В этом году исполняется 100 лет с момента окончания гражданской войны, которое многими историками датируется ноябрем 1920 года, когда из Крыма и Севастополя эвакуировались войска Петра Врангеля. В годы гражданской войны страна была разделена на «красных» и «белых». В военном противостоянии победили «красные», еще до их окончательный победы в их среде сформировался своего рода «красный патриотизм» – одним из ярких образцов которого стал, скажем, генерал Алексей Брусилов. Был свой патриотизм и у «белых». И если проигравшая сторона в значительной своей части уехала в эмиграцию, то за пределами спора о путях развития страны, в области не военной, а культурной, однозначной победы «красных» не произошло, а в советский культурный пантеон в той или иной форме были включены и люди, известные своим «белым патриотизмом».
Феномен «белого патриотизма» интересен и нуждается в подробном описании, в этом материале делается попытка рассмотреть это явление на примере известного писателя Аркадия Аверченко, который в годы гражданской войны прославился резкими антибольшевистскими памфлетами, а в 1919 – 1920-х годах, живя в своем родном городе Севастополе, сотрудничал в антибольшевистской борьбе с правительством Врангеля.
На антибольшевистские памфлеты Аверченко в 1921 году среагировал Владимир Ленин, назвав его сборник «Дюжина ножей в спину революции» «талантливой книжкой»; в 1920-е годы произведения Аверченко активно издавались в Советском Союзе. В годы «брежневского застоя» по его дореволюционной творческой деятельности было снято два телеспектакля: вероятно, такое обращение к литературным образцам «белого патриотизма» вписывалось в частичную реабилитацию «белых» в позднесоветское время (можно вспомнить, например, фильмы «Адъютант его превосходительства, «Бег»). Эта реабилитация явно затронула далеко не всех культурных героев «белого лагеря»: скажем, не коснулась она Владислава Ходасевича, Михаила Арцыбашева, Александра Амфитеатрова, но вот Аверченко по каким-то причинам стал частью и советского культурного пространства.
27 марта 2020 года исполняется 140 лет со дня его рождения, и это хороший повод поговорить об этом человеке.
***
Сегодня Аверченко как писатель хорошо известен. О феномене «сатириконцев», созданном талантом Аверченко в двух журналах, редактором которых он был – «Сатирикон» и «Новый Сатирикон», написано немало работ, как научных, так и публицистических, защищен целый ряд диссертаций, а за последние 20 лет вышло два собрания сочинений самого Аверченко, вначале 6-томное, потом – 13-томное.
Но хочется поговорить об Аверченко как о писателе-севастопольце.
На первый взгляд, оснований для такого разговора не так уж много, и во всяком случае они не столь очевидны, как в отношении других русских писателей первого ряда – участника первой севастопольской обороны Льва Толстого с его «Севастопольскими рассказами»; неоднократно жившей в Севастополе и посвятившей этому городу поэму «У синего моря» Анны Ахматовой; Александра Куприна, несколько лет обитавшего в Балаклаве и запечатлевшего свой опыт в «Листригонах», или Александра Грина, который сидел два года за революционную деятельность именно в севастопольской тюрьме и начал здесь свой путь писателя.
Подобной литературной связки с Севастополем в биографии Аверченко нет. Да, он родился в Севастополе, но уехал из родного города в 16 лет (первоначально в Харьков) и стал известен как «король смеха» в Петербурге, в кругах столичной богемы периода расцвета «серебряного века». «А любил ли вообще Аркадий Аверченко Севастополь?» – задается вопросом севастопольский биограф писателя Виктория Миленко (автор книги об Аверченко в серии «ЖЗЛ»), и ей явно хочется дать положительный ответ.
