О Евро-Америке
Совет, взятый из старой китайской сказки, «сидя на горе, наблюдай за борьбой тигров», нашёл, очевидно, новое применение.
Гора в данном случае – это горная система Гиндукуш на территории Афганистана («толпою соплеменных гор» назвал бы её поэт). Здесь на умопомрачительной высоте вот уже несколько лет как расположилось место сборки нового Халифата, выступающего пока под условным наименованием ИГ-Х, Исламское государство-Хорасан (с талибами оно не связано и обычно конфликтует с ними).
Впрочем, на роль внимательного наблюдателя подойдёт здесь и мусульманский мир в целом.
«Борьба тигров» в данном случае – схватка России с коллективным Западом, независимо от исхода которой «воины ислама» рассчитывают оказаться в выигрыше. До некоторой степени аналогичная ситуация уже имела место в прошлом. В XVI – XVII веках христианская Европа раскололась на две половины, католическую и протестантскую, схватившиеся одна с другой в долгой изнурительной борьбе. Чем не преминул воспользоваться Халифат, чья столица была тогда в Истамбуле: турки далеко продвинулись вглубь Европы, довершив завоевание Балканского полуострова и даже попытавшись, хоть и неудачно, захватить Вену, столицу западной Империи.
Нынешняя «борьба тигров» – это внутрицивилизационная война. Вряд ли стоит говорить о «русской цивилизации», как это стало теперь принято; разве что в допетровские времена существовала таковая. Цивилизация – это, так сказать, «охлаждённое» понятие, относящееся к внешнему порядку бытия, и она у нас с Западом общая. Своё у нас – чары русской культуры, особый русский дух и прежде всего, конечно, православие, при всей близости с католичеством всё-таки отличное от него.
Вот исламский мир – это другая цивилизация, хоть и выросшая из близкородственной христианству религии. А межцивилизационный конфликт по крупному счёту Большой Истории – более высокого порядка, чем внутрицивилизационный.
И наступательный дух в этой тяжбе впервые за несколько столетий оказывается на стороне мусульман. Наша цивилизация, несмотря на некоторые внешние успехи, давно уже движется к упадку; это пока относится и к России, хотя в самое последнее время появилась надежда, что упадок будет преодолён. Мир ислама в отличие от былых времён не имеет военного перевеса, тем более что он раздроблен и только в мечтах видит себя Халифатом, но его вдохновляет и объединяет вера, и это важнее всего остального. Христианские храмы пустеют, а мечети, где бы они ни стояли, полнятся верующими; здесь рождается энергетика, которая тем или иным способом должна сказаться на историческом пути.
Эта вера нередко производит впечатление на западных скептиков. Философ Алан Блум писал в нашумевшей в недавних годах книге «Конец американского мышления» (1987): «Я видел молодых людей и людей постарше, которые являются хорошими демократами-либералами, любящими мир и доброту, и они замирали от восхищения перед теми, кто им угрожает. Они подозревают, что это люди, которые по-настоящему преданы делу, чего им самим не хватает».[1] Речь идёт, конечно, о «воинах Аллаха».
Даже исламские террористы, убивающие себя ради совершения террористического акта, оставляют смешанное впечатление, в котором есть подобие уважения. Они, конечно, жестоковыйные палачи, но ведь и мученики в то же время!
Но если кто-то из западных пятится перед исламистами будто под взглядом удава, то это лишь фрагмент обшей картины отступления перед лицом ислама. Потому что в настоящих условиях эта религия несёт в себе для бывших христиан (назовём их так, как они того заслуживают) также и нечто позитивное.
В самом известном в этом плане романе-предупреждении (хотя с равным правом его можно назвать также романом-поощрением) – «Покорность» Мишеля Уэльбека (2015), которого сегодня называют первым писателем Франции, есть попытка осмыслить позитив. В недалёком по времени написания романа 2022 году Франция переходит к исламу вполне демократическим путём, падает ему в руки, как созревшее яблоко. Автора романа, однажды не поколебавшегося назвать ислам «религией для кретинов», такая перспектива на сей раз, похоже, нисколько не пугает.
