Евразийство России. Миф или реальность?
Тот факт, что в центре политического и общественного внимания здесь находятся «традиционные» ценности — это хорошо, но, с другой стороны, необходимо добавить, что их распространение и реальное усвоение зависят от глубокого и длительного процесса десоветизации. Однако настоящего «перекрещивания» части общества, исторически исповедующей христианство, после распада СССР все-таки не произошло.
Уже проведенное выше сравнение европейцев и русских может послужить поводом для уточнения поддерживаемой нами идеи о русской цивилизации. Сегодня в Европе говорят о «Западе», имея в виду и Старый Свет, и США: лишь немногие специалисты говорят о «Западах», выделяя несколько видов даже в самой Европе.
В России распространено более точное выражение «коллективный Запад», предполагающее сплочение отличных друг от друга обществ, хотя общая идея та же: Европа и США не только являются частью одного геополитического и военного блока, но и принадлежат к одной цивилизации, а значит, культурно взаимозаменяемы.
На самом деле отождествление Старого Света и США — для европейской истории явление новое, и тот факт, что сегодня мало кто, особенно среди молодежи, понимает, что можно мыслить Европу без США, свидетельствует о ее глубоком нынешнем культурном и духовном кризисе. Как мы уже говорили, в этой статье невозможно обсудить все факторы, обуславливающие или опровергающие принадлежность России к европейской цивилизации, — это давнишний вопрос, обсуждавшийся на протяжении веков многими авторами, и сегодня являющийся весьма актуальным. Поэтому ограничимся констатацией того факта, что в целом принадлежность России к европейской цивилизации не означает отрицания ее силы, свободы и специфики.
Интересное следствие этого, на котором мы также не будем останавливаться, касается междоусобного характера нынешнего противостояния Европы и России и, значит, «двойного» междоусобного характера противостояния России и Украины. Как бы ни пытались снизить значимость русской культуры советские и неосоветские интерпретации, до революции некоторые европейские философы, как Ницше, с готовностью признавали, что первым идею смерти Бога сформулировал русский писатель, — а именно Ф. М. Достоевский. Более того, подобная принадлежность не означает полной культурной однородности, о чем свидетельствуют уже приведенные сравнения, касающиеся в основном видов секуляризации.
Действительно, даже между «Западами» и «Европами», существуют глубокие различия: с этой точки зрения, секуляризация католических и православных стран более схожа, чем протестантских, особенно до 1917-го года. Исторически тезис о европейскости России вызывал противодействие со стороны славянофилов и евразийцев[1]. На данный момент представители наиболее известной сегодня в публичном пространстве версии евразийства, — Дугин и ученики. Здесь мы ограничимся только этой версией евразийства, и, в большей степени, спецификой коммуникационных стратегий ее представителей. Дугинизм характеризует стремление монополизировать как евразийскую, так и правую идею. Это становится очевидным, если вспомнить обсуждение о присвоении возглавляемого самим Дугиным учебного центра имени русского философа И. A. Ильина. В этом случае российская правая мысль «спасена» от банальнейшей, на самом деле старой, но крайне актуальной и сегодня — как в России, так и на Западе — reductio ad Hitlerum (“редукция к Гитлеру”), — потому что «евразиатизирована»[2]. Таким образом, продвигаются не столько доктрина Ильина и русская правая идея как таковые, но их евразийский и интернационализированный вариант. Евразийская попытка, направленная на распространение мысли религиозного философа в обществе вопреки советскому до сих пор сильно влияющему чтению, претендует на эксклюзивность. Теории Ильина «очищены» от самых тривиальных и поверхностных советских (и либеральных) прочтений, — иными словами, они просто денацифицированы и дефашизированы.
Однако почему русская правая идея должна быть евразийской и евразиатизирующей?
Если сегодня мы больше привыкли к евразийской монополизации левого мышления путем своеобразной по содержанию отсылки к славянофильской традиции, то попытка сделать то же самое с правым носит более инновационный характер. Объединение так называемых крайне «правых» и «левых» в сильно синкретическое и релятивистское культурно-философское скопление якобы оправдано холизмом языка Традиции, хотя холизм и релятивизм/синкретизм — это, разумеется, совершенно разные вещи (то же самое касается гегелевского синтеза, слишком часто понимаемого как категория, включающая в себя всё, то есть как сумма всех позитивов и всех негативов).
