Прогуливаясь по севастопольской набережной 9 мая, я встретил знакомого. Местная рок-группа играла кавер на «Ау» «Ляписа Трубецкого», и оклик его был услышан не сразу. Но всё же нашлись, разговорились.
Знакомый и сам когда-то играл в севастопольской рок-группе. Они исполняли забористый панк и даже дали концерт в заколоченном кинотеатре «Моряк». С пьяными выкриками, ненастроенными инструментами и запахом рвотной массы.
Встретившись, мы вспомнили то время. После него знакомый прошёл безденежье, наркотики, «дурку». Теперь ему тридцать три. Он руководитель отдела сбыта в фирме, занимающейся морепродуктами, и разве что стильная футболка Ramones напоминает о его прошлом.
А вот многие из тех, кто был с нами тогда: все эти люди с кличками вроде Гречка, Мэр, Маллой, Кнурр, Доча, Ящер – теперь мертвы. Не нашли себя, скололись, спились, умерли от болезней, вскрыли вены. Или просто смирились с обыденностью, против которой столь шумно протестовали.
Под конец встречи знакомый посоветовал прочесть книгу «Прошу, убей меня!» за авторством Легса Макнила и Джиллиан Маккейн. Нахваливал он её так, что я заинтересовался. Тем более что книга вышла в серии «Контркультура» издательства «Альпина нон-фикшн», а эти люди действительно умеют выпускать качественную литературу.
О «Прошу, убей меня!» Егор Летов говорил, что «эта книга обязательно должна быть на столе у всех наших». А вечный героиновый старик Уильям Берроуз называл её первой в своём роде.
И это, действительно, так. Если принять панк (к слову, Макнил, выпускавший журнал с аналогичным названием, похоже, и стал создателем данного термина) за религию, то «Прошу, убей меня!» – послания апостолов своим последователям. Книга – истории, рассказы, интервью непосредственных участников тех событий, подлинная летопись панк-движения.
Читается она не только как первоклассный нон-фикшн, но и как увлекательный роман. В героях «Прошу, убей меня!» – такие персонажи, как Игги Поп, Лу Рид, Энди Уорхол, Патти Смит, Нэнси Спанджен, Ди Ди Рамон, Ричард Хелл и десятки других кумиров панка, чьи словеса и деяния разбавлены историями и воспоминаниями их супругов, любовников, группиз, драг-дилеров.
Всё это выглядит так, будто Уильям Берроуз, Ирвин Уэлш, Филип Дик, Франсуаза Саган, Наталья Медведева и Артур Рембо закинулись «кислотой», барбитуратами, ЛСД, отшлифовали «коктейль» героином и алкоголем, устроили оргию, после чего в галлюцинаторном бреду и посторгазмическом синдроме записали свои впечатления. А злой демиург решил воплотить этот текст в жизнь, сделав жизнь безумцев – мечтой, а их самих – ролевыми моделями поколения.
В «Прошу, убей меня!» есть и сюжет, и интрига, и юмор, и нерв – в общем, едва ли не всё, что нужно для качественного романа с претензией на бестселлер. Здесь и тротиловая социальная критика, и щелочная политическая сатира, и даже специфическая мораль. О том, чем кончается длинная долгая дорога из ада и обратно.
«Как-то нам пришлось ехать в своём универсале на концерт в деревне, в какой-то деревянный зал – скорее даже не зал, а амбар, – там было человек двадцать, они орали: «Сыграйте что-нибудь из Rolling Stones!» Так мы поняли, что дела у нас идут неважно», – рассказывает участник когда-то сверхпопулярных New York Dolls. Чудная иллюстрация свободного падения.
Главное ощущение после прочтения книги Макнила и Маккейн – абсолютная беспомощность тех, кто чудом оказался на вершине музыкальной горы. Рассказчики «Прошу, убей меня!» (они же кумиры миллионов) – похоже, абсолютные идиоты, бывшие проститутки и безработные, не способные ни изъясняться (жуткое косноязычие!), ни думать (собери панк-звёзды команду на «Что? Где? Когда?», они бы разгромно проиграли зрителям из интерната для умственно отсталых), ни играть музыку (кто тут знает ноты?).
Оскоминная троица “Sex, drugs & rock-n-roll” здесь сводится только к одной компоненте – к “drugs”. Хотя и грязного секса, и гитарного шума с лихвой хватает, но изыми наркотики – и не будет ничего, вообще ничего; только чёрная дыра тупости и отчаяния. По сравнению с «Прошу, убей меня!» избранные труды Уильяма Берроуза или Баяна Ширянова – скромные записки консерватора.
Макнилу и Маккейн удалось сконцентрировать в книге главное – дикую, безудержную энергию разрушения, что пронизывала каждую строчку, каждый аккорд, каждый образ того яростного, сумасшедшего времени. Панк в неглиже, один на один со своими адептами и апологетами – два затуманенных взгляда, вперенных друг в друга. И вот тут оказывается, что герои сцены, полосующие себя лезвиями, заблёвывающие ряды, не слезающие с иглы, оказываются не самыми гиньольными персонажами в мракобесной истории. Толпа, в которую они прыгают – куда безумнее.
