РI поздравляет своих авторов и своих читателей с наступившим Новым годом и желает им в наступившем долгом, високосном, и уже явно не тихом и спокойном 2020-м здоровья, счастья и чуточку удачи. Удача не помешает и нам самим, хотя в определенном смысле успехом можно назвать и факт нашего продолжающегося существования после широко объявленной кончины, вызванной рядом внешних и внутренних проблем. Внутренние проблемы в значительной степени преодолены, внешние пока остаются, но мы надеемся, что конъюнктура текущего года своей сложностью пересилит влияние двух депрессивных последних лет. Но пока начнем с веселого и смешного…
«Наш паровоз, вперед лети!
В Коммуне остановка!»
Революционная песня
«Постой, паровоз, не стучите, колеса,
Кондуктор, нажми на тормоза!»
Песня из фильма «Операция Ы и другие приключения Шурика»
Комедии Леонида Гайдая о Шурике и троице незадачливых преступников – Бывалом, Трусе и Балбесе обычно воспринимаются как легкие юмористические фильмы, далекие от политики. В определенной степени так оно и есть. Однако еще Ролан Барт заметил, что политикой пронизаны все феномены культуры вплоть до фразы «Графиня изменившимся лицом бежит пруду». Это – не преувеличение и дело вовсе не в том, что любое произведение искусства содержит в себе отображения тех или иных политических деталей эпохи.
Действительно, и у Гайдая можно легко найти таковые. Так, в «Кавказской пленнице» Балбес пугает всех словом «волюнтаризм!», и современники понимали причину такого страха: совсем недавно именно с такой формулировкой сняли с должности Н.С. Хрущева. В том же фильме тост «Так выпьем же за кибернетику!» – легкий намек на недавние гонения на кибернетику в СССР 1940-1950-х.
Но я говорю не об этом. Политичность проявления искусства может появляться даже в том, что современникам вовсе не кажется имеющим отношение к политике. Зато для потомков это вполне очевидно. Они смотрят на произведение и на эпоху со стороны. И они видят, что в произведение выразилась основная идея эпохи, что его персонажи – своеобразные воплощения распространённых общественных и политических типов того времени.
Фильмы Гайдая о Шурике вписаны в контекст 60-х, когда они и вышли на экраны («Операция Ы» – в 1965, «Кавказская пленница» – в 1967). Показательно, кстати, что уже в следующее десятилетие – в 70-е, идеологически-культурный дух которых был диаметрально противоположным, тандем «Шурик – Бывалый, Трус и Балбес» исчезает и ему на место в творчестве Гайдая приходит другой тандем «Шурик – Иван Грозный и Иван Васильевич Бунша». Персонажи «Операции Ы» и «Кавказской пленницы» крепко привязаны к базовым символам и темам именно шестидесятых, знаменитой «оттепели», и когда она закончилась и началось брежневско-сусловское «подмораживание» Советского Союза, они оказались неуместными.
***
Главная же тема шестидесятых и «шестидесятников» – это борьба со сталинизмом, за идеалы своеобразного демократического, «реформированного» социализма, который тогда ассоциировался с ленинским наследием (при этом к реальному ленинизму они отношения не имели и скорее, были связаны с ревизионистской либеральной традицией в марксизме). Хотя развенчание Сталина и сталинизма начали его приближенные и прежде всего, Никита Сергеевич Хрущев, поддержку оно получило среди молодежи, причем, среди молодежи образованной, вузовской, зачастую среди выходцев из привилегированных – высших и средних классов советского общества. (молодые рабочие и шахтеры, наоборот, устраивали демонстрации протеста в Новочеркасске и несли на них портреты Сталина).
Но даже если молодые антисталинисты были из простого народа, они скоро покидали эту среду, так как готовились стать инженерами, врачами, научными работниками, то есть ступить на более высокую ступеньку общества (высшее образование в СССР, в отличие от современной России, было работающим социальным лифтом). То есть во многом это был конфликт отцов и детей и в то же время верхов и низов советской цивилизации.
Конфликт этот получил яркое отражение в литературе. Молодые Евгений Евтушенко и Андрей Вознесенский со сцены Политехнического бросали в толпу вихрастых и восторженных сверстников скрепленные корневыми рифмами поэтические антисталинские манифесты:
«Не надо околичностей,
не надо чушь молоть.
Мы — дети культа личности,
мы кровь его и плоть.
Мы выросли в тумане,
двусмысленном весьма,
среди гигантомании
и скудости ума.»
Братья Стругацкие еще воспевали коммунистический XXII век и в мистифицированно-юмористической форме изображали трудовой энтузиазм молодых советских энтузиастов из НИИ…
«Дети расстрелянных или сломленных отцов», интеллектуалы-антисталинисты, романтики коммунистической идеологии – они и были главными героями эпохи. И в общем-то очевидно, что гайдаевский Шурик, гениально сыгранный актером Александром Демьяненко, – это собирательный образ шестидесятника, «физика» и «лирика» в одном лице (в «Наваждении» Шурик готовится к экзамену по сопромату, а в «Кавказской пленнице» собирает фольклор), доброго, чуть наивного, верящего в преображающую силу труда (как это видно из новеллы о перевоспитании хулигана Феди), в науку и технику, в необходимость торжества социалистической законности (за которую он с риском для жизни борется в «Операции Ы»).