В защиту свершившейся метаморфозы в романе выступает ректор Сорбонны, бывшей когда-то «верной дочерью Церкви», а теперь погружённой в исламскую теологию (разделяет автор его мысли или нет, не ясно, но по меньшей мере он к ним прислушивается). Христианство, говорит ректор, одухотворило человечество, но свою роль оно уже сыграло и теперь должно уступить место исламу. «Безвкусный» Христос с его нелепой проповедью любви и призывами к свободе только запутывает ход истории. Идея свободы – фундаментальная ошибка христианства. Это она привела к «омерзительному разложению нравов» (которое отразил Уэльбек в прежних своих романах – опять не ясно, то ли упиваясь им, то ли осуждая).
Пришло время для нового Просвещения, на сей раз на базе ислама, которое научит мужчин и женщин ходить по струнке.
В романе ещё одного французского писателя Кристиана Отье (Authier) «Солдат Аллаха» (2014) его герой, француз, исповедует сходное миропонимание, только в свёрнутом виде, но проводит его в жизнь революционным путём, не исключающим кровопролития. Уэльбек же стремится показать, что общество само уже «хочет» исламизации.
Если оно этого действительно «хочет», одна из причин тому – большая, сравнительно с христианством, простота и доступность ислама, если иметь ввиду его теологическую конструкцию. Этим «козырем» мусульмане уже пользовались в прошлом. Так в VII веке войска халифа овладели странами Леанта не только и, может быть, даже не столько военной силою, сколько силою некоторой психологической соразмерности. В этих краях было распространено арианство, а это была вера, считавшая себя христианской, но не принимавшая самое существенное в христианстве – Троицу. То есть ариане не совсем её отвергали (иначе как бы они могли называть себя христианами?), но понимали её «арифметически» — раздельно. А если понимать её раздельно, тогда Сын и Св.Дух могут показаться необязательными прибавлениями к Отцу. И тогда легче склониться к исламу, для которого Аллах – Один-Единственный (аль-Вахид).
Возможна некоторая аналогия с современностью: Евро-Америка, какова она есть сегодня, мыслит по большей части плоско-рационально, «арифметически». И в этом одна из причин определённой восприимчивости её к исламу.
«Тайны Божии, – пишет Мережковский, – для человека слишком просты: открыты, как небо, и так же недосягаемы. Самая простая тайна – это тайна Трёх». Приблизиться к ней позволяет интуиция, дающая христианину возможность видеть Истину, по слову апостола, «как бы сквозь мутное стекло». Каковую, позволю себе добавить, сквозь прозрачное стекло не увидеть.
В исламе – сужение взгляда, фокусировка на том, что представляется несомненным. (Это не относится к великим исламским мистикам, не догматически, но эмоционально приближающимся к христианству широтою поля зрения).
Особо – о небе. Если говорить о физическом его качестве, оно для современного мусульманина скорее «закрыто». Опасливость при взгляде в космос появилась у мусульман уже давно. Поэтому астрономические исследования почти прекратились у них с убийством великого астронома Улугбека в XIV веке. Зато открытия западных астрономов в новейшее время были использованы исламскими теологами для подтверждения их собственных взглядов. В итоге, космология стала играть в современном исламе значительную роль, чего в раннем исламе не было. А именно, открытие необъятных космических пространств, умонепостижимые расстояния, неисчислимость небесных тел побудили исламских теологов считать Аллаха ещё более великим и страшным, чем это было принято считать до сих пор; и в сознании ничтожности нашей планеты и населяющих её ещё ниже склониться перед Ним, если бы это было возможно.