Боб Груэн, сопровождавший Sex Pistols в их первом и последнем американском турне, вспоминает: «То, что я видел во время путешествия и во время концерта, представляло собой разительный контраст. Концерты являли собой полный хаос, но в автобусе всё было спокойно». Не музыканты, выходившие на сцену, но зрители генерировали импульс агрессии, разрушения – анархию, изливающуюся шумом, спермой, дерьмом и блевотиной. Химическая реакция – вот, что это было. Когда кумир встречался с его боготворящим, и последний просил первого сделать совершенно невероятные вещи: изнасиловать дочь всей группой, отрезать его член или испражниться в рот жене.
Панк не стал источником гнили и грязи – он лишь поднял её со дна, и озеро человеческое взбаламутилось, муть выплыла на поверхность. Обдолбанный рыбак, похоже, и сам не ожидал такого.
Панк, конечно, не был музыкальным явлением – как музыка, он был несостоятелен. Но в стену шумов вклинились ребята вроде Игги Попа, Дэвида Йохансена или Уэйна Крамера, которые ловили и фокусировали человеческую гнусь, подкожную мерзость, что накопилась как реакция на сытое, самодовольное лицемерие общества.
Дэнни Филдс, стоявший у самых истоков панк-движения и во многом сформировавший его, выработал априорную истину: «Все музыканты – мудаки». Всё верно. Иначе бы их просто разорвала та яростная, шумная дрянь, которую они ретранслировали. Человек нормальный не смог бы участвовать во всём этом. Безумие родило панк, когда прежний уклад перестал существовать.
Мир, уставший, истерзанный двумя глобальными бойнями, перезапустился. Его прежний источник жизни оказался отравлен, и из толщи земли, из самого её тёмного, клокочущего нутра пробился новый ключ, питающий западную цивилизацию.
Ряд эсхатологов и мистиков в таком случае, как правило, любит размышлять о конце света и пришествии дьявола, и по-своему они правы, если принять зло как искривление, а за грех взять то, что сделано не вовремя и не к месту. Тогда можно согласиться с Сатаной, сыгранным Аль Пачино в «Адвокате дьявола»: «Двадцатый век был моим веком». А вторая его половина – особенно. Порок и безумие вышли в тираж.
Панк сыграл здесь важнейшую роль, задекларировав метод геростратов от творчества. Необязательно что-то уметь, созидать – главное: превратить деструкцию в божество, а разрушение и саморазрушение – в религию. Бунт не просто бессмысленный и беспощадный, но абсурдный, беспомощный, вывернутый наизнанку. Бунт, в котором и бунтарь, и предмет его недовольства изначально несостоятельны. Но бунт необходимый для того, чтобы уравновесить тоталитаризм как бы красоты и как бы счастья. И панк в данном случае – зеркало того, что было до первоматерии, сама квинтэссенция хаоса.
Совсем не случайно, что появился он в США – стране, оформившей ярчайшую витрину, слепившей невероятно привлекательный фасад, но во многом разложившейся изнутри. Нам показали звёздно-полосатую сказку, продемонстрировали американскую мечту, но забыли или не захотели провести за кулисы. Туда, откуда советский эмигрант Эдичка Лимонов в письме Советам рассказал, как оно есть на самом деле.
Подноготная, она ведь другая, чем выставочный экземпляр – с инфернальным оскалом, за которым, вспоминая Брета Истона Эллиса, успешный красавец оказывается американским психопатом. И панк тут – оборотная сторона красивого, ухоженного мира, где богатые и знаменитые предпочитают не замечать униженных и оскорблённых. Аутсайдеры не в тренде? Тогда они идут к вам. Чтобы ворваться в чистенькие дома. Чтобы принести грязь. Чтобы скуксить холёные лица.
Однако такой бунт был обречён, потому что в самой основе его зиждилась слабость. Это понимали и сами панки: «Всё рухнуло, так? Восьмидесятые. Кокаин. Хоть греби лопатой. Не надо много ума, чтобы наглотаться «колёс», наверное, поэтому мы все опустились до уровня Сида Вишеса, который, можно сказать, являл высшую точку развития всего панк-движения. То есть совершенно никому не был нужен. Из-за наркотиков стали важны деньги, Рональда Рейгана избрали президентом – ну, и пошло-поехало. На самом деле грустно: хиппи пережили Никсона, а панки спасовали перед Рейганом. Они не умели бороться».
Именно Сид Вишес, басист Sex Pistols, погибший от передозировки в 21 год, предварительно обвинённый в убийстве своей подружки, так и не разучивший ни одного аккорда, не умевший завязывать шнурки и играть на бас-гитаре, будучи уже знаменитым, просивший деньги у матери на очередную дозу, стал символом панк-рока. Абсолютно беспомощное существо, в котором, не смотря на кличку-насмешку (“visious” – «порочный, злобный»), не было ни злобы, ни агрессии, Вишес оказался увеличительной линзой отношений людей вокруг. Так ребёнок иллюстрирует родительские грехи и ошибки.