Шурик в фильмах почти не говорит о политике, но очевидно, что он мало отличается от персонажей ранних Василия Аксенова и Стругацких, от самих авторов этих произведений, от тысяч и тысяч студентов, инженеров, мэнээсов, которые с максимализмом молодости критиковали отцов-сталинистов («жестоких палачей» или, как им казалось, «покорных жертв») и на прокуренных кухнях проповедовали романтический, а то и кибернетический социализм. Собственно, на это совпадение Шурика с архетипом советского интеллигента-шестидесятника указывал еще кинокритик Борис Шибанов[1].
Но кто же тогда такие Бывалый, Трус и Балбес? Я утверждаю, что это – своего рода символы основных типажей сталинского общества, но, конечно, увиденные глазами его врагов – либералов-шестидесятников.
Бывалый воплощает тоталитарное, грубое, не знающее милосердия и сантиментов государство, Балбес – придурковатый, вороватый, любящий выпить «народ», а Трус – всего и всегда боящуюся, но тайно корыстную и хитрую, сервильную официозную интеллигенцию. Указания на это разбросаны в фильмах то тут, то там.
Сама фигура Бывалого, его характер, манера вести себя говорят о том, что он – «пахан», главный. Его громадная физическая сила (он в одиночку поворачивает инвалидный автомобиль) – символ жестокой, злой политической мощи. Важный нюанс – его усы, которые он носит в «Операции Ы» (впрочем, скорее гитлеровские, маленькие, «щеточкой», чем сталинские), но как бы то ни было, усы в то время – непременный атрибут диктатора. Бывалый, указывая на своих друзей, говорит: «Народ хочет разобраться!», то есть сам он себя к народу не относит, он по определению стоит над народом.
Думается, не случайно в рамках операции «Ы» именно Бывалому достается роль представителя власти (пусть и мелкого – дружинника). Причем, находясь в этом образе, он пафосно-фальшиво обличает Балбеса: «Проклятый! Расхититель социалистической собственности!». Да и параллель между Бывалым и партийным чинушей Сааховым, устроившим во вверенной ему области заповедник прошлой эпохи (кстати, критики не однажды отмечали, что образ Саахова содержит совсем уж прозрачные отсылки к Сталину), также очевидна (между прочим, у Саахова есть и свой Балбес – водитель Джабраил).
Итак, Бывалый – пародийный символ сталинской власти (как она виделась «шестидесятникам») – всесильной, грубой, жестокой, лицемерной, преступной, на словах – клянущейся социалистическими идеалами, а на деле – полной бюрократов-казнокрадов, проворовавшихся директоров и завскладов.
Балбес – тоже фигура характерная. Примечательно, что он носит тюбетейку. Ношение тюбетейки – мода 30-х годов, эпохи Сталина. Восточный головной убор тогда красовался на головах большинства граждан – от пионеров до пенсионеров (есть много фотографий, на которых Максим Горький запечатлен в тюбетейке). То, что Балбес, которому в 60-е лет 45 (артисту Юрию Никулину в 1965, когда вышла на экраны «Операция Ы», было 44), носит шапку, которая была на нем в подростковом возрасте, в конце 30-х, говорит не только об инфантильности героя, вызванной его очевидной умственной отсталостью. Для зрителей – современников это был, конечно, знак принадлежности Балбеса к сталинистскому дискурсу. Так же как и собачья преданность своему грубому и не знающему пощады вождю – Бывалому и непоколебимая вера в то, что тот всегда прав, что бы ни случилось. Нельзя не обратить внимание и на сцену торга на складе в третьей новелле «Операции Ы»: то, что Балбес согласен пойти на преступление за смешную цену – возможно, издевка над сталинским концептом «аскетизма строителя социализма».
Перейдем теперь к Трусу. Критики отмечали его «принадлежность» к интеллигенции. Он носит шляпу – верный знак, по которому народ «вычислял» интеллигента, образованных даже звали полупрезрительно: «шляпа!» Самым естественным вопросом, который можно задать на улице ночью, Трусу кажется вопрос: «Как пройти в библиотеку?». Он внимательно изучает Уголовный кодекс, чтоб знать: сколько им дадут за их деяния? При этом, по замыслу режиссера, он символизирует интеллигенцию старого, сталинского времени – испуганную, корыстную, подчеркнуто ортодоксальную, послушно повторяющую официозные лозунги. Не случайно Трус, продавая на рынке пошлые, мещанские гобелены, выкрикивает «Никакого модернизма! Никакого абстракционизма!» Это, естественно, намек на борьбу советских ортодоксов с левым искусством. Не случайно, сдув с пива пену, он сообщает: «Жить, как говорится, хорошо» Это, безусловно, заставляет вспомнить сталинское «Жить стало лучше!»
