Победоносцев и Розанов: «отцы и дети» русского консерватизма

РI продолжает знакомить читателей с материалами, вошедшими в третий номер «Тетрадей по консерватизму», специально посвященный творчеству Василия Розанова. Наш постоянный автор, историк Александр Полунов рассказывает в своей статье о непростых взаимоотношениях мыслителя с руководителем официальной консервативной политики эпохи Александра III и начала царствования Николая II Константином Победоносцевым. Отметим, что в момент написания этих строк в консервативном рейтинге отечественных философом Розанов занимает уверенно третью позицию, а Победоносцев располагается в третьем десятке. Но все еще может измениться…

 

***

Взаимоотношения Василия Розанова с Константином Победоносцевым, обер-прокурором Святейшего Синода, литератором, публицистом, одним из самых влиятельных сановников двух последних царствований, стали примечательной страницей общественной и идейной жизни России конца XIX – начала XX века.

В различные периоды эти отношения складывались по-разному, и дать им общую оценку достаточно сложно. «О доброте нашего духовенства: сколько я им корост засыпал за воротник. Но между тем, кто знал меня, да и из незнавших многие, относились, “отвергая мои идеи”, враждуя с ними в печати и устно – не только добро ко мне, но и любяще», – писал Розанов в «Уединенном», включая в ряд перечисленных им представителей «духовенства» и Победоносцева [1, с. 92; здесь и далее выделено Розановым. – А.П.]. В «Мимолетном» знаменитый публицист помянул обер-прокурора как «чистого душою и прекрасного автора “Московского сборника”» [2, с. 494–495][1].

В свою очередь, высокопоставленный сановник еще в начальный период литературной деятельности публициста старался поддержать его, в частности, пытался помочь ему перебраться в Петербург. «Характер Розанова представляется симпатичным и мне хотелось бы пристроить его к себе», – писал обер-прокурор своему доверенному корреспонденту Сергею Рачинскому в 1892 году [3, л. 31]. Тем не менее отношения между двумя деятелями, наряду с взаимным интересом и даже симпатией, были отмечены по временам и острой неприязнью. В конечном счете, как представляется, Победоносцеву и Розанову не удалось понять друг друга. Анализ причин этого взаимного непонимания представляет интерес не только для изучения отношений между властью и обществом, но и для понимания природы размежеваний в консервативном лагере на рубеже XIX–XX веков, в конечном счете оказавшихся роковыми для данного общественно-политического течения[2].

Наиболее резко в адрес Победоносцева Розанов высказывался в период революции 1905–1907 годов. Подхваченный общим критическим настроем общества, литератор предъявлял сановнику в эти годы претензии, связанные не только с его деятельностью, но и с грехами всего «старого порядка» в целом. Многие из этих претензий звучали вполне в духе лозунгов либеральной оппозиции, а главное требование оппозиции (созыв представительства) представлялось ключом к решению многих, если не всех общественных проблем. «Парламентаризм и тому подобные “ненужные вещи”, – провозглашал Розанов в статье «Гамлет в роли администратора» (1906), – существуют не для того, как учит К.П.П., чтобы “рассеивать безнадежный пессимизм”… Парламентаризм имеет более простые и совершенно достижимые и необычайно нужные задачи: например, спросить, как израсходованы были такие-то деньги?»[3]. Вместе с тем даже в этот период публицист, присоединяясь к некоторым требованиям левой оппозиции, оценивал взгляды и деятельность Победоносцева несколько иначе, нежели большинство либеральных критиков.

Если основная масса представителей левого лагеря видела в знаменитом сановнике главным образом убежденного властолюбца, энергично подавляющего общественные свободы ради сосредоточения всех рычагов управления в своих руках, то Розанов предъявлял обер-прокурору несколько неожиданный упрек противоположного плана, обвиняя его в вялости, бездействии. Победоносцев «был вовсе не государственный человек, не имел ни капли нужного государственному человеку… – заявлял публицист в 1907 году в некрологе, посвященном сановнику. – Он ничего в церкви и государстве не сотворил, если не считать сотворением то, что он лишь крепче затянул, стянул и сдавил все отношения в них… Это импрессионист со своими «эхами» и «ахами» замешался, как длинная крючковатая палка, в колесики и колеса, в сложные и необозримые государственные механизмы, всему мешая, препятствуя, ничего не оживляя» [7, цит. по: 8, с. 61–62].

