая Романова, виновного в бесчисленных кровавых насилиях над русским народом. В ночь с 16 на 17 июля приговор этот приведен в исполнение. Семья Романова, содержавшаяся вместе с ним под стражей, эвакуирована из города Екатеринбурга в интересах общественного спокойствия. Президиум областного совета Раб. Кр. и Красно Арм. Депутатов Урала”. В тексте сделаны следующие поправки: /…/ Цифры „с 16 на 17″ написаны так: в каждой цифре карандашом написана только единица „1″, а цифры „6″ и „7″ написаны на оставленных местах красными чернилами; в цифре 17 и единица обведена красными чернилами /…/
Приведенный здесь черновик извещения (взятый нами из сборника Н.Г. Росса, «Гибель Царской Семьи, Посев, 1987, Франкфурт на/М. – подборка копий документов Царского Дела из собрания ген. М. К. Дитерихса, с поправками по собр. Р. Вильтона), позже подробно описывался и Н.А. Соколовым: «Документ является, видимо, черновиком телеграммы, на что указывают видимые попытки сократить текст, выкинув из него союзы, предлоги и сокращения с целью замены нескольких слов одним», – резюмирует Николай Алексеевич.
Он не ошибся. Но достойно внимания то, что в переданной в Москву 17 июля 1918 г. телеграмме в документ внесена еще одна правка: известные события в ДОНе датировались ночью на 16-е того же месяца/года. (см. док 2)
Как видим, черновик официального извещения о расстреле Государя был набросан предварительно — с пропусками для дат, а затем – в окончательной редакции, с измененной датой – передан по телеграфу в Москву на имя Ленина и Свердлова.
III
Теперь нам предстоит заняться иной, отправленной в тот же день, практически по тому же адресу, но шифрованной телеграммой: ей «уральцы» предположительно извещали московской центр о том, что в действительности постигло всю Царскую Семью.
До появления на свет «екатеринбургских останков» и публикации записок и мемуаров позднейших времен (которые, по самой природе своей, в принципе быть самостоятельными доказательствами по уголовному делу не могут), т. наз. секретная телеграмма рассматривалась как главное документальное свидетельство/вещественное доказательство в пользу классической версии, которую сегодня для удобства изложения можно именовать «соколовско-соловьевской». В отличие от многих других косвенных улик, предложенных нам ген. Дитерихсом, Вильтоном и Н.А. Соколовым, телеграмма и по сей день занимает почетнейшее место. Совсем недавно, весной сего года, ее изображение зловеще мерцало на экране во время лекции о неких новых данных по Государеву Делу, с которой обратился к публике уже упомянутый нами проф. Мироненко.
Мы наблюдали, что стряслось с классической версией (и позднейшей мемуаристикой, на этой версии основанной) в той их части, где весьма значительную роль играет нетленный трупик собачки Jemmy. Но «иссечение» жалкого маленького тельца лишь перекосило, но не обрушило «соколовско-соловьевскую» постройку. А вот если и с шифрованной телеграммой случится то, что при мало-мальски внимательном изучении претерпела история, произошедшая с бедной Jemmy, грозит рухнуть вся классическая версия событий в Доме Особого Назначения.
Как и прочие сверхсекретные сведения, телеграмма оказалась в руках следствия в результате патологической забывчивости большевиков-паникеров. Она была изъята на исходе января 1919 г. из здания Екатеринбургской Телеграфной Конторы.
Телеграмма эта, в числе прочих подобных документов, была вручена служащими Екатеринбургской Телеграфной Конторы 20 января 1919 года судье И.А. Сергееву, следователю, ведущему Государево Дело.
После переворота в Омске и прихода к власти адм. А.В. Колчака следствие по Государеву Делу возглавил М. К. Дитерихс – революционный генерал-вития, в марте 1917 г. вознесенный до уровня генерал-квартирмейстера обезглавленной Русской Армии, благодаря тому неизменному доверию, которое испытывали к нему А.И. Гучков и А.Ф. Керенский. Михаилу Константиновичу было также поручено составление нового, – демократического, – армейского Устава.
В помощь генералу, неожиданно для многих обретшему радикально-монархический образ чувств и мыслей, был придан пензенский следователь Николай Алексеевич Соколов, год проучившийся на юридическом факультете Харьковского Императорского университета. В Омске Николай Алексеевич был возвышен до следователя по особо важным делам.
В результате И.А. Сергеев был отстранен – и вскоре сгинул.
А интересующая нас телеграмма, вместе с прочими материалами, была передана Николаю Алексеевичу Соколову ген. М. К. Дитерихсом 23 февраля 1919 г. Из документов видно, что уже 24 февраля он отправил ее для расшифровки. Т.е. получается, что Н.А., едва обретя эти документы, успел мгновенно ознакомиться с ними – и выбрать самые секретные/разоблачительные.