Но, признаемся, оснований для такого ответа не так уж много. Насколько известно, писатель ни разу за свою трудовую биографию не приезжал в Севастополь – ни когда он был бедным безвестным конторщиков в Харькове, ни когда стал состоятельным и овеянным славой редактором столичного журнала и автором книг с миллионными тиражами. Аверченко не был в Севастополе, пока его не загнала туда в 1919 году гражданская война, о чем он откровенно пишет в 1921 году в «Приятельском письме Ленину»: бежал Аверченко «из Киева в Харьков, из Харькова в Ростов, потом Екатеринодар, Новороссийск, Севастополь, Мелитополь, опять… Севастополь».
Когда Аверченко в 1910 году решил – в лучших традициях культурной богемы – купить дом в Крыму, то пытался сделать это в Ялте, а затем – в Одессе. Обе попытки были безуспешными[1], но это не привело его в Севастополь. В 1912 году Аверченко в ходе турне с другими «сатириконцами» по югу России посетил Одессу, Кишинев, Киев, Ростов-на-Дону, Харьков, – но и тут он не заехал в родной город. Нет сведений о финансовой поддержке Аверченко его большой семьи, оставшейся в Севастополе – матери и шести сестер, хотя они, как ясно из работ В. Миленко, жили весьма скудно, пока единственный сын и брат снимал шикарную квартиру в центре Петербурга, кутил по столичным ресторанам и ездил по заграницам.
В. Миленко и А. Хлебина в книге «Беженские и эмигрантские годы Аркадия Аверченко» предполагают, что Аверченко скучал по родному городу и поэтому «поддерживал литераторов, так или иначе связанных с Севастополем»[2]. Описания Севастополя эпизодически мелькают в рассказах писателя о детях и детстве, однако он предстает у Аверченко как «город с пыльными улицами, ленивой, однообразной жизнью», а в рассказе 1913 года «Ресторан “Венецианский карнавал”» Аверченко признается, что хотел бы, чтобы его отец-купец основал свой бизнес не в Севастополе, а в Венеции[3].
Итак, Аверченко не был в течение большей части своей жизни «севастопольским писателем».
Однако он стал таковым, и произошло это в тот момент, когда Севастополь оказался для него практически единственным кусочком земли, не захваченным большевиками. Более того, в этот жизненный момент, названный Аверченко «врангелевским сидением», он из, скорее, космополитичного представителя столичной литературной богемы превратился в севастопольца «по духу» – патриота севастопольской земли, практически в прямом смысле слова в эту землю вгрызавшегося до самого последнего момента и впервые в жизни (в том числе – впервые в союзе с властью) использовавшего весь свой талант не «ради смеха», а для того, чтобы Севастополь остался «русским».
В. Миленко приводит такие слова Аверченко примерно ноября 1919 года, сказанные им в разговоре с известным «богемным» певцом Александром Вертинским: «Я знаю в этом городе каждый камень… в детстве я недоумевал, как можно жить в Севастополе, когда существуют Филиппинские острова, южный берег Африки, пограничные города Мексики, мыс Доброй Надежды, реки Оранжевая, Амазонка, Миссисипи и Замбези? Всё мечтал удрать отсюда в Америку… Потом в Питере нет-нет да и вспоминал родину, когда писал детские рассказы. Как только сяду за этакий рассказец, так сразу передо мной возникают Хрустальная бухта, наша Ремесленная канава, мать, отец, сёстры… А теперь я счастлив, что я здесь. Вся моя большая родина – Россия – сжалась до размеров Севастополя. Мог ли я даже подумать, что мой маленький, тихий, скромный город волею судьбы и Божьим попущением станет столицей когда-то огромного Русского государства…»
Аверченко эвакуировался из Севастополя на одном из последних врангелевских кораблей, 13 ноября 1920 года, поэтому 100-летие «русского исхода», которое мы ожидаем в ноябре текущего года – важная дата, в том числе и для того, чтобы отдать дань памяти писателю.