Sex Pistols же – эта главная, с точки зрения, медиа группа – стала могильщиком панка. Тот, вопреки распространённому мнению, не родился в Англии, его «крёстным отцом» не был менеджер «пистолетов» Малкольм Макларен (до этого запоровший в США перспективнейший проект New York Dolls) – нет, там он вызрел и состарился раньше, чем успел повзрослеть. И те, кто видел самое начало панка, не понимали, что происходит, когда Sex Pistols, гастролируя по Америке, появлялись в семичасовых новостях и на первых полосах центральных газетах. Панк стал тем, против чего боролся – частью успешного мира. Его постарались опрыскать дорогими духами, но их аромат, смешавшись с вонью подворотен, оказался невыносим.
А потом всё закончилось. Оппортунист Джонни Роттен сбежал из группы, бездарь Сид Вишес погиб в доме своей матери. «Когда Sex Pistols распались в Сан-Франциско, – констатирует Дэнни Филдс, – все увидели, что панк нежизнеспособен. Что панк-группы обречены на саморазрушение, и что вкладывать в них деньги бессмысленно».
Да, прежний панк сдох. Но, разложившись, через трупные миазмы он инфицировал другие направления и сферы. В музыке – вдохновив сотню отличных команд от Nirvana и Guns’n’roses до Red Hot Chilly Peppers и Blink 182, в массовом искусстве – став узнаваемым, отлично продающимся брендом, даже в странах и поколениях.
Недавно на одном из федеральных каналов я увидел забавную – впрочем, поданную всерьёз – новость о том, что Sex Pistols были созданы для развала СССР. Подобные сообщения проходят часто – как о западных, так и о наших группах. Новость эта, конечно, из серии «фантазия просится на свободу, как созревшая девчонка в ночной клуб», но фокус в том, что вирус, запущенный панком, действительно проник – пусть совсем иным способом – в советское общество. Он поразил многих из тех, кто толковал о свободе и самовыражении, задыхаясь от обыденности и тоски.
Через радиостанции, песни, клипы, пластинки, концерты этот вирус пробрался в советских людей. Беспомощный по своей природе, не имеющий в себе воли, с запрограммированным детонатором саморазрушения внутри, он тем не менее сработал, потому что, как и двумя десятилетиями ранее, обладал весомым свойством – идеально настраивался на запрос перемен, существующий в обществе, перемен, начинающихся с абсолютного коллапса прежних ценностей и установок. На руинах предполагалось возвести новый прекрасный мир, но беда в том, что потенциала для этого не было изначально. Гетеродин грязи настроился, сработал и разломился.
Годами ранее старшее поколение расшатало советскую лодку, прилипая к радиоприёмникам, чтобы поймать голос Леннона или Озборна, гитару Блэкмора или Пейджа, и тексты о руке в руке, быстрой любви или галлюцинациях из-за незнания английского казались откровениями, истинами, в которых концентрировалась вся мудрость мира сего. Хотя часто всё было куда проще, примитивнее даже.
Герои, вещающие это, представлялись свободными, просветившимися людьми, небожителями, хотя единственное, что можно было испытывать к ним, как заметила обычная девушка, вытерпевшая влюблённого в неё Игги Попа всего день – жалость.
Ведь когда наркотический морок рассеивается, децибелы спадают, герои появляются такими, как они есть. И это, с их же слов, не самое приятное зрелище. «Он был такой больной, я просто в жизни не видела никого в таком состоянии. Весь в шрамах, шишках, всяких буграх, ноги грязные, огромные синяки там, где он ширялся, – везде, куда можно было засадить иглу. Абсцессы по всему телу». «Лицо местами жёлтое, местами бледно-зелёное. Он выглядел просто ужасно». «В палате я увидела столетнего старика. Маленькая тощая фигурка. Его обрили налысо, лицо у него было измазано в соплях и какой-то грязи, он лежал и качал головой вперёд-назад». Всё это о людях, записывавших платиновые альбомы и собиравших стадионы.
Но есть фасад. Есть закон компенсации. И вот уже на наших улицах в 90-х появились (сейчас их почти нет) мальчики и девочки с ирокезами и в косухах, пыхающие клей «Момент» из полиэтиленовых пакетов. То, что на Западе отжило, перебродило, через десятки лет стало модным, актуальным в постсоветской России. И как сейчас по СНГ гастролируют звёзды дискотеки 80-х, так тогда, в лихие, пахнущие безденежьем и войной 90-е группы вроде Exploited забивали российские ДК, чувствуя себя в разы органичнее, чем у себя на родине. Ведь они несли хаос и находили ещё больший хаос.
Потому что панк всегда рождается на разломе. Он, по сути, и сам есть разлом: настроений, шаблонов, умов, отношений, судеб. Панк – деструкция в рафинированном виде, и чтобы впитать его, надо быть быстрее, чем жизнь. В нынешнем мире это почти невозможно.