В принципе, не существует никаких препятствий для всестороннего исследования интересующей нас секретной телеграммы (однако же, до сих пор о проведении чего-либо подобного у нас сведений нет). – Как известно, подлинник ee в сентябре 1997 г. был передан России Правящим князем Лихтенштейна Хансом-Адамом II.
Но по порядку. Сперва приведем достаточно качественное изображение этого документа (см. док. 3) и просим читателя быть внимательным.
Вот описание телеграммы, подготовленное Н.А. Соколовым.
ПРОТОКОЛ
осмотра вещественных доказательств
1919 года, февраля 23 дня, судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов в г. Омске, в порядке 315-324 ст. ст. уст. угол, суд., в присутствии нижепоименованных понятых, производил осмотр предметов, представленных к следствию генерал-лейтенантом М. К. Дитерихсом.
По осмотру их найдено следующее:
/…/ 8. Подлинная телеграмма.
Ее внешняя форма совершенно тождественна с таковой же на телеграммах,
описанных в пунктах 2—5 сего протокола.
В верхней ее части, таким же типографским шрифтом, напечатано: „Областной Исполнительный Комитет Советов Урала”.
В средней части, в графе служебных отметок, значится, что телеграмма была
послана в Екатеринбурге, 17 июля, в 21 час, адресована в Москву и записана в книге под № 2029/А.
Содержание ее писано шрифтом пишущей машины, видимо, тем же самым,
что и телеграмм, описанных в пунктах 2—4 сего протокола.
Содержание этой телеграммы дословно следующее:
Москва Кремль Секретарю совнаркома Горбунову
с обратной проверкой
3934354229353649262737284033305027262349341351284134314233514534
34254839423723472542283826023023414615543843314221132636172128313
3353844342740343328345028432944262849383334227342628262919
Белобородов
5,10
В этом тексте слово „Белобородов” написано от руки чернилами черного
цвета. Оно написано, видимо, тем самым лицом, коим подписаны и другие вышеописанные телеграммы.
Ниже текста телеграммы имеется красный мастичный оттиск печати, такой
же, как и на телеграмме, описанной в пункте 1-м сего протокола.
Затем на бланке телеграммы имеется еще мастичный оттиск, фиолетового
цвета, штемпеля: „За счет Президиума Областного Совета Урала”.
Этот бланк телеграммы приклеен к двум другим, на которых наклеен такой
же шрифт, представляющий, видимо, проверку этой телеграммы, как и телеграммы, описанной в пункте 3-м сего протокола. На этой п[р]оверке имеется, сделанная черным карандашом, надпись: „Проверка верно ноч 18/ѴІІ 1-20”, далее следует подпись, разобрать которую не представилось возможным.
К этому протоколу мы еще вернемся. А сейчас предложим русский перевод соответствующих абзацев французского (первого) варианта книги Соколова, который увидел свет еще при его жизни. – «Представлялось естественным, даже при самом поверхностном исследовании, что Белобородов придавал этой телеграмме особенную важность. Он напечатал текст ее самостоятельно на пишущей машинке. Собственноручно подписал его, и отнюдь не доверил своим канцелярским служащим внести его в книгу исходящих депеш. /…/ Немало времени и труда потребовалось для того, чтобы расшифровать это сообщение. Пришлось задержать мой отъезд из Омска в Екатеринбург, что привело к целому ряду осложнений в проведении моего расследования /Николай Алексеевич был настолько захвачен работой над доставшейся ему телеграммой, содержания которой он, казалось бы, никак не мог предвидеть, что счел возможным отложить допрос единственного непосредственного, как это следует из протоколов допроса, свидетеля Цареубийства – Медведева (Бобылева), который, не дождавшись прибытия Соколова заболел не то тифом, не то сердечной недостаточностью и скончался – Авт./. 24 февраля 1919 года я отправил текст телеграммы специалисту [по кодам] в главной штаб-квартире, а 28-го – специалисту Министерства иностранных дел. Результаты оказались плачевными. В августе 1919 года я обратился к генералу Жанену, верховному главнокомандующему вооруженными силами Союзников (начальнику французской военной миссии при Ставке Верховного Главнокомандующего – Авт.), прося его способствовать расшифровке телеграммы. Его старания остались тщетными. Когда я достиг Европы, мне посчастливилось встретить русского человека, моего давнего знакомца, который в совершенстве подходил для подобного дела: до революции /в России/ он долгие годы служил в правительственном учреждении, ведавшем шифрами и кодами. Я вручил ему телеграмму 25 августа 1920 года. Он вернул мне ее дешифрованной 15 сентября. В его распоряжении не было ключа к данному шифру. Именно поэтому, учитывая чрезвычайную важность документа, я почитаю своей обязанностью сообщить, каким образом удалось его раскодировать. 25 августа я был совершенно убежден, что вся Императорская Семья была убита, а тела Ее членов уничтожены. Большевики утверждали, что Царь был расстрелян и что Семья Его была эвакуирована. Они распространяли эту ложь публично. Однако в своем кругу они должны были придерживаться правды. Если в зашифрованной телеграмме они вели речь о совершенном преступлении, они непременно должны были использовать в ней слова, отображающие их основное намерение. Поэтому, передавая специалисту, коему была мною поручена работа по расшифровке, эту телеграмму, я, чтобы облегчить его задачу, сообщил, что с большою долею вероятности, он обнаружит здесь слова «семья» и «эвакуация». Лицо это, обладающее выдающимися дарованиями и значительным профессиональным опытом, смогло расшифровать сообщение.»