***
«Дюжина ножей в спину революции» – самая известная сегодня книга Аверченко, в основном по причине того, что парижское издание этого сборника памфлетов 1921 года вызвала язвительный отклик Ленина в газете «Правда» от 22 ноября 1921 года. Аверченко к этому времени ровно год как находился в эмиграции, в Константинополе. В действительности, парижское издание было вторым – впервые этот сборник был издан летом 1920 года в Симферополе. Однако важно другое. Согласно сведениям, недавно введенным в научный оборот, сам сборник был заказан штабом Добровольческой армии Петра Врангеля, а тираж был направлен в войска «для поддержания их боеспособности»[4]. Впрочем, вошли в этот сборник в основном более ранние и уже опубликованные в севастопольских и симферопольских газетах фельетоны писателя.
Газета «Юг России», с марта 1920 года редактировавшаяся фактически Аверченко (формальным издателем был его зять; до февраля 1920 года газета называлась «Юг», и Аверченко там был ведущим фельетонистом), также выходила при штабе действующей армии и была, по сути, проправительственным изданием. В этой газете Аверченко помещал в том числе призывы к сбору средств для Добровольческой армии[5], например, такие: «Граждане! Сегодня, в день основания Добровольческой армии, мы безвозмездно отдаём свой труд в пользу героической Добровольческой армии. Театр Морского собрания весь чистый сбор отдаёт в пользу Добровольческой армии. Театр Зимнего городского собрания – тоже…». Литератор Б. Неандер вспоминал: «В Крыму, при Врангеле мне пришлось довольно близко сойтись с покойным Аркадием Тимофеевичем… и даже вместе работать при управлении Генерального штаба, по заказам которого он писал отличные юмористические прокламации, распространяемые в Красной армии»[6].
Итак, «врангелевское сидение» Аверченко в Севастополе состояло, среди прочего, в активном сотрудничестве писателя с «белым» правительством, и надо хорошо знать его предыдущую биографию, чтобы понимать, насколько это было для него нетипичным поведением – конструктивное взаимодействие с власть предержащими. Поскольку всю предшествующую жизнь Аверченко занимался высмеиванием власти.
Два крупных дореволюционных издания, редактором которых был Аверченко – «Сатирикон», а потом и «Новый Сатирикон» – только позиционировали себя как «аполитичные» издания, направленные на «исправление нравов» обывателей. В действительности, в них присутствовали довольно четкие политические интонации. Исследовательница Елена Дьякова отмечает: «как правило, номер “Сатирикона” еженедельно открывался его (Аверченко) политическим фельетоном. Объекты иронии Аверченко – Первая Госдума, А.И. Гучков, октябристы, В.М. Пуришкевич и доктор Дубровин, Союз русского народа, Новое время, А.С. Суворин и М.О. Меньшиков, Вехи и П.Б. Струве… Юмор автора в этих текстах отнюдь не безмятежен: в рассказе “Кошмар” (1908) депутата Думы собираются съесть его избиратели-крестьяне, умильно восклицая при этом «Кормилец ты наш!»
Эпиграф к рассказу – газетное сообщение о случаях каннибализма в голодающей Пермской губернии – превращает политический бурлеск Аверченко в трагический гротеск, весьма далекий от жанра развлекательной юмористики»[7].
«Сатирикон» – первый журнал, прославивший Аверченко, – возник в 1908 году, в период так называемой «столыпинской реакции», и его постоянным лейтмотивом было нарушение действующей властью положений Манифеста 17 октября 1905 года, отступления от «конституционных прав и свобод», дарованных императором в тот революционный год. Политический облик журнала был явно «антистолыпинским», начиная от насмешек по поводу «галстуков» («столыпинскими галстуками» называли чрезвычайные суды, осуждавшие революционеров на казнь в 1906 – 1908 годах) и аграрной реформы, заканчивая ерничаньем по поводу убийства самого Петра Столыпина, на каковое событие «Сатирикон» отреагировал «провокаторским» номером с большим пауком на обложке, как бы прозрачно намекая, что премьер-министр пал жертвой выращенной им же провокации[8].