Пассивная позиция Победоносцева, по мнению Розанова, не позволила активизировать деятельность церкви и государства по защите основ существующего порядка и тем самым существенно ослабила его накануне революционных потрясений.

Причины подобного поведения, как полагал публицист, были связаны с особенностями мировоззрения сановника, над которыми Розанов размышлял еще до начала революции, в частности, в рецензии на главное публицистическое произведение Победоносцева – «Московский сборник» (1901). Отдавая должное искренности автора («все статьи одушевлены и чистосердечны именно как страницы дневника»), рецензент обращал внимание на главный, с его точки зрения, недостаток книги – пронизывающие ее настроения скептицизма, уныния и в конечном счете недоверия к человеку. «Автор как бы рассматривает все худое в увеличительное стекло, а все доброе в отражении вогнутого уменьшающего зеркала», – замечал Розанов [9, с. 136]. Историческое развитие, движение вперед, по мнению автора «Московского сборника», было связано с таким большим количеством возможных негативных последствий, непредсказуемых обстоятельств, что дать ему положительную оценку было едва ли возможно. Подобная позиция, полагал публицист, служила важной причиной, обессиливавшей Победоносцева, затруднявшей какую-либо активную деятельность, даже в защиту собственных воззрений. К умозаключениям Розанова были близки выводы многих философов и публицистов рубежа веков, пытавшихся осмыслить основы мировоззрения обер-прокурора, в частности, рассуждения Николая Бердяева [10, с. 287–293]. Вместе с тем в замечаниях Розанова об особенностях личности «русского Торквемады» звучали и дополнительные мотивы, которые отсутствовали у большинства современников.

По мнению публициста, важной причиной неудач знаменитого сановника на государственном поприще были не только особенности его мировоззрения, но и то обстоятельство, что он по складу характера просто не подходил для сферы управления. «Кто так хорошо говорит, не умеет хорошо делать, – заключал Розанов, вспоминая о своих беседах с обер-прокурором. – Это – не государственный работник, не государственный человек, а был и остается профессором» [11, с. 21][4]. Разумеется, во всех сферах умственной жизни, которые не были связаны с государственной деятельностью, личностные качества Победоносцева представали скорее как достоинства. «Не могло быть и вопроса о полной искренности, правдивости и глубокой простоте и естественности этого человека», – писал публицист [11, с. 21].

Культурой и интеллектом обер-прокурор явно выделялся на фоне большинства высокопоставленных бюрократов. Вспоминая о Победоносцеве, Розанов отмечал, что «“своя думка”, своя недодуманная дума и недоконченное размышление всегда были в нем», отчего «он был духовно красивее всех других лиц» («Русское слово», 1907. № 76; цит. по: [8, с. 23]).

Манеры и свойства личности обер-прокурора вызывали у Розанова симпатию еще и потому, что делали его лично близким публицисту, побуждали воспринимать его как «своего», видеть в нем не столько высокопоставленного сановника, сколько представителя пишущей братии, разночинца, не забывающего о своем плебейском происхождении[5].

«Мундир на Победоносцева был только надет, притом со стороны, – писал публицист. – По отсутствию в нем лукавства, хитрости, двуличия, притворства, заискивания, по этому свободному прекрасному в нем духу он был наш… Плоть от плоти общества, литературы, скажу необыкновенную вещь – улицы» [7, с. 11]. Указанные свойства, как отмечалось, делали обер-прокурора замечательным собеседником, тонким ценителем достижений науки, литературы и искусства, обуславливали определенный демократизм его поведения, внушали симпатию к нему как к человеку[6]. Эти качества, однако, как полагал Розанов, никак не помогли ему в сфере государственного управления, к которой он был решительно непригоден, для деятельности, в рамках которой он не имел никаких руководящих установок. Делая такой вывод, публицист, как представляется, все же упускал из виду важные особенности воззрений Победоносцева, которые остались не замечены и многими другими современниками.