В русской редакции книги Соколова о чудесной подсказке слова «эвакуация» не упоминается вовсе, а слово «семья» – оказывается догадкой самого специалиста-дешифровщика. Им был старший лейтенант Русского Флота Александр Алексеевич Абаза – он занимал в Лондоне символический пост помощника военно-морского атташе некоего «белого» правительства. С Николаем Алексеевичем он встретился в Париже. А.А. Абазе удалось то, на чем потерпели сокрушительное поражение эксперты более высокого, как следовало из их послужного списка, уровня.
Расшифрованный текст телеграммы гласит: «Передайте Свердлову что все семейство постигла та же участь, что и главу официально семья погибнет при эвакуации».
Из содержания его, в первую очередь, следует, что предположительная договоренность о дальнейшей судьбе Царской Семьи, которая была, якобы, достигнута во время пребывания Шаи Исаевича Голощекина в Москве с 4 по 14 июля, когда, по мнению Н.А. Соколова, все и решилось, в чем бы эта договоренность не состояла, – была нарушена. Или она была много сложней, нежели обыкновенно считают.
Вообще сказать, ни о какой административной симфонии «Москва» – «Екатеринбург» говорить не приходится. «Уральцы» в огромном большинстве случаев рассматривали себя если не как суверенную власть, то уж во всяком случае как власть автономную, которой «на месте виднее». Существует множество документов, подтверждающих этот факт: их часто цитируют в новейшее время, желая доказать, что убийство Царской Семьи состоялось по решению «уральцев», а уж Совнаркому с ЦИКом пришлось задним числом признать это деяние. А несколько драматургический, даже романтический, весьма далекий от «следаковского-ментовского», с его профессиональным недоверием ко всякому объекту их занятий, подход Николая Алексеевича к этому, весьма важному, моменту Государево Дела – сомнителен: откуда возникло у него убеждение, что большевики, сообщая внешнему міру ложные сведения, в общении между собою обязательно «должны были говорить правду», да еще «правду, отражающую их главное устремление»? – А что, если у Шаи Исаевича с Александром Георгиевичем и прочими «уральцами» – было свое главное устремление, у Владимира Ильича – другое, а у Свердлова – третье? И они не спешили поделится друг с дружкой своими истинными соображениями. Это ведь так часто случается.
Постулат, согласно которому все они были единомысленны в столь деликатном вопросе каким являлась судьба Царской Семьи, в условиях, когда каждой группе, каждому из них в отдельности приходили на ум естественные соображения касательно собственной дальнейшей судьбы, карьеры и проч., – постулат этот вполне школьный. Неоткуда было взяться единомыслию. Покуда мы ограничимся тем, что напомним: никаких реальных способов навязать свою волю Екатеринбургу, да и, в сущности, какой бы то ни было губернской «региональной» системе, в те времена у Москвы не было и быть не могло.
В самый день решающих событий в ДОНе, из Екатеринбурга в Петроград была отправлена телеграмма Г. Е. Зиновьеву, каковую переслал ее со своими комментариями в столицу: “Москва, Ленину”. Ниже — отметка карандашом: “Принята 16.7. 1918 в 21 час 22 минуты… Москва, Кремль, Свердлову, копия Ленину. Из Екатеринбурга по прямому проводу передают следующее: сообщите в Москву, что условленный Филипповым [«Филиппом» Голощекиным] суд по военным обстоятельствам не терпит отлагательства, ждать не можем. Если ваше мнение противоположно, сейчас же вне всякой очереди сообщите. Голощекин, Сафаров. Снеситесь по этому поводу сами с Екатеринбургом. Зиновьев”.