Действительно, в необъятном космосе (я, впрочем, не исключал бы того, что необъятность его является иллюзией) наша планета ничтожна – по размерам, но не по значению! Антропный принцип, открытый в астрономической науке за последнее время, показывает, что наша планета уникальна во Вселенной: только здесь удивительным образом «пригнаны» друг к другу показатели температур и давлений, химических составов веществ и т.д., делающие возможной жизнь; стоит одному из многих показателей измениться, как всё земное чудо исчезнет, как если бы его и не было. Хочется сказать, что это была «ручная работа» Бога. Это ли не свидетельство любви Его к человечеству? Что, конечно, не исключает требовательности к нему и при необходимости жестокости, на чём продолжает настаивать ислам.
И Евро-Америку есть в чём упрекнуть: тяга к другим планетам, вместилищам, если можно так сказать, пустоты и чудовищного холода, — проявление неблагодарности по отношению к Богу. Можно также увидеть в этой тяге передержку прежнего духа исследования земных пространств, вполне, конечно, оправданного в своё время и по сию пору сохраняющего обаяние.
Всё, что человеку в его земной жизни необходимо и достаточно, с точки зрения исламских теологов – это Шариат. В его основных чертах Шариат – Божий Закон, данный через боговдохновлённого Моисея и общий для всех трёх «авраамических» религий. Но в христианстве отношение к Закону двойственное – он и принят, и превзойдён; как он ни важен, ещё важнее поклонение Богу «в духе и истине».
И если, как утверждают некоторые авторы, какими-то своими потаёнными «ощущалками» Евро-Америка «хочет» обратиться к исламу, она в то же время страшится Шариата. Ибо Шариат жесток. Он даже более жесток, чем в полудикие (в аравийских землях) времена Мухаммеда. К ужесточению его призвал в XIV веке дамасский кади (судья) Ибн Таймийя – в ответ, как он посчитал, на секуляризацию культуры.[2] Замечу, что его имя у современных мусульман всегда на слуху. А спустя четыре столетия требования Ибн Таймийи поддержал аравиец Аль-Ваххаб, уже в наше время давший обильный помёт под именем ваххабизма. Поразивший Еаро-Америку лютостью совершаемых экзекуций.
Есть и другие моменты в мире ислама, которые пугают и отталкивают Евро-Америку, но сейчас речь идёт о вещах преимущественно духовного порядка.
Итак, о восприятии Шариата Евро-Америкой. Сказывается отвычка от той «крутости», которая и для христианского мира была характерна в не столь отдалённые времена. Особая европейская сердобольность родилась лишь в век Просвещения, под пером писателей сентиментального направления, оказавших влияние на всю последующую культуру. Это ставшее господствующим течение ставили под вопрос «встречные волны», как их называют моряки. Первой такой волной была «великая» революция во Франции: «сентябрьские убийства» 1792 года, вслед за ними якобинский террор, зверства в Вандее, совершавшиеся равно «синими» и «белыми». И XIX век не мог похвалиться благорастворением воздухов: напомню хотя бы, что в Англии ещё в середине века виселица полагалась за самые мелкие преступления; не говорю уже о художествах, которые европейцы творили в колониях. При всём том благопожелание оставалось прежним.
XX век (начавшийся, напомню, в 1914-м) поставил его уже под большой вопрос: слишком много бед настигло человечество. Мало-помалу развеивался «гуманистический туман» (Александр Блок). Вольтеровский «Кандид» становился отражением нашего времени: в нашем «лучшем из миров» всё идёт не так, как хотелось бы, и красавица Кунигунда, призванная быть ароматным цветком, в итоге предстаёт взорам как безобразная старуха. Между прочим, мусульманский дервиш, от которого Кандид ждёт объяснения, почему в мире столько зла, захлопывает перед его носом дверь, давая понять: Аллах знает, что делает, всё идёт так, ка Ему угодно. (Сам «фернейский злой колдун», как назвал Вольтера Пушкин, вопреки самому себе, ещё сохранял исторический оптимизм – вокруг было ещё немало зацепок, которые это позволяли).
Жестокость – в самом бытии. Это факт, от которого отталкивается ислам, требующий от человека безоговорочного подчинения воле Аллаха, справедливого и карающего преступивших.