При всем своем скепсисе, склонности к унынию, негативной во многих отношениях оценке современности, обер-прокурор все-таки не был, как полагали многие, «бюрократическим нигилистом». В своих начинаниях он опирался на определенную совокупность идей, представлений, отличавшихся значительным своеобразием. Сановник намеревался решить (или по крайней мере ослабить) стоявшие перед страной проблемы не путем преобразования учреждений, на которое делало ставку большинство политиков, а с помощью мер духовного, идеологического воздействия, в частности, посредством активизации церковной проповеди, создания церковной школы для народа, издательской деятельности и др. Решающую роль в реализации этой программы должны были сыграть скромные труженики провинции – учителя, священники, верующие простолюдины. Усилия «малых сих», трудящихся «в безвестности по углам», сумевших выбрать для себя «простое дело» в «меру сил своих», должны были постепенно и незаметно способствовать духовному перерождению России. Скромный провинциальный учитель Розанов, преподававший в гимназиях уездных городов и публиковавший статьи в консервативных газетах и журналах, видимо, первоначально воспринимался Победоносцевым как один из «простых духом» незаметных тружеников, как «маленький человек», нуждавшийся в опеке и готовый с охотой принять советы и наставления обер-прокурора.

О Розанове сановник, скорее всего, узнал от своего друга С.А. Рачинского – бывшего профессора Московского университета, вышедшего в середине 1860-х годов в отставку и с начала 1870-х занимавшегося организацией церковных школ для народа в своем имении и близлежащих деревнях Смоленской губернии [см. 17]. Смоленский педагог во многом служил для обер-прокурора образцом скромного провинциального труженика, а его учебные заведения послужили в 1880-х годах моделью при разработке общегосударственной программы церковно-приходских школ. Получив в начале 1890-х годов от Рачинского сведения о провинциальном учителе-публицисте, обер-прокурор попытался помочь ему перебраться в столицу, найдя для него место в своем ведомстве (должность чиновника особых поручений или ревизора Учебного комитета при Синоде). Вакансии в духовном ведомстве для бывшего учителя так и не нашлось, но весной 1893 году он все-таки переехал в Петербург благодаря протекции другого высокопоставленного чиновника консервативного направления – государственного контролера Тертия Ивановича Филиппова.

Однако и после того, как Розанов получил должность в Государственном контроле, обер-прокурор продолжал внимательно следить за его судьбой. Полагая, что бывшему учителю «очень неприютно у Тертия, и голодно», Победоносцев в течение нескольких лет пытался найти ему более подходящее, как он полагал, место в Публичной библиотеке, хотя и это назначение не состоялось [18, л. 99 об.].

Симпатии высокопоставленного сановника к провинциальному учителю, помимо рекомендаций Рачинского, определялись, разумеется, и содержанием статей, которые с 1880-х годов Розанов публиковал в столичных изданиях. Победоносцеву, безусловно, был близок пафос сочинений, направленных на критику левого радикализма, позитивизма, утилитаризма и атеизма. Учитывая интерес обер-прокурора к вопросам образования, неудивительно, что его пристальное внимание привлекла статья Розанова «Сумерки просвещения» (1893).

Размышления публициста об искусственном, оторванном от исторических корней характере европейской системы образования в XIX веке, об опасности диктата и нивелировки со стороны светской власти в деле обучения и воспитания, об оттеснении в этих сферах на второй план семьи и церкви звучали в унисон с мыслями самого Победоносцева. Казалось, духовная близость двух деятелей, во многом делавшая их единомышленниками, создавала основу для плодотворной публицистической деятельности бывшего учителя под патронажем сановника. Однако на деле вышло иначе, и тому был ряд причин.