«Ждать не можем». А, собственно говоря, почему? – Что препятствовало действительной «эвакуации» Царской Семьи из Екатеринбурга? – ровным счетом ничего. Это явная отговорка. И толковать ее, т.е. позицию екатеринбургской группы, можно различно. Во всяком случае «уральцы» явно желают сохранить Семью для себя: для убийства ли, или для чего иного, но Москве Узников отдавать не намерены. Фактически, все договоренности. «по военным обстоятельствам» объявляются как бы утратившими силу.
Роковой депешей предстоит заняться детально.
ПРОТОКОЛ
1919 года, февраля 28 дня, судебный следователь по особо важным делам
при Омском окружном суде Н. А. Соколов, прибыв в Министерство иностранных дел, предъявил заведывающему шифровальным отделом этого министерства Алексею Николаевичу Кулькову, в порядке 325—335 ст. ст. уст. угол, суд., шифрованные телеграммы /…/.
Г. Кульков объяснил, что для расшифрования их требуется продолжительное время. Ему были выданы копии сих телеграмм.
Судебный следователь Н. А. Соколов.
А. Кульков
31 марта 1919 г. шифровальный отдел Министерства иностранных дел сообщил о невозможности их расшифровать.
В ином протоколе речь идет о полковнике Н.П. Злобине, состоявшем в 1919 г. начальником контрразведки при штабе Верховного Главнокомандующего. 24 февраля 1919 г. Н. А. Соколов в Омске передал подлинные телеграммы в штаб Верховного главнокомандующего. 3 апреля 1919 г. Соколов получил от полк. Злобина уведомление, что «…до настоящего времени не представилось расшифровать телеграммы, копии коих Вы мне передали».
Неудача, постигшая специалистов, сама по себе не представляется нам загадочной: весной 1919 г. практически никто из статских и военных чинов, будь то при министерствах или штабах адм. А.В. Колчака, не видел никакого для себя толку отвлекаться на расследование, которое вел ген.-лейт. Дитерихс, прозванный «Орлеанской Девой в галифе». Да и сам Николай Алексеевич как будто и не попытался их поторопить, обратясь, например, с жалобой к своему патрону ген. Дитерихсу, а то и прямо к Верховному Правителю. В ожидании ответа, он продолжал сидеть в Омске, вдалеке от места предполагаемого преступления, свидетелей, подозреваемых и проч., хотя не мог не знать из пособий и лекций для первокурсников юридического факультета, что каждый час, каждый день промедления в осмотре места происшествия, непоправимо размывает (часто в буквальном смысле слова) и искажает картину преступления. Что мешало ему получить ответ с вожделенной расшифровкой уже в Екатеринбурге?
Есть и еще обстоятельства, что не могут не привлечь нашего внимания. В своей книге Николай Алексеевич настаивает, что а) ввиду чрезвычайной важности, секретности и срочности сообщения, А.Г. Белобородов самостоятельно печатает телеграмму на соответствующем бланке Областного Исполнительного Комитета Советов Урала, подписывает ее от руки, тогда как во всех известных прочих телеграммах его фамилия лишь печаталась вслед за собственно текстом, и особо следит, b) чтобы данное отправление не было внесено телеграфистом в книгу исходящих депеш, которую Соколову также удалось заполучить. И вправду, нашей телеграммы в ней нет. По другим данным, соответствующие страницы были вырваны. Но и это не все. Ни о каком ответе Москвы, – скажем, в виде телеграфного согласия/несогласия с идеей гибели семьи «при эвакуации», – нет никаких известий. Получается, что сообщение «уральцев» прошло совершенно незамеченным.
В 70-х годах исследователи Государева Дела, британцы Саммерс и Мэнгольд (русский перевод их знаменитой книги «Дело на Царя» /”The File on the Tsar” неисправен, изобилует пропусками и тому под.) предложили секретную зашифрованную телеграмму вместе с пояснениями к ней Н.А. Соколова на рассмотрение мiровой знаменитости в вопросе шифров и кодов – проф. Эриху Хюттерхейну (Erich Hütterhain). На протяжении 33-х лет он служил начальником Криптоаналитического Цифирного отдела при канцелярии правительства Западной Германии. При этом особое внимание он уделял работе с русскими и европейскими системами кодирования. Выйдя в отставку, он сосредоточился на университетских лекциях по истории кодов и шифров.
Профессор был поражен экстрасенсорными способностями русского следователя: «Если Соколов сказал эксперту, что тот, вероятно, найдет в расшифрованном тексте два слова “семья” и “эвакуация”, то сказавший, должно быть, заранее знал всё содержание телеграммы», – заметил Хюттерхейн в преамбуле к своему экспертному заключению.