Подобный подход также имеет тот недостаток, что слишком сильно настаивает на «негативном» моменте в определении национального самосознания: между тем, решающим фактором для «евразийскости» России является не столько то, что она на самом деле является таковой, сколько то, что она не является страной западной. Это негативная фаза диалектики любви-ненависти, вытекающей из самосозданного советского комплекса неполноценности по отношению к Западу, повлиявшего на распад СССР и приведшего к противоположному капиталистическому и либеральному перегибу ельцинской эпохи. Из демонизации 1990-х годов часто следуют предложения, более или менее открыто ссылающиеся на опыт социалистического прошлого. В этом случае, однако, не учитывают, что вынужденная чрезмерная либерализация 1990-х годов объясняется предшествующим социалистическим эксцессом. В качестве терапии нам предлагают основную причину болезни. В общем, не вполне понятна и проблематичность этой позиции: в 1990-е годы Россия, как и прочие европейские страны, зациклилась на другой разновидности «западной» модели, во многом чуждой и неприемлемой, — американской.
Ярко антизападный характер всех идей и теорий, определяющих, по их мнению, образность национального самосознания, приводит к очевидным противоречиям. В пример можно привести концепцию «Москва — Третий Рим». Евразийцы общаются с американскими и европейскими «антисистемными» силами, также выступающими против либерализма и глобализма (стоит напомнить, что среди них не только правые). Отсылкой к идее Москвы как третьего Рима евразийцы обосновывают образ России как оплота христианства и традиционных ценностей и, следовательно, защитницы «подлинной» традиционной европейской культуры. Данная коммуникационная стратегия весьма ситуативна, так как либо Россия совпадает с Евразией и, поэтому «Москва — Третий Рим» является альтернативой Западу, либо не понятна необходимость уравнения России с Евразией и отказа от всех западнических или просто западнофильских взглядов (чтобы не уклоняться от темы статьи, мы не будем останавливаться на трудностях, возникающих при совмещении примата православной традиции для России в случае ее евразийской сущности). В целом, справедливая критика европоцентризма и его преодоление не обязательно ведет к отрицанию одного, нескольких или всех элементов, исторически и традиционно считающихся частью национальной культуры рассматриваемой в каждом конкретном случае страны. Тезис о том, что из кризиса евроцентризма обязательно следует, что Россия — не европейская страна, упрощенческий. Напротив, влияние этого феномена на Россию свидетельствует о причастности русского мира к европейскому. Более того, евразийство не решает проблему безудержного стремления ко всему иностранному, просто предлагая других «идолов». В советское время говорилось, что Запад должен учиться у СССР, потом – наоборот (только РФ, а не СССР).
Теперь РФ должна учиться у других (якобы) евразийских государств-цивилизаций (Ирана, Индии, Китая, Северной Кореи), как ей лучше быть собой. Таким образом, неизбежно меняющиеся геополитические друзья-противники абсолютизированы и философски представлены как важнейшие составляющие евразийского многополярного мира. В большинстве случаев «друзья»-представители многополярного мира, которые либо все еще угнетаются, либо уже восстали против Запада, соответствуют (исторически недавним) противникам США. Результат — слегка десоциализированный (ниже будет дано определение данного прилагательного) советский интернационализм, применяемый на уровне как внешней, так и внутренней политики.
Прежде чем продолжить, уточним, что ниже высказанными аргументами не отрицается ни агрессивность западных стран, ни стремление к сохранению мирового господства США. Поразительно, что для многих признание данных реалий сводится исключительно к определенной идее о России и многополярном мире, оценке советского периода и так далее. Путаница между геополитическим и культурно-цивилизационным уровнями усугубляется поверхностностью релятивистского и синкретического метода, на основе которого устанавливается, какие страны являются самостоятельными и независимыми цивилизациями-государствами, а значит, представителями многополярного мира. Происходит это следующим образом: рассматриваются некоторые из наиболее известных концептов культурной традиции каждой страны-кандидата в евразийский, многополярный и якобы традиционный Пантеон.
Один из примеров: Северная Корея в настоящее время является не только геополитическим союзником РФ, но и цивилизацией, находящейся в силу своей специфики в особых отношениях с Россией-Евразией. Для доказательства этой онтологической, метафизической и историко-дестинальной связи достаточно очень краткого обсуждения понятия «чучхэ» и его стремительного сравнения с хайдеггеровским Dasein (Хайдеггер, хотя, пока не доказано обратное, немец и культурно «европеец», для евразийцев остается «универсальным» параметром сравнения, не теряющим своей валидности даже после критики вестернизации русского-евразийского мира). К этому следует добавить, что возможность существования политического, геополитического и даже военного антагонизма между полюсами освободившегося мира — не рассмотрена. То, что это геополитическое сближение — явный сигнал Китаю (что не удивляет, учитывая историю отношений СССР с этими двумя государствами), даже не принимается во внимание: только что «приобретенный брат» (Северная Корея) не может не ужиться с недавно приобретенным, то есть с Китаем. Такое упрощение не имеет лишь практико-инструментальных мотивов, но способствует сведению «Другого» к себе и путанице разных понятий.