Прежде всего обер-прокурор, прекрасно сознавая огромную роль газетно-журнальной деятельности, придавая большое значение воздействию печатного слова на общественное сознание, рассматривал это воздействие в духе своих идей как орудие поучения, назидания. Послание, которое предстояло транслировать печатным путем, должно было быть максимально простым, не вызывающим дискуссий и недоумений, заранее очищенным от противоречий. С этой точки зрения сочинения Розанова – мыслителя принципиально антиномичного, сознательно допускавшего и даже заострявшего антиномии в своих писаниях, – вызывали у обер-прокурора недоумение, растущую настороженность, а затем и неприязнь, даже если основные идеи этих сочинений были ему близки. «Удивительно, – писал Победоносцев Рачинскому по поводу «Сумерек просвещения», – что у нас люди, вырастая и развиваясь в одиночку, в углах, с книгами и своей мыслью, отвыкают водить ее прямыми и ясными путями, а все по каким-то коридорам, где нужна ариаднина нить, чтобы за ними следовать» [19, с. 88]. Надежды на то, что Розанов станет еще одним «скромным тружеником» на поприще, которое стремился приуготовить своим сотрудникам обер-прокурор, постепенно исчезали. «Признаюсь вам, – писал Победоносцев Рачинскому уже в марте-апреле 1893 года, – что по строю мысли его и по манере писать, я недоумеваю, пригоден ли он оказался бы для нашего дела» [20, л. 118].

Сама по себе идея опоры на людей, «сохранивших в душе простоту» в современном мире, где эта простота стремительно исчезала, предполагала необходимость установления всеохватного контроля и над «скромными тружениками», и над всей системой общественных отношений. Если бы «простецы» начали «усложняться», выходить из предписанных им рамок, сталкиваться с неоднозначностью и противоречиями окружающего мира, то вся разработанная Победоносцевым концепция решения общественных проблем должна была рухнуть. Это побуждало обер-прокурора стремиться надзирать едва ли не за всеми явлениями общественной жизни, пытаться тотально регулировать их. Свободе, живому саморазвитию оставалось здесь все меньше места, что вызывало сильнейшее раздражение Розанова. «Мне кажется, – писал о сановнике публицист, – он был человеком старой, даже застарелой и какой-то неумной школы. Он соображал, что “делать”, это – значило самому делать… Хотя, по-видимому, Победоносцев придавал “слепым стихиям истории” высшее значение, нежели индивидуальному уму… но на самом деле он был индивидуалист и на слепые силы истории смотрел как на разбой, почти разбой в своем департаменте» («Русское слово», 1907. № 58; цит. по: [8, с. 97–98]).

Следует отметить, что Розанов, в отличие от большинства критиков обер-прокурора из леворадикального и либерального лагеря, понимал, что знаменитый сановник в своих действиях исходил не из примитивного властолюбия и корыстолюбия, а руководствовался более высокими побуждениями. Отметив присущий Победоносцеву замысел «все обдумать и для всего начертать план, “предначертать жизнь”», публицист замечал: «В сущности, это есть черта любви к человеку, заботы о человеке. “Тебе без меня будет хуже”». Негативные последствия действий сановника, однако, не становились от этого менее разрушительными. Многочисленные «воспитанники» обер-прокурора, то есть, по сути, все русское общество, будучи измучены «муштрованием, наставлениями, правилами и принципами “долгой и счастливой жизни”, “жизни добродетельной и рассудительной”», готовы были поднять бунт против заботливого сановника, хотя он желал своим «питомцам» только добра [9, с. 139–140]. Такой бунт и вспыхнул в 1905 году, и Розанов принял в нем самое деятельное участие.

Мир назиданий, нравоучений, максимально очищенный от противоречий, – мир, представлявшийся Победоносцеву естественной средой обитания «простых людей», – казался Розанову плоским и скучным. Сами же назидания, совокупность утверждений, направленных на более или менее пассивно воспринимающие их объекты, звучали неубедительно для большинства читающей публики на рубеже XIX–XX веков. «Мы не доверяем председателю, когда он не дал нам выслушать ни судоговорения, ни материала фактов», – замечал публицист по поводу «Московского сборника». Главное произведение Победоносцева рецензент едко сравнил с баснями И.А. Крылова и назвал «книгой поучительной, читаемой, народной, но несколько элементарной», при изучении которой «ум часто чувствует крайнюю легкость опрокинуть этот симпатичный полет благородного скорбного мыслителя» [9, с. 138, 135].

Против попыток обер-прокурора снять с повестки дня острые вопросы, избежать дискуссий выступали и другие консерваторы, так или иначе взаимодействовавшие с ним в 1890-х годах на поприще газетно-журнальной деятельности. Так, Лев Тихомиров, которому сановник предложил в январе 1892 года прекратить полемику по поводу его статьи «Духовенство и общество», с раздражением замечал: «Я лично вполне согласен хоть и совсем замолчать. Только думаю, что сам вопрос не замолчит» [21, с. 32].