Но еще более странной и вызывающей крайнее недоумение нашел профессор ту часть рассказа Николая Алексеевича, где сообщается о том, как несомненные специалисты на протяжении почти двух лет не смогли расшифровать секретное большевистское послание, покуда оно не попало к ст. лейт. Абазе.
– Эта система сама по себе известна уже давно, несколько столетий, – пишет в своем заключении проф. Хюттерхейн. – Мы называем ее «Polyalphabetical Substitution». /…/ Мне представляется немыслимым предположение, будто ни «белые», ни французы не смогли расшифровать телеграмму в 1919 году, в особенности потому, что в их распоряжении находились другие закодированные таким же образом сообщения, и ключ этот выстроен весьма систематически.
Об этом обстоятельстве мы уже говорили. Добавим только, что утверждение Н.А. Соколова, будто бы профессионал цифирного дела ст. лейт. Абаза не имел в своем распоряжении ключа к распространенному коду, который был применен екатеринбургскими конспираторами при составлении компреметантной депеши, нуждается в проверке, но сегодня это по всей вероятности, – неразрешимая задача.
Сейчас нам предстоит перейти к важному составляющему секретной телеграммы: ее графическому оформлению. Как видно на снимках, «шапка» телеграфного бланка начертана еще по старой русской орфографии. Составитель депеши не только не забывает старой орфографии (как и автор телеграммы № 1, т.е., нешифрованной, предназначенной для профанов), но правописание его выраженно устаревшее: в слове «официально» он удваивает «ф». Это начертание довольно архаическое: уже в 1893 году Полный Русский орфографический словарь Ромашкевича предлагает «офицiально, офицiальный» и тому под., особо оговаривая «не оффицiaльный». Составитель русского оригинала пребывал в некоем «старорежимном» культурном пространстве: стилю его вообще свойственна некая литературность, даже, пожалуй, поэтическая образность. Пример тому: фразеологема «постигла участь». Где источник подобной стилистической изысканности?
В своих воспоминаниях преподаватель Великих Княжон и Цесаревича Пьер Жильяр повествует о первой своей встрече с Н.А. Соколовым: «Адмирал Колчак, понимая историческую важность расследования исчезновения императорской семьи и желая знать его результат, поручил генералу Дитерихсу привезти ему из Екатеринбурга копии показаний свидетелей и всех других материалов. 5 февраля он вызвал к себе Николая Алексеевича Соколова, следователя по особо важным делам, и предложил ему вести это дело. Два дня спустя министр юстиции поручил ему продолжить работу Сергеева. Именно тогда я и познакомился с господином Соколовым. На нашей первой же встрече я понял, что он уже сделал выводы и надежды у него больше нет. Я не мог поверить в этот ужас. – Но дети… дети! – вскричал я. – Детей постигла та же судьба, что родителей (подчеркнуто нами – Авт.)», – тотчас отозвался Николай Алексеевич.
Секретная телеграмма еще не была расшифрована, ее содержание еще неведомо Соколову, – да она еще им не получена. Или?… Но, м.б., Жильяр неосознанно воспроизвел по памяти (с заменой «участи» на «судьбу») знакомый ему оборот расшифрованной секретной телеграммы?
Как бы то ни было , написание всего текста депеши единообразно. Противоречит этому лишь рукописное начертание фамилии Александра Георгиевича: вместо обычного для прочих его подписей «Бѣлобородовъ» – перед нами «Белобородов». Когда же А.Г. революционизировал свою подпись?
Благодаря Государственному Архиву РФ с недавних пор нашем распоряжении имеется фотографическое воспроизведение документа от 11 мая 1918 года, на которым Председатель Областного Исполнительного комитета Советов Урала поставил свою выработанную, с легким «парафом» и росчерком, подпись. (см. док.4) Отчетливо видны и ѣ и переходящий в росчерк ъ, хотя известный декрет о правописании, существовал уже с февраля того же года. Сам документ писан уже по-новому, за исключением слова «особаго». Зато на бланке с секретной цифирью, спустя всего два месяца, подпись «Белобородов» находится в строгом согласии с февральским декретом. Можно допустить, что Александр Григорьевич, будучи ответственным советским работником, счел необходимым строго выполнить орфографическую директиву центра. Нам это представляется маловероятным, но указать на нечто в этом роде авторы почитают своей обязанностью. Однако, даже столь высокий уровень лояльности не предполагает, что почерк подписавшего депешу при этом столь значительно изменится, так что различия видны не вооруженному знаниями графологии глазу.
Британцы Саммерс и Мэнгольд сочли, что перед ними грубая подделка. Для подтверждения своей догадки они предложили обе подписи на заключение еще одной знаменитости, – на этот раз в области графологического (подчерковедческого) анализа, – Максвеллу Фриду (Maxwell Fryd), занимавшему в 70-е годы прошлого столетия должность начальника отделения анализа документов при Metropolitan Police Forensic Science Laboratory. Др. Фрид ответил подробно, но не совсем так, как того ожидали Саммерс и Мэнгольд.
