Что такое Кавказ? Где он находится – известно, уж слишком болезненна его политическая мощность в истории наших народов. Но что он есть? В чём положено основание, разглядывая которое, мы удостоверяемся: «вот это вот есть Кавказ»? Ведь он дан нам и как политический вызов, и как монотеистическое убежище – Кавказу нам всякий раз приходится именно «отвечать», а ислам как третья и на сегодняшний день финальная разновидность Авраамического Откровения становится проблемой в собственном смысле слова в пределах России именно на Кавказе.
Пророчество Вл. Соловьёва о Европе, в целом, уже совершается – будучи ещё более или менее христианской с точки зрения осязаемого и литературного наследования, Европа окончательно отказалась от диктатуры ортодоксии в пользу спекулятивной апологетики, от абсолютного характера пророческой харизмы в пользу либеральной публичности.
И есть нечто глубоко справедливое в заселении Европы ближневосточными народами в контексте истории Откровения, ведь подобает «научить все народы». Научить же – вовсе не передать какое-нибудь знание, а вложиться в самую структуру светского общества таким образом, чтобы не оставить ему шанса на воспроизводство классовых противоречий – так действовала ленинская революция, так действуют и наиболее активные деятели Откровения, то есть избранные народы.
Проповедь одними лишь речами не осуществима. Если Бог способен подкрепить Своё Слово серией чудес, то народам подобает призывать себе в подкрепление высшее упражнение в процессах жизнедеятельности – производство потомков, то есть увеличение членов монотеистической общины относительно светского общества.
А Кавказ – это авраамическая земля, где мировоззрение среднего человека раскалывается противостоянием монотеизма и «традиции», при этом трансцендентально Кавказ не знает вопросов экспансии и не ищет себе универсального значения в истории прочих народов. Универсальное значение дано горцам в исламе, и только он один реально определяет их политическую активность. Традиционно горец заперт в горах, теологически же он находится в готовности к джихаду.
И если Европа в процессах секуляризации отказалась от когда-то бытовавших христианских форм государства, то Кавказ вовсе не выработал исламского государства. Но пустое место должно быть чем-то занято – вакуум, образовавшийся при распаде СССР, заполнился Российской Федерацией, а, значит, народы, включённые в этот новый политический организм, оказываются новыми представителями российского политического целого. Горцы производят себе государство в той мере, в какой вкладывают условия своего бытового и теологического существования в российское политическое целое.
Здесь не нужно спешить, говоря, что горцы «служат русскому государству» или «государство у них наличествует лишь благодаря России». Именно что: политическое целое России, став предметом горского интереса, определяет для них ту форму представительства, в которой они реализуют себя не только как народы, но и государственные народы. Это последнее еще не обозначает самостоятельного государства, однако вполне утверждает государство-производящий характер Кавказа.
Говоря о северокавказских народах здесь, мне приходится подчеркнуть, что речь идёт об исламе. Общество становится народом в условиях любви к богоизбранной (и бого-говорящей) фигуре, метафизически ничем не отличной от каждого представителя человеческого рода в целом – такой фигурой здесь выступает пророк Мухаммад. Это срабатывает в «обе стороны» – внутрь, где пророк служит воплощённой в человеке мощностью нравственного поведения, и вовне, где он как спроецирован на всякого инородца, так и служит символическим обозначением народа для инородцев при всех разновидностях политического контактирования.
Пророк, таким образом, внутри народа декларирует стратегию истинной жизни, а вовне – символизирует государство. Тут есть серия затруднений, которые я позволю себе опустить, желая написать всё-таки заметку, а не очерк. Замечу, что при определённом подходе пророком может быть объявлен как китайский, так и римский император, как халиф, так и фараон. Однако монотеистический пророк тем нам здесь значителен, что он в той или иной степени противостоял государству. Кавказский суфизм порою идёт здесь вразрез с монотеистической ортодоксией, утверждая, что смерть за «отечество», то есть государство – разновидность подвига шахида и как таковая она благословлена Самим Аллахом. Это дало повод Гейдару Джемалю не раз заявить, что исламский суфизм не есть ислам. Однако такой ислам в условиях российского общества есть государственный ислам, что значит: следование пути Аллаха здесь частично совпадает с интересом к устроению и обороне Российского государства.
Нужно ещё кое-что сказать здесь о Мухаммаде в контексте северокавказского монотеизма. В самом деле, в отличие от христианских чувств любовь к Мухаммаду как заявителю Откровения свободна от метафизических затруднений. Он не Бог и не святой, а только избранник Аллаха. Это значит: Бог его выбрал. Но это не значит, что структурно его человеческая природа обогатилась иноприродной Божественной субстанцией. Это не значит, что он «свят». Это значит: Он услышал Бога, а через него и мы услышали Бога. Этого достаточно.