В целом разногласия между Победоносцевым и Розановым были вызваны не только различиями в интеллектуальном стиле и художественных вкусах между людьми разных эпох – выходцем из относительно устойчивого «викторианского» XIX века и человеком рубежа столетий, декадентского fin de siècle. За нападками публициста на обер-прокурора стояли и политические требования консерваторов нового поколения. Деятели охранительного толка, вышедшие на общественную арену в начале 1890-х годов, – сам Розанов, Тихомиров, Сергей Шарапов, Анатолий Александров и др. – полагали, что в условиях обострения идейной борьбы на рубеже веков основные положения консервативной идеологии нуждаются в более четком оформлении и теоретическом обосновании, обер-прокурор же решительно выступал против подобных мер. Еще в середине 1870-х годов он достаточно определенно высказался по этому поводу в письме Ивану Аксакову. Ключевые понятия консервативной системы воззрений, в частности самодержавие, настаивал Победоносцев, «поддаются только непосредственному сознанию и ощущению», но «всякая формула дает им ложный вид» и «повод, с той и с другой стороны – к задним мыслям и недоразумениям» [22, л. 3 об.]. Спустя двадцать лет сановник в духе подобного высказывания отозвался о статье Розанова, посвященной русской монархии. Попытка подвергнуть рассматриваемый вопрос теоретическому анализу, по мнению Победоносцева, привела публициста к путанице и ненужным умствованиям. «Сама концепция ее [статьи – А.П.] несколько фальшивая, и этим объясняется спутанность мысли и потому слога» [23, с. 89][7].

Постоянное стремление обер-прокурора снять с повестки дня сложные вопросы, упростить реальную картину окружающей действительности побуждало Розанова воспринимать сановника и его ближайших соратников как представителей человеческого типа, не слишком отличающегося по своим ментальным, социокультурным особенностям от столь презираемой им либеральной интеллигенции. «Победоносцев был прекрасный человек, – вспоминал Розанов в «Уединенном», – но ничем не выразил, что имел «прекрасный, самородный русский ум». Был настолько обыкновенен, что не истоптал своего профессорства… Рачинский был сухой и аккуратный ум, без всего нового и оригинального» [1, с. 85]. Неудивительно, что к концу 1890-х годов публицист фактически порвал с прежним окружением и, по его словам, «“заворотив пушки”, начал пальбу “по своему лагерю” – всех этих скупых (не денежно) душ, всех этих ленивых душ, всех этих бездарных душ» [24, с. 389]. Одним из ярких эпизодов этой «пальбы» стали статьи Розанова по вопросам семьи и брака, опубликованные в 1903 году в сборнике «Семейный вопрос в России», основная часть этих статей была направлена против духовного ведомства, структуры, которую возглавлял Победоносцев.

Надо сказать, что для престарелого обер-прокурора такой поворот в воззрениях Розанова, стремительно становившегося звездой первой величины в мире русской журналистики, не был неожиданностью, хотя разобраться в его причинах до конца он, видимо, так и не смог. По его мнению, судьба бывшего учителя являла пример развращающего действия столичной среды на неготового к восприятию ее соблазнов провинциала. «Розанов – образчик того, что может случиться с человеком без настоящей культуры и характера, когда он попадает из трущобного угла своего в пандемониум журнального писательства», – писал Победоносцев Рачинскому в сентябре 1898 года [25]. В дальнейшем негативное отношение обер-прокурора к публицисту только нарастало, а смысл идейной эволюции последнего становился все менее понятен, приравниваясь к психическому заболеванию. «Розанов, я думаю, близок к сумасшествию, – сообщал сановник своему смоленскому корреспонден ту в конце 1899 года. – Теперь он ходит в публичную библиотеку исследовать Сирийские и Египетские культы любострастия» [26][8].

В целом, следует отметить, что взаимоотношения Победоносцева и Розанова, став примечательным примером взаимовосприятия людей разных поколений и во многом культурных миров, вряд ли могли обрести ровный устойчивый характер и тем более стать основой для делового сотрудничества. Этому препятствовали различия в мировоззрении, психологии, художественных вкусах, культурных предпочтениях и, самое главное, в политических установках, разделявших деятеля XIX века, эпохи, отмеченной сильной печатью «опростительских» тенденций, и человека рубежа веков, остро ощущавшего приближение политических потрясений нового столетия.