– Я исследовал полученное. В первом случае я сравнил имя «Белобородов», которое прилагается к кодированной части телеграммы в документе 1 [т.е. под текстом депеши] и подписи, которая находится в документе 2 [фотографическое воспроизведение т. наз. расписки в получении Романовых, датированной 31 апреля 1918 г., доставленных в Екатеринбург]. На основании очень ограниченного количества доступных материалов, на мой взгляд, нет никаких доказательств тому, что лицо, начертавшее одно из этих имен, явилось автором и другой подписи. Более того, я не нахожу никаких доказательств, будто сходство между написанием имен превышает то, чего можно было бы ожидать при сопоставлении почерка любых двух грамотных русских людей начала XX века. –
Итак, два этих документа подписаны разными людьми. Теория грубой поделки, казалось, подтверждается. Но не тут-то было. Эксперт продолжает:
– Нет достаточных доказательств того, что имя «Белобородов» в оригинале документа 1 явилось образцом или копией подписи «А или Л. Бѣлобородовъ» на оригинале документа 2 .. –
Это уже история совсем иного рода. Никто не пытался подделать подпись Александра Георгиевича. Неизвестное нам лицо по неизвестным же соображениям и неизвестно – когда, начертало по новой орфографии, с подчеркнуто укрупненным е, заменившем ѣ, фамилию предоблсовета. У нас есть лишь право предположить, что лицо это было знакомо с подписью А.Г., т.к. условно воспроизвело подобие росчерка, каким отличается эта подпись. Принадлежит ли эта надпись шифровальщику или телеграфному чиновнику, или некоей третьей особе, – при настоящем положении Государева Дела решить не беремся. Документов с несомненной подписью А.Г. Белобородова должно быть достаточно, если только их специально не изымали. Во всяком случае, теория Николая Алексеевича о секретных и собственноручных подготовке, подписи, заносе в телеграфную контору и тому под., – все это беллетристика.
Но дотошный Maxwell Fryd, как ученый не академический, но ментовский, и на этом не останавливается – и обращается к тому, как именно была набрана депеша:
– Корпус текста состоит из шести печатных строк, из которых пять нижних были напечатаны единовременно. Однако верхняя, первая, строка, находится вне пределов вертикального уровня [т.е., полей], общего со всем остальным. Из этого следует, что либо валик машинки был отпущен, и бумага перемещалась в промежутке между набором первой строки и набором последующих строк, или бумага была в какой-то момент извлечена, и затем снова вставлена в ту же самую или другую машинку.
Часть читателей, из числа наиболее молодых, возможно, не сразу поймет, что обратило на себя внимание эксперта. В отличие от электрической пишущей машинки («композера») с автоматически устанавливающимися полями, не говоря уж о компьютере, на механическом печатном устройстве эти поля устанавливались вручную. Стоило освободить валик, даже не вынимая вовсе бумажный лист из машинки, как установка терялась – и вернуть поля (бумагу) в точности на то же самое место было достаточно трудно. Это и произошло с нашей телеграммой. Соблаговолив взглянуть на снимок, читатели увидят, что первая цифра шифрованной части текста – 3 не совпадает ни с первой (М), ни со второй (О) буквами первой, нешифрованной строчки.
С точки зрения эксперта, которую признали верной авторы книги «Дело на Царя», получается, что некто, напечатав первую строчку депеши, по каким-то причинам освободил валик, а возможно, вынул вовсе листок из машинки, а потом вернул его. Стоит только допустить, что в распоряжении некоего лица оказался бланк облсоветовской телеграммы с печатью и уже набранным стандартным адресом в Москве, куда, возможно, должна была отправиться не наша, совершенно секретная, а какая-то иная телеграмма, – и ответ становится ясен сам собою. Отсюда и разительное отсутствие записи об отправке в книге исходящих телеграмм: ведь задним числом вписать ее было бы нелепо, а предшествующие графы в книге, натурально, заполняются подряд, не оставляя пропусков.
Но, скорее всего, пропажа номера телеграммы с секретом из книги исходящих не так проста. Она – намного проще. Если бы Николай Алексеевич был не столь романтически ангажирован, он не стал бы по-детски радоваться находке. Для этого следователю было бы достаточно перечитать собственноручный протокол осмотра документов, полученных из телеграфной конторы.
Приводим его[3]. В телеграммах этих – множество интересного, но нас сейчас интересуют исключительно дата и время их отправки, а также порядковый номер с индексацией, если таковая имеется. Всматриваемся.