Что такое любовь к такому пророку? Это значит: любовь к Тому, Кому он посвятил свою жизнь, то есть Аллаху. Это своего рода теологический минимум: один пророк, один Бог и одно я – интеллектуальное связывание этих лиц в пределах монотеистического мышления не требует ни сонма святых, ни неподъёмной христологии. Это минимализм, в том смысле, что конкретный религиозный контакт здесь не знает теологических излишек. При этом учение ислама строго почитает своих учёных-теологов.
Однако сложность теологии не идёт вразрез с бытовой религиозностью. Отношение у рядовых христиан к Христу в основном очень далеко от даже элементарных положений догмата. Осилить хотя бы даже Кирилла Александрийского вовсе не требуется священством от прихожан на послелитургической проповеди. Мусульмане же знают, что возлюбленный ими пророк Мухаммад есть только человек, а возлюбленный Бог – только Бог. Эта простота не вызывает противоречия ни с личным исповеданием, ни с высокой теологией. Аллаху подобает покоряться, а пророку – подражать.
Преступления Романовской Империи против Кавказа навсегда внесли противоречие в самую возможность дружбы наших народов. Кровь нельзя смыть, хотя можно забыть, однако российское общество в принципе не склонно к забвению – по количеству историков на сотню тысяч человек мы по-прежнему занимаем одно из первых мест в мире. Взаимные военные столкновения и преступления, получившие статус «Кавказской войны» в нашей историографии, требуют не столько исторической экспертизы, сколько пересмотра самого отношения к ним с позиций монотеизма. По большому счёту не так важно – кто на кого шёл с мечом, и кто кого истребил, если мы и правда рассматриваем событие вражды как потомки Откровения, а не варвары бытового сознания, выискивающего или прямо-мстительные, или правовые формы «отместки». Последователь Откровения не может без слёз читать первые стихи книги пророка Малахии:
- «Я возлюбил вас, говорит Господь. А вы говорите: “в чем явил Ты любовь к нам?” – Не брат ли Исав Иакову? говорит Господь; и однако же Я возлюбил Иакова,
- а Исава возненавидел и предал горы его опустошению, и владения его – шакалам пустыни.
- Если Едом скажет: “мы разорены, но мы восстановим разрушенное”, то Господь Саваоф говорит: они построят, а Я разрушу, и прозовут их областью нечестивою, народом, на который Господь прогневался навсегда».
[Малахия 1:2-3]
Здесь следует опустить вопрос о справедливом или несправедливом осуждении Исава и его народа со стороны Бога. Нам здесь важно: раскол между братьями (а древнее право мыслило братство как беспрекословный завет родства – вопреки Завету божественному, устанавливаемому свободно, братство предустановлено в родительстве и как таковое носит характер долга друг перед другом) зарекомендован в пророческом слове как родовой раскол. Буквально: одного брата Бог возлюбил, другого предал [шакалам пустыни].
Игнорируя закон родства, Малахия устанавливает абсолютное значение Божественной инициативы на противоречии между двумя братьями – так монотеизм интерпретирует собственно политическое, где раздор, война и победа вызваны не природой, а Божественным указанием – война провоцируется Богом, производится народами, и сама она есть задача теологическая, а значит и историческая.
Северокавказские суфии исповедуют специфическую версию ислама, названную в нашей литературе «традиционным исламом». Впрочем, сами суфии не принимают такого наименования, объясняя, что ничего собственно «традиционного» в их монотеизме нет, а есть только почтение к отцам, оформленное в культе отцовства и воинства, что находит в Коране серию пересечений. Суть в том, что с точки зрения ближневосточной ортодоксии суфии Кавказа отклонились от учения Мухаммада через служение Российскому государству – государству христиан, то есть неверных.
Гейдар Джемаль так и учил: «традиционный ислам – это не ислам». Его происхождение заключено сначала в истории поздней Российской Империи, когда русский император боролся с наиболее реактивным исламом, оставляя в живых «принявших правила игры нового порядка», а затем и в сталинском СССР. Теологически мусульманин на Кавказе искушается возвращением к ортодоксии, тогда как суфий политически и государственнически имеет перед глазами аварский, лакский, лезгинский, чеченский и мн. др. народы, строго связывающих судьбу монотеизма с судьбой России.
Малахия мог бы назвать эти народы нечестивыми и был бы прав. Но его правота – правота ортодоксии, но не правота народов. Подчинение Богу как разновидность любви работает с тем же успехом в логике любви к народам. И если Бог требует покорения и послушания, то с некоторым успехом и человек может просить у Него милосердия к своей политической «слабости», а именно почтения к отцам, то есть любви к [род]ине. Дерзость некоторых пророков только подтверждает эту теургическую интуицию. Разделение между Исавом и Иаковом схоже на разделение русского севера и ислама на Кавказе.