Расхождение, обозначившееся в 1890-х годах, оказалось непреодолимым. Победоносцев, всегда внимательно следивший за прессой, отмечал в последние годы жизни посвященные ему публикации Розанова, но относился к ним, разумеется, критически. Что касается публициста, то он, как отмечалось выше, в своих произведениях, вышедших уже после смерти сановника, нашел теплые или по крайней мере достаточно взвешенные слова в его адрес. Однако это обстоятельство, разумеется, не могло отменить факта глубоких разногласий в консервативной среде, проявившихся, в частности, в противоречиях между Победоносцевым и Розановым. Вызванные поколенческими, идейно-политическими и иными различиями, эти разногласия в конечном счете сыграли трагическую роль в судьбах консерватизма как общественно-политического течения.

 

Литература:

 

1. Розанов В.В. Уединенное / В.В. Розанов // Соч. М.: Советская Россия, 1990.
2.  Розанов В.В. Собр. соч.: [в 30 т. Т. 2:] Мимолетное / под общ. ред. А.Н. Николюкина. М.: Республика,1994. 541 с.
3. Победоносцев К.П. Письмо к С.А. Рачинскому от 15 сентября 1892 г. // ОР РНБ. Ф. 631: Письма к С.А. Рачинскому. 1892. Сентябрь-октябрь.
4. Ведерников В.В. К.П. Победоносцев о В.В. Розанове // Общественная мысль и социально- политическое движение в новой и новейшей истории: Сборник трудов. Вып. 3. Волгоград: Перемена, 2000.
5. Победоносцев К.П. Лебединая песнь абсолютизма // Новый журнал литературы, искусства и науки. 1906. № 2.
6. Победоносцев К.П. Письмо к П.И. Бартеневу от 5 мая 1906 г. // РГАЛИ. Ф. 46. Оп. 1. Ед. хр. 597.
7. Розанов В.В. Воспоминания и мысли о К.П. Победоносцеве // Новое время. 1907. № 11148.
8. Преображенский И.В. Константин Петрович Победоносцев, его личность и деятельность в представлении современников его общины. СПб.: Типогр. «Колокол», 1912.
9. Розанов В.В. Скептический ум / В.В. Розанов // Собр. соч.: [в 30 т. Т. 5:] Около церковных стен / под общ. ред. А.Н. Николюкина. М.: Республика, 1995. 558 с.
10. Бердяев Н.А. Нигилизм на религиозной почве // Победоносцев: pro et contra. СПб.: РХГИ, 1996.
11. Розанов В.В. М.П. Соловьев и К.П. Победоносцев о бюрократии // Новое слово. 1910. № 1.
12. Валуев П.А. Дневник. 1877–1884. Пг.: Былое, 1919
13. Милютин Д.А. Дневник. 1879–1881. М.: РОССПЭН, 2010
14. Половцов А.А. Дневник государственного секретаря. Т. II. М.: Центрполиграф, 2005.
15. Гиппиус З.Н. Живые лица / З.Н. Гиппиус // Собр. соч.: в 15 т. Т. VI. М.: Русская книга, 2002.
16. Бенуа А.Н. Мои воспоминания: в 5 кн. Кн. 4–5. М.: Наука, 1990.
17. Майорова О.Е. Московский петиметр (из истории русского утопизма) //Лица: Биографический альманах. Вып. 4. М.: Феникс; СПб.: Atheneum, 1994. С. 54–71.
18. Победоносцев К.П. Письмо к С.А. Рачинскому от 21 июля 1895 г. // ОР РНБ. Ф. 631: Письма к С.А. Рачинскому. 1895. Июль-август.
19. Победоносцев К.П. Письмо к С.А. Рачинскому от 15 января 1893 г. // К.П. Победоносцев о В.В. Розанове / Вопросы философии. 1993. № 12.
20. Победоносцев К.П. Письмо к С.А. Рачинскому от 31 марта –1 апреля 1893 г. // ОР РНБ. Ф. 631: Тихомиров Л.А. Воспоминания. М.: ГПИБ, 2003.
21. Тихомиров Л.А. Воспоминания. М.: ГПИБ, 2003.
22. Победоносцев К.П. Письмо к И.С. Аксакову от 4 августа 1874 г. // ОР РНБ. Ф. 14. Ед. хр. 658.
23. Победоносцев К.П. Письмо к С.А. Рачинскому от 28 февраля 1893 г. // К.П. Победоносцев о В.В. Розанове (1893) Вопросы философии. 1993. №
24. Розанов В.В. Опавшие листья. Короб первый / В.В. Розанов // Соч.: в 2 т. Т. II. М.: Правда, 1990
25. Победоносцев К.П. Письмо к С.А. Рачинскому без даты, между 11 и 25 сентября 1898 г. // ОР РНБ. Ф. 631. Письма к С.А. Рачинскому. 1898. Сентябрь.
26. Победоносцев К.П. Письмо к С.А. Рачинскому от 16 декабря 1899 г. // ОР РНБ. Ф. 631: Письма к С.А. Рачинскому. 1899. Ноябрь-декабрь.
27. Победоносцев К.П. Письмо к С.А. Рачинскому от 11 ноября 1899 г. // ОР РНБ. Ф. 631: Письма к С.А. Рачинскому. 1899. Ноябрь-декабрь.