ПРОТОКОЛ
осмотра вещественных доказательств
1919 года, февраля 23 дня, судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов в г. Омске, в порядке 315-324 ст. ст. уст. угол, суд., в присутствии нижепоименованных понятых, производил осмотр предметов, представленных к следствию генерал-лейтенантом М. К. Дитерихсом.
По осмотру их найдено следующее:
Вещи, значащиеся по описи No 15, подписанной членом Екатеринбургского окружного суда Сергеевым, в группе 3-й под рубрикой 10-й:
12 телеграмм и список чинов Екатеринбургской телеграфной конторы, командированных в разное время в красноармейские штабы.
Все эти предметы завернуты в отдельный лист бумаги, снабженный вышеприведенной надписью. По осмотре каждого отдельного предмета найдено следующее:
- Подлинная телеграмма.
По своему внешнему виду эта телеграмма представляет специально для телеграмм изготовленный в типографии на розовой бумаге особый бланк. Он состоит из трех частей: верхней, средней и нижней. Верхняя часть содержит указания того учреждения, для которого изготовлен этот бланк и от которого исходит эта телеграмма. Средняя часть содержит в себе разные отметки телеграфа, а нижняя — самый текст телеграммы.
В верхней части телеграммы напечатано типографским шрифтом: „Областной Исполнительный Комитет Советов Урала”.
В средней части, из содержания отметок, сделанных на телеграфе, видно, что телеграмма была подана в Екатеринбурге 7 июля в 15 часов 49 минут, адресована в Пермь и записана в книге под № 740/а. Эти отметки сделаны все карандашом.
/…/
- Подлинная телеграмма.
Ее внешняя форма совершенно такая же, как и описанной в п. 1-м. Она отличается от описанной в п. 1-м лишь цветом бланка: он — бледно-розовый.
В верхней части телеграммы, также типографским шрифтом, напечатано:
„Областной Исполнительный Комитет Советов Урала”. В средней графе телеграфных отметок значится, что телеграмма эта была подана в Екатеринбурге 7 июля в 22 часа, адресована в Пермь и записана в книге под № 779/А. Все эти телеграфные отметки сделаны черным карандашом.
/…/
- Подлинная телеграмма.
Ее внешняя форма совершенно одинакова с таковой же в телеграмме, описанной в пункте 2-м.
В верхней ее части, таким же типографским шрифтом, напечатано: „Областной Исполнительный Комитет Советов Урала”.
В средней графе телеграфных отметок значится, что эта телеграмма была подана в Екатеринбурге 8 июля в 17 часов 33 минуты, адресована в Пермь и записана в книге под № 907/Б. Все эти пометки сделаны красным карандашом. Кроме того, в особой графе „служебных отметок” черным карандашом написано: „экстренно”.
/…/
- Подлинная телеграмма.
Ее внешняя форма совершенно тождественна с таковой же на телеграммах,
описанных в пунктах 2-м и 3-м.
В верхней части телеграммы, тем же типографским шрифтом, напечатано:
„Областной Исполнительный Комитет Советов Урала”.
В средней части из содержания телеграфных отметок видно, что телеграмма
была подана в Екатеринбурге [8 июля] в 17 часов 45 минут, адресована в Пермь и записана в книге под No 908/Б.
/…/
- Подлинная телеграмма.
Внешняя ее форма совершенно одинакова с таковой же на телеграммах,
описанных выше в пунктах 2—4 сего протокола.
В верхней ее части, тем же типографским шрифтом, напечатано: „Областной
Исполнительный Комитет Советов Урала”.
В средней части, в графе служебных телеграфных отметок, значится, что телеграмма эта подана в Екатеринбурге 9 июля в 11 часов 50 минут, адресована в Пермь и записана в книге под № 882/А.
Служебные отметки сделаны красным карандашом.
- Подлинная телеграмма.
Она написана чернилами черного цвета от руки на части листа белой писчей
бумаги.
Лист бумаги с текстом телеграммы наклеен на обыкновенном телеграфном бланке, где сделаны телеграфные служебные пометки черным карандашом.Из содержания пометок видно, что телеграмма была подана в Екатеринбурге 9 июля в 16 часов 22 минуты, адресована в Москву и записана в книге под № 535/6.
- Подлинная телеграмма.
Она написана при помощи пишущей машины на части листа белой писчей бумаги, наклеенной на обыкновенном телеграфном бланке, на коем имеются служебные отметки.
Из содержания этих отметок видно, что телеграмма была подана в Екатеринбурге 16 июля в 0 часов 40 минут, адресована в Надеждинск и записана в книге под № 1478.