Кого же из нас Бог проклял? Но если и проклял – Его проклятие игнорируется государством, а почтение перед этим проклятием вооружаются националисты, эксплуатирующие конфессиональный характер монотеизма в формах дискурса о ересях. Но это отрицание со стороны националистов не имеет положительного основания, так как ненависть здесь именно к народам, а не монотеизму в целом.
Итак, как мы рассудим? Что такое Кавказ?
Перед глазами мы имеем эти характеристики: Базовая включённость Северного Кавказа в пространство РФ на правах субъекта, внутренне-федеративный характер общежития населяющих его народов, чётко выраженная политическая позиция в отношении Москвы и высокая степень приверженности исламу, преимущественно суфийского толка есть интеллектуальный вызов нашему Отечеству, доселе игнорируемый. Потомки имама Шамиля не готовы расставаться с Откровением Мухаммада, вместе с тем не готовы они и искать политической автономии. Дагестан, например, в принципе не желает халифата, в противном случае удержать его от выхода из состава СССР и дальнейшего движения в сторону Саудии и Турции было бы невозможно.
Это интереснейшая история – горский монотеизм, несогласный с принципами политического общежития Ближнего Востока.
И здесь существенное: именно экспансия России на Кавказ приоткрыла альтернативу, а включение Кавказа в состав империи теологически переопределил её политическое целое. Вторая Чеченская война, начавшаяся с вторжения в Дагестан, продемонстрировала как подверженность Кавказского общества идеям «ислама из-за рубежа», так и неоднородность этого общества, сопрягающего свою идентичность с российским целым. Ваххабизм, исповедуемый Шамилем Басаевым, радикально расходился с теологией суфиев, как в отношении шариата, так и политической симпатии.
Суфии Дагестана для большинства мусульман – почти язычники, преступники против таухида, в т. ч. из-за народного «поклонения мёртвым» – целого комплекса обрядовых практик на могилах предков, почитания мест захоронения суфийских учителей (шейхов). На языке сакральной картографии – суфии установили на Северном Кавказе некий пантеон духовных отцов, что хотя и не исключает необходимость совершать хадж, однако отрицает возможное идейное переселение в Аравию – к чему стремились ваххабиты, чувствовавшие себя чужими на безбожной русской земле. Надо ли говорить, что грядущий Махди, которому суждено повести мусульман в рай, одолеет нечестивого Даджжаля вместе с Исой, храм которому высится в центре Москвы (Храм Христа Спасителя).
Кавказский вопрос сейчас – это монотеистический вопрос. Если мы говорим, что Россия есть народное государство, то следует изучить догмат ислама. А. С. Хомяков прославился аналитикой православного догмата.
Где же наша интеллигенция, посвящающая драгоценное время свободной спекуляции вопросам ислама? Если горцы как мусульмане включены в Россию, значит, они имеют неформальное право на монотеистическое представительство. Они могут не осуществлять его. Но его можем осуществить мы. Сатанинская доктрина Олега Кашина, выражаемая тезисом: «если я посмотрю на карту России и не увижу на ней Чечни, Дагестана, Ингушетии, то я не расстроюсь» имеет множество сторонников.
Впрочем, следует опасаться не их, а той формы раскола, что несёт в себе история монотеизма. Исав и Иаков – представители богоизбранного иудейского народа и с той же долей спекуляции мы можем говорить о тысячелетнем русском православии и исламе на Кавказе. Мы исповедуем монотеизм, но дальше логики Малахии не ушли. А уходить надо, если мы и правда государственники. Это не ересь, а разновидность мягкого хюбриса.
Убедим ли мы Бога? Но по крайней мере следует начать убеждать себя. У меня есть брат из Дагестана, аварского происхождения – и моя любовь к нему была бы невозможна без кровопролитной, подчас истребительной Кавказской войны. Мой брат – это дар империи, но не империализма. И это Божий дар. Когда же окончится этот дурной сон и мы приступим к реальной дружбе? Кто из пророков объединит нас, кто осудит? Впрочем, Малахия как раз был пророком. И его пророчество вовсе неутешительно для нашего государства.
Итак, я хочу сказать, что следует приступить к размышлению о Кавказе с той долей политической дерзости, на которую способна либо империя, либо монотеизм. Нам предстоит большая работа – и не против националистов, а за Россию. Продолжать мыслить Россию в логике «Руси Святой» больше не представляется возможным.
СВО в очередной раз побратало наши народы, но только в фокусе «братства по оружию». Реальное братство народов не может быть самоцелью – целью может быть постижение монотеистической доктрины в целом и это предприятие вовсе не экуменическое, но теологическое. Теология здесь и может выступить единящим принципом Российского государства, однако такая теология должна задаться радикальным вопросом о дружбе народов и реставрации теократического государства – по ту сторону как Святой Руси, так и Газавата.