В полную же мощь обще-критическая позиция Аверченко по отношению к власти проявилась в Февральской революции. В марте 1917 года журнал «Новый Сатирикон» опубликовал текст отречения Николая II от престола с подписью Аверченко – «Прочел с удовольствием». Использование формулировки, которой обычно пользовались русские императоры, не только отражает критическое отношение к фигуре конкретного монарха – здесь Аверченко не был уникален, Николай II на момент своего отречения был предельно непопулярен в обществе, и даже явные «монархисты» (как Лев Тихомиров) если не обрадовались приходу Временного правительства, то признали его неизбежность, – но и показывает отсутствие какого-либо пиетета Аверченко перед императорской властью, государственной системой, да и в целом – «старой Россией».
В апреле 1917 года Аверченко писал в очередном фельетоне: «Около двух десятков лет правила нами, умными, свободными людьми, эта мещанская скучная чета… Кто допустил? И все молчали, терпели и даже распевали иногда во все горло “Боже царя храни”. Кто допустил это безобразие и всероссийскую насмешку над нами? Кто допустил? Ай-я-яй… Мне каким-то задним числом страшно, что Николай Александрович, сидя на троне, был не настоящим императором всея Руси, а самым обыкновенным человеком, вот таким, как мы с вами… Может быть, его идеал играть в винт по сотой, разводить в саду на даче цветочки и, приехав с дачи на службу в Петроград (он должен служить помощником столоначальника в департаменте), пойти вечером на Невский, найти там ночную фею и пригласить ее куда-нибудь на Караванную, изменить боязливо и робко своей сварливой и властной, но увядшей уже от забот и возни с детишками жене. Может быть, он – бывший царь этот – по характеру и всему складу своему – вот именно такой человек!… Позвольте! Да в чем же дело? Как же допустили этого Николая Александровича Перетыкина (не будь у него фамилия Романов – было бы что-нибудь в роде этого), как же допустили его ходить в горностаевой мантии и давать царствующим особам и послам аудиенции… И мы тоже хороши! Сосульку, тряпку принять за государственного человека!»[9].
Но с мая 1917 года обще-восторженный настрой Аверченко меняется, и место карикатур с Александрой Федоровной (так, на одной обложке журнала изображалась императрица за прилавком с вывеской «”Поставщик двора им. Вильгельма II. Последние новости сезона” – предлагает представителям Германии, Австро-Венгрии, Османской империи и Болгарии некий секретный план») занимает едкое обличение «немецких агентов большевиков». С этого момента проза Аверченко так или иначе посвящена одному сюжету – категорическому неприятию большевизма.
Однако и до, и после Октябрьской революции 1917 года, пока Аверченко еще жил в Петербурге (а «Новый Сатирикон» был закрыт только в июле 1918 года), и после отъезда в Москву в сентябре 1918 года, а затем – в Харьков, Киев, Ростов, Новороссийск – он гастролирует, выступает в театрах, пишет фельетоны в местных газетах, но остается только негодующим и обличающим сторонним наблюдателем. Он не пытается стать участником процесса.
Кардинальные изменения происходят с Аверченко лишь с того момента, как в феврале 1919 года он оказывается в Севастополе.
Все исследователи творчества писателя отмечают, что с 1917 года резко меняется его стиль – «король смеха» превращается, и уже навсегда, в «горького сатирика», раздраженного и ядовитого, «черного юмориста». И его меткой можно признать характеристику Ленина, назвавшего Аверченко в той самой статье в «Правде» «озлобленным до умопомрачения белогвардейцем».
Однако в Севастополе, в 1919 – 1920-х годах, с писателем – рискну предположить – происходит еще одно изменение – становится принципиально другим его мировоззрение. И именно переосмысление ценностей, несомненно, мучительное и трагическое для самого Аверченко, и ведет его, в конечном итоге, к сотрудничеству с Врангелем.