И, конечно, метания Труса, крепко зажатого между Бывалым и Балбесом на дороге в «Кавказской пленнице» – удачная метафора судьбы сервильной интеллигенции в эпоху «тоталитаризма».
Разумеется, перед нами сильно карикатуризированный взгляд на сталинское общество, который упрощает отчасти величественный, отчасти мрачный, но очень сложный, неоднозначный феномен «реального сталинизма». Это взгляд интеллигентов-шестидесятников – «поколения коллективного Шурика» (куда входили и Стругацкие, и Аксенов, и Буковский, и Евтушенко, и Гайдар с Горбачевым), который изображает Сталина – как банального преступника-маньяка, народ – как тягловую, безропотную, тупую рабочую скотину, официальную сталинскую интеллигенцию – как сборище трусов, подхалимов и карьеристов. В те времена сталинизм представал еще как отход от «правильных» ленинских принципов (впоследствии изменилось и их отношение к Ленину). Не случайно же песня «Постой, паровоз», исполняемая гайдаевскими антигероями, ощутимо перекликалась с революционной песней о летящем в Коммуну паровозе… Не было ли это намеком на то, что «контрреволюционер Сталин» остановил «ленинский паровоз» (вспомним, что о «контрреволюции Сталина» писал в 70-е «в стол», а в 80-е – на страницах «Коммуниста» один из идеологов шестидесятников Отто Лацис).
Реальный сталинизм, безусловно, был много сложнее, чем его малевали коммуно-либералы. В нем были расстрелы, но был и энтузиазм первых пятилеток и послевоенного восстановления страны. Были доносы, но был и искренний патриотический порыв, сдувший левацкую пену «романтиков коммунизма 20-х», превративший Советский Союз в Россию и защитивший ее от страшных и безжалостных завоевателей с Запада. Причем, светлая и темная стороны представляли собой не абсолютные противоположности, как это кажется либералам, рисующим сталинское общество как вынужденное сосуществование тех, кто сажал и тех, кто сидел.
Это были противоположности диалектические, связанные друг с другом. Трудовой энтузиазм и патриотизм были увязаны с жестокостью, доносительством, подозрительностью, это были две грани одного и того же духа эпохи. Советский народ в эпоху Сталина дважды превратил страну в индустриальную сверхдержаву и в смертной борьбе спас себя и мир от фашизма отчасти благодаря тем недостаткам, темным сторонам сталинизма, которые сегодняшним чистоплюям-псевдогуманистам видятся абсолютным злом.
Добрые, мягкосердечные, «гуманные» коммунно-либералы шестидесятники не смогли бы защитить Родину, положить за нее свою жизни, растравить в своих душах ненависть к врагу и превратить ее в положительную, созидающую силу…
Собственно, будущее это и показало, ведь шестидесятники в 80-е и 90-е, если называть вещи своими именами, предали Родину и социализм.
Трудно это представить, но милый, интеллигентный «коллективный Шурик», заматерев и постарев, превратился в «прорабов перестройки», которые от мучительных дум о народе и осуждений Сталина, расстрелявшего «съезд победителей» плавно и незаметно перешли к циничным заявлениям об «этой стране» и «совкобыдле» и восхвалениям Ельцина, расстрелявшего «парламент проигравших»… Это он, «шестидесятник Шурик» объединился с местечковыми националистами Сааховыми и развалил Советский Союз. Это он, шестидесятник Шурик, проводил и оправдывал в СМИ приватизацию, которую даже Джеффри Сакс назвал открытым грабежом и жульничеством. Это он, шестидесятник Шурик, поливая с экрана НТВ русскую историю и русских грязью, получая за это огромные гонорары в то время, когда простые россияне зачастую копались в мусорках в поисках съестного, сделал все, чтоб попытаться превратить народ в Балбеса, интеллигенцию – в Труса, а власть, как показали дальнейшие события – в жестокого и циничного Бывалого.
И это жизненное продолжение «Операции Ы» было совсем уже не смешным…
А во всем остальном комедии Гайдая о Шурике и Бывалом и Балбесе – уморительно смешные и веселые. Если отвлечься от политического и идеологического контекста…
[1] Борис Шибанов. «Шурик и «Армагеддон»: 20 лет без Александра Демьяненко»// https://www.gazeta.ru/culture/2019/08/22/a_12593935.shtml
______
Проект Русская Idea осуществляется на общественных началах и нуждается в финансовой поддержке своих читателей. Вы можете помочь проекту следующим образом:
Номер банковской карты – 4817760155791159 (Сбербанк)
Реквизиты банковской карты:
— счет 40817810540012455516
— БИК 044525225
Счет для перевода по системе Paypal — russkayaidea@gmail.com
Яндекс-кошелек — 410015350990956