Евразийский вариант идеи многополярного мира является десоциализированной версией идеи о «братских социалистических народах». Несколько десятилетий назад не только в СССР считали, что народы мира смогут стать братскими только при переходе на социалистическое устройство государства или, если рассматривать мягкую версию этого аргумента, при преодолении «структурных», «экономических» и «классовых противоречий» собственной системы. Это навязывало идею о том, что страна может реализовать свое предназначение, только став социалистической или «разрешив» свои экономические противоречия определенным и однозначным образом.
Сегодня точно так же геополитическое поведение весьма разных стран и их соответствующих культур рассмотрено согласно исключающей логике, больше не основанной на социалистической идеологии и на марксизме (что выражено прилагательным «десоциализированный»), а лишь на антиамериканизме и антизападничестве. Принадлежность к многополярному миру предопределяется выбором рассматриваемой страны «традионалистского» и «евразийского» пути. Реализация евразийского многополярного проекта, очевидно, является прерогативой России-Евразии, неслучайно ведущей за всех борьбу с глобализмом.
Геополитическая и культурная независимость каждой страны, таким образом, сводится к ее антиамериканизму и антизападничеству. Народы — либо рабы глобализма и США, либо свободны и принадлежат к евразийскому многополярному миру, — третьего не дано. Значит, к ним может быть применен в ином виде тот самый «неоколониальный» подход, который по отношению к западным странам сами евразийцы называют «вестернизацией» и яростно критикуют. Похоже, что совсем недавно Япония (!!!) также получила статус кандидата. Из-за абсолютизации геополитических союзников или противников возникают трудности с вероятным будущим изменением их ролей. Однако все легко решаемо. В отношении бывших антагонистов можно будет просто заявить, что, как это уже происходит сегодня, никто не выступает против подлинного (традиционного) «Запада», но исключительно против «Запада» «прогрессивного испорченного». О бывших друзьях можно будет сказать, что они отклонились от своей миссии, развратившись, — именно как современный Запад.
Интересное последствие сказанного касается применения мер ядерного устрашения, к которым призывают сторонники Дугина. Получается, что эти меры направлены исключительно против модернистского, но не классическо-христианского Запада. Короче говоря, все возможно, каждая страна в любой момент может стать другом или врагом, слугой Бога и слугой Сатаны.
Подобный культурный синкретизм использован и для закрепления некоторых якобы общепринятых «постулатов» современного российского сознания. Яркий пример — реабилитация фигуры И. В. Джугашвили. Его наследие целиком одобрено евразийцами, поскольку благодаря ему стал возможен «традиционный», «славянофильский» и «евразийский» поворот СССР. Неосоветский характер этих интерпретаций очевиден. Традиционализм Джугашвили объясняется принятыми мерами в области семейной политики (временный запрет на аборты и осложнение процедуры расторжения брака), а славянофильство и евразийскость — противостоянием Западу, под которым понимаются и Европа, и США. Получается лишь немного более доработанная версия красно-коричневой идеи Джугашвили как Отца и Спасителя отечества, клеймящая фашистом или предателем любого, кто осмеливается выдвигать даже не критические, а просто иные, альтернативные взгляды и оценки.
Опять же, советский опыт в целом оценивается положительно не столько по его «положительному» содержанию, сколько по его антизападничеству. По мнению других, такой «разрыв» с западным элементом ярко характеризует и первое поколение большевиков (Ульянов, Бронштейн): в любом случае, результатом становится полное оправдание действий революционеров и отрицание антирусского характера этих действий.
Поэтому не случайно, что в политико-культурных «красно-коричневых» движениях и партиях в конечном итоге преобладает именно левая составляющая: если в случае с евразийством это на первый взгляд менее очевидно, то этого нельзя сказать о «прилепинстве» и, если рассматривать итальянский случай, о таких образованиях, как «Italia sovrana e popolare» (Суверенная и народная Италия), появившемся из объединения различных «антисистемных» движений, в том числе вдохновленного идеями известного итальянского философа Диего Фузаро «Ancora Italia» (Снова Италия).
Релятивистский, синкретический и инструментальный характер таких движений проявляется также в их временной ограниченности: если поверить в высказывания разбросанных по всему мира красно-коричневых, согласно которой все антисистемные силы вместе могут победить общего врага (для упрощения допустим, что у них есть один и тот же враг), как бы они организовали себя после окончательной победы?
На чем могли бы сойтись приверженцы в высшей степени несоответствующих, открыто друг друга отрицающих взглядов? Исторически именно левые авторы настаивали на необходимости включить всех в борьбу против системы (капитализма), независимо от их позиции по любым другим вопросам (вспомните Антонио Грамши).
Рассмотренная необузданная евразийская потребность в символах и идолах не ограничивается российским контекстом