Пожалуй, уместнее всего это новое для Аверченко политическое мировоззрение определить как «государственничество». Это не то же самое, что «ура-патриотизм», это, скорее, такой специфически севастопольский патриотизм самостояния, в котором государственничество сочетается с критикой власти и укорененностью в земле, оборона которой становится главным делом жизни.
Сотрудничество Аверченко с властью Врангеля не было пропагандой как таковой: у газеты «Юг» периодически возникали проблемы с военной цензурой, а в феврале 1920 года она и вовсе была закрыта, после чего Аверченко лично ездил в Генеральный штаб Врангеля, добиваясь (и добившись) восстановления издания, которое с марта 1920 года стало выходить под названием «Юг России».
Вероятно, сыграла свою роль и сама фигура Врангеля – как отмечают современные историки «белого дела», именно Врангелю удалось найти оптимальный баланс «правого» и «левого» в белом движении, и выдвинутая им программа была лишена диктаторских замашек в духе Александра Колчака и идеи «помещичьей реставрации», за которую стояли многие видные «белые».
Однако для нас важнее подчеркнуть внутренние изменения в писателе.
Именно в Севастополе в Аверченко рождается ностальгия по той «старой России», смерть которой он так обсмеивал в марте-апреле 1917 года. Как известно, многие «февралисты», деятели первого состава Временного правительства и близкие к ним люди (например, Василий Маклаков и Петр Струве и др.) в эмиграции «каялись» в своих работах за личное участие в развале страны, который начался с их прихода к власти, и пытались понять, почему так произошло.
Однако Аверченко в своих фельетонах-воспоминаниях о недавнем прошлом жалеет отнюдь не о том, что чего-то не состоялось после отречения монарха, а о том, что оно вообще произошло.
Для Аверченко периода его «обороны Севастополя» нормальная жизнь как таковая, в том числе ее политическая, государственная составляющая, стала ассоциироваться с дореволюционной, императорской Россией. В фельетоне «Возвращение» (1919) он ласково вспоминает осмеянный в свое время памятник Александру III. В рассказе «Усадьба и городская квартира» (1921) он пишет: «Закрою я глаза − и чудится мне старая Россия большой помещичьей усадьбой … Вот миновал мой возок каменные, прочно сложенные, почерневшие от столетий ворота, и уже несут меня кони по длинной без конца-края липовой аллее, ведущей к фасаду русского, русского, русского − такого русского, близкого сердцу дома с белыми колоннами и старым-престарым фронтоном».
В сборнике рассказов «Нечистая сила», написанных в Севастополе в 1920 году, Аверченко и вовсе аллегорически описывает смерть России при большевиках и ее возрождение при восстановленном царском режиме, по аналогии с воскрешением Христа после распятия. Летом этого же года Аверченко пишет, по сути, покаяние перед Николаем II, задним числом пытаясь вымолить прощение у уже расстрелянного императора за тот свой легкомысленный смех над его отречением в марте 1917 года. К сожалению, я не могу привести дословную цитату. Об этом факте я прочитала в библиотеке в книге «Беженские и эмигрантские годы Аркадия Аверченко» на с. 175 – 176, однако не успела тогда сделать соответствующей выписки, а в связи с жестким карантином в Москве достать эту книгу на сегодня оказалось невозможно. Однако те, у кого есть эта книга, могут найти там нужную цитату.
12 ноября 1920 года газета Аверченко «Юг России» – единственная из севастопольских газет – напечатала приказ Врангеля об эвакуации. Другие севастопольские издания уже несколько дней как не выходили: их сотрудники уже уплыли в Константинополь. Аверченко уплывал одним из последних и, как отмечает его биограф В. Миленко, еще очень долго не верил, что поражение в борьбе с большевиками – бесповоротно. Это неверие еще целых два года держало его в неприятном писателю Константинополе, хотя многие его друзья уже давно эмигрировали в Европу.