 

 

[1] «Московский сборник» – главное публицистическое произведение Победоносцева, в 1896–1901 годах выдержавшее пять изданий.

[2] Важные аспекты взаимоотношений двух деятелей освещены в содержательной статье В.В. Ведерникова [см. 4].

[3] Очерк Розанова был ответом на публикацию в американском журнале “The Cosmopolitan” статьи Победоносцева «Заблуждения демократии». Материал был оперативно переведен и опубликован в России [5, с. 253–259]. Сам сановник отрицал, что посылал статью в журнал, хотя в целом она достаточно точно отражала его воззрения [см. 6, л. 115]. Возможно, редакция сама составила статью, взяв отрывки из ранее опубликованных произведений сановника.

[4] Помимо государственной и публицистической деятельности, Победоносцев был известен и как ученый-правовед, автор фундаментального «Курса гражданского права». В 1861–1865 годах будущий обер-прокурор состоял профессором Московского университета по кафедре гражданского права.

[5] Победоносцев был внуком священника, сыном профессора Московского университета, выслужившего потомственное дворянство на учебном поприще. Розанов, как известно, также был связан корнями с духовенством. Недоброжелатели, более родовитые сановники, постоянно поминали плебейское происхождение обер-прокурора, называя его за глаза «поповичем», «пономарем», «просвирней», «семинаристом» [см. 12, с. 171; 13, с. 290; 14, с. 21].

[6] Следует отметить, что Победоносцев, в отличие от многих высокопоставленных сановников, был открыт для общения с лицами, стоявшими вне официального мира, в том числе с представителями литературно-художественных кругов. В круг его близких знакомых входили Ф.М. Достоевский, Я.П. Полонский, А.Н. Майков, М.А. Балакирев, И.Н. Крамской. Обер-прокурор посещал в конце XIX века «пятницы» Полонского, популярные среди литераторов, и художественный салон княгини М.К. Тенишевой, завсегдатаями которого были А.Н. Бенуа и И.Е. Репин [см. 15, с. 169; 16, с. 194–195].

[7] Речь, видимо, идет о статье Розанова «О подразумеваемом смысле нашей монархии», которая была подготовлена к печати в «Русском вестнике» в 1895 году, но вырезана цензурой.

[8] Резкое недовольство Победоносцева вызвало и сотрудничество Розанова в «Русском труде» С.Ф. Шарапова, к которому обер-прокурор относился крайне отрицательно, несмотря на попытки Шарапова заручиться его поддержкой [27].

______

Наш проект осуществляется на общественных началах и нуждается в помощи наших читателей. Будем благодарны за помощь проекту:

Номер банковской карты – 4817760155791159 (Сбербанк)

Реквизиты банковской карты:

— счет 40817810540012455516

— БИК 044525225

Счет для перевода по системе Paypal — russkayaidea@gmail.com

Яндекс-кошелек — 410015350990956