В нашей стране, прошедшей испытание на кручение и излом, опыт знакомства со злом велик, как редко где ещё. И осмысливать его надо не только в ключе истории, но также и в шифре мистерии: хрупок оказался покров налаженности человеческого существования, – покров, быстрее, чем этого хотелось бы, ломающийся под действием шевелящегося в душах хаоса. И коварен «тяжёлый дар» свободы: это как цветик-семицветик из сказки, которым надо уметь распорядиться. Иначе выходит незадача, а то и прямо беда.
Но ислам не единственный, кто способен привести в чувство заплутавших. Христианство может это не хуже. Надо только отказаться от мысли, что Бог – сентиментальный гуманист. «Спас Ярое Око», что глядит на нас из старинных икон (образ, особо чтимый на Руси в прежние времена) никак не благодушен, скорее суров. Константин Леонтьев был точен, сказав, что христианство – религия одновременно «отрадная и страшная».
Оттого, что общий настрой станет другим, не значит, что плоды изнеженности минувшей эпохи должны будут утопнуть в холодных водах Леты. Великие культуры не исчезают бесследно, что-то приберегая для потомков. И воздыхания Вертера, и мечтательность женских головок у Грёза и Уистлера и многое другое наверняка сохранится на положении побочной темы в культуре, если, конечно, она будет симфонична (и если вообще нас ещё ждёт земное будущее, в чём сегодня не может быть уверенности); так в симфониях Бетховена «грозовое» иногда перемежается «пасторальным». Но «грозовое» неизбежно должно стать лейтмотивом земного будущего.
Только взявшее должную власть и построжавшее христианство способно обновить Евро-Америку и остановить духовный натиск ислама. В противном случае христианство может стать, как это уже было в прошлом, катакомбной религией (возможность, о которой писал ещё Достоевский).
Гигантская птица Рух снесла – соответственно гигантские – яйца. Что из них вылупится, станет ясно позднее – когда Евро-Америка разберётся сама с собой.
[1] Bloom A. The Closing of the American Mind. N.Y. 1987. P. 87.
[2] Подробнее об этом деятеле я писал в своей книге «Око бури. Проблемы исламского вызова» (М., 2020).
Редакционный комментарий
Замечательный текст нашего постоянного автора, философа Юрия Каграманова, не только поднимает множество важных тем, но и провоцирует на дискуссию. Прежде всего автор очень точно указывает на важный факт современной культуры, который можно назвать «тягой к подчинению». Можно было бы использовать и старый термин «бегство от свободы», но Эрик Фромм вкладывал в него несколько иной смысл, и не хотелось бы сейчас обращаться к сюжетам прошлого. Раньше речь шла в основном о желании сбросить с себя ответственность, переложить груз забот на всесильное государство и пр, Сейчас же речь идет о другом — о реабилитации в культуре желания «подчиняться». Это желание уже не скрывается и не считается стыдным само по себе. Нужно не стесняться «подчиняться», нужно только выбрать правильный объект «подчинения». Чужой «ислам» (напомним, что в переводе с арабского «ислам» переводится как «покорность») все-таки оскорбляет: нужен свой, суверенный «ислам». Сводится ли российский консерватизм к «суверенному исламу» или все-таки представляет собой что-то еще, об этом стоит поговорить и поспорить.
Обсуждение
Об авторе: Юрий Каграманов
Пишите нам свое мнение о прочитанном материале. Во избежание конфликтов offtopic все сообщения от читателей проходят обязательную премодерацию. Наиболее интересные и продвигающие комментарии будут опубликованы здесь. Приветствуется аргументированная критика. Сообщения: «Дурак!» – «Сам дурак!» к публикации не допускаются.
Без модерации вы можете комментировать в нашем Телеграм-канале, а также в сообществе Русская Истина в ВК. Добро пожаловать!
Также Вы можете присылать нам свое развернутое мнение в виде статьи или поста в блоге.
Чувствуете в себе силы, мысль бьет ключом? Становитесь нашим автором!