[Далее следует телеграмма с секретом]
/…/ В средней части, в графе служебных отметок, значится, что телеграмма была
послана в Екатеринбурге, 17 июля, в 21 час, адресована в Москву и записана в книге под № 2029/А.
/…/
- Подлинная телеграмма.
Внешняя ее форма совершенно одинакова с таковой же на телеграммах, описанных в пунктах 2—5, 8 сего протокола.
В верхней ее части, таким же типографским шрифтом, напечатано: „Областной Исполнительный Комитет Советов Урала”.
В средней части, в графе служебных отметок, значится, что эта телеграмма
была подана в Екатеринбурге 18 июля 18 часов 30 минут, адресована в Алапаевск
и записана в книге под № 1713/А. Эти служебные отметки сделаны черным карандашом.
/…/
- Подлинная телеграмма.
Ее внешняя форма совершенно одинакова с таковой же на телеграммах, описанных в пунктах 2—5, 8 и 9 сего протокола.
В верхней ее части, таким же типографским шрифтом, напечатано: „Областной Исполнительный Комитет Советов Урала”.
В средней части, в графе служебных отметок, значится, что эта телеграмма подана в Екатеринбурге 18 июля в 18 часов 30 минут, адресована в Петроград и записана в книге под № 1714/А. Все эти отметки сделаны черным карандашом.
/…/
- Подлинная телеграмма.
Ее внешняя форма совершенно одинакова с таковой же на телеграммах, описанных в пунктах 2—5, 8—10 сего протокола.
В верхней ее части, таким же типографским шрифтом, напечатано:
„Областной Исполнительный Комитет Советов Урала”.
В средней части, в графе служебных отметок, значится, что эта телеграмма
была подана в Екатеринбурге 18 июля в 18 часов 30 минут, адресована в Москву
и Петроград и записана в книге под № 1715/А. Все эти пометки сделаны черным
карандашом.
/…/
- Подлинная телеграмма.
Внешняя ее форма совершенно такая же, как и телеграмм, описанных в пунктах 2—5, 8—11 сего протокола.
В верхней ее части, таким же типографским шрифтом, напечатано: „Областной Исполнительный Комитет Советов Урала”.
В средней части, в графе служебных отметок, значится, что эта телеграмма
подана была в Екатеринбурге 19 июля в 12 часов, адресована в Пермь и записана
в книге под № 2053.
/…/
Через месяц, 24 марта, Н.А. Соколову была выдана еще одна порция телеграмм. Обратим внимание на пункт 7-й протокола осмотра[4]. ()
/…/Подлинная телеграмма.
Внешний вид ее таков же, как и телеграмм, описанных в пунктах 1, 3, 4, 6
сего протокола.
В графе служебных отметок значится, что она была подана в Екатеринбурге
13 июля 1918 года в 10 часов 18 минут, адресована в Москву и записана в книге
под № 1371/А
/…/
Нетрудно заметить, что порядковые номера, в пределах своей индексации, как им и положено, следуют по возрастающей. Но не то с интересующей нас депешей. Номер, ей усвоенный – уникален. Мы видим, что телеграмма, отправленная в Москву 13 июля, четырьмя днями прежде, записана 1371-й/А. Затем внезапно наступает количественный скачок – и возникает секретный номер: № 2029/А. Но уже на другой день секретность резко понижается – и 18 июля порядковым номерам телеграмм возвращена обычная последовательность: № 1713/А, № 1714/А, № 1715/А.
Все становится на свои места, а все и всяческие восклицания, сарказмы и комментарии излишни. Авторы уже напоминали, что в распоряжении следствия находится оригинал этого противоречивого документа. Т.е. он доступен для изучения. И он должен быть изучен. Эту таинственную «королеву вещественных доказательств» по Государеву Делу придется лишить ее призрачной короны. Перед нами недостаточное, а прямо сказать – скверное доказательство. В нем слишком много секретов. У него нет шансов устоять в ходе грядущего судебного разбирательства. Зато есть известные основания полагать, что «секретная телеграмма за личной подписью Белобородова», – как это уже произошло с трупиком собачки Jemmy, – доказывает нечто совсем иное, нежели мнилось романтическому омскому следователю по особо важным делам.
[1] Мультатули П.В. Свидетельствуя о Христе до смерти… Екатеринбургское злодеяние 1918 г.: новое расследование. СПб., 2006. С. 710.
[2] Соловьев В.Н., Мироненко С.В., проф. Следствие длиною в век. Каталог выставки. М.: Индрик, 2012. С. 25.
[3] Росс Н.Г. Гибель Царской Семьи. Франкфурт-на-Майне: «Посев», 1987. Док. 151. С. 213-219
[4] Росс Н.Г. Op.cit. Док. 180. С. 261