***
Как и в Петербурге до лета 1918 года, и в Киеве, и в Симферополе в 1918 году, так и в Севастополе вокруг Аверченко группировались люди разных взглядов. Весной 1920 года он создал театр «Гнездо перелетных птиц», который оказался последним местом соединения тех, кто дружил и работал вместе до революции, интеллектуально разделился на «красных» и «белых» после Октября 1917 года, но, тем не менее, даже в 1920-м году продолжал общаться. Так, в «Гнезде» Аверченко выступали фельетонист Влас Дорошевич, который после окончания гражданской войны заявил «о полном присоединении к советской власти», и певец Леонид Собинов, который рассказывал Аверченко о личном горе – смерти сына на фронте, а после ухода Врангеля из Севастополя стал руководителем севастопольского подотдела искусств и отдела народного образования Севрекома и уже 14 декабря 1920 года предложил присвоить театру «Ренессанс» название «Театр имени Луначарского».
Выше уже упоминался близкий Аверченко Вертинский, который отправился в эмиграцию задолго до писателя, в феврале 1920 года. В 1918 году в Гомеле Аверченко познакомился с известным в будущем советским композитором и певцом Леонидом Утесовым, и хотя они провели вместе лишь несколько дней, портрет Аверченко с его подписью “Талантливому Утёсову с благодарностью за теплый, ласковый прием и вечерние песни. Аркадий Аверченко” в дальнейшем всегда висел в комнате Утесова. Утесов звал Аверченко вернуться в большевистскую Россию, но тот категорически отверг такой вариант.
Таким образом, в ходе своей личной «севастопольской обороны» писатель совместил в самом себе два мировидения – дореволюционно-монархическое и умеренно-бело-левое, но рядом с ним были и те, кто, очевидно, придерживался большевистско-красных взглядов.
Этот синкретизм фигуры Аверченко, видимо, и есть та причина, по которой он оказался востребован и в Советском Союзе. И если сегодня и пытаться говорить о национальном примирении (а в связи со столетием «русского исхода» эту тему не обойти), то Аверченко – одна из тех трагических фигур, которые могут и которые должны занять важное место в общенациональном «пантеоне примирения».
[1] Миленко В. Аркадий Аверченко. М., 2010. С. 95 – 96.
[2] Миленко В., Хлебина А. Беженские и эмигрантские годы Аркадия Аверченко. М., 2012. С. 102.
[3] Аверченко А. Черным по белому. СПб, 1913.
[4] Миленко В., Хлебина А. Беженские и эмигрантские годы … С. 170 – 176.
[5] Дьякова Е.А. Писатели-«сатириконцы»: Аркадий Аверченко, Тэффи, Саша Черный. // Русская литература рубежа веков (1890-е – начало 1920-х годов). С. 657.
[6] Левицкий Д.А. Аверченко. Жизненный путь. Вашингтон, 1973. С. 106.
[7] Дьякова Е.А. Писатели-«сатириконцы»: Аркадий Аверченко, Тэффи, Саша Черный. // Русская литература рубежа веков (1890-е – начало 1920-х годов). С. 653.
[8] Евстигнеева Л. Журнал “Сатирикон” и поэты-сатириконцы. В борьбе с политической реакцией // http://averchenko.lit-info.ru/averchenko/kritika-ob-averchenko/evstigneeva-satirikoncy/v-borbe-s-politicheskoj-reakciej.htm.
[9] Аверченко А. Что я об этом думаю // Новый Сатирикон. 1917. Апрель. N 14. С. 2, 3.
______
Наш проект осуществляется на общественных началах и нуждается в помощи наших читателей. Будем благодарны за помощь проекту:
Номер банковской карты – 4817760155791159 (Сбербанк)
Реквизиты банковской карты:
— счет 40817810540012455516
— БИК 044525225
Счет для перевода по системе Paypal — russkayaidea@gmail.com
Яндекс-кошелек — 410015350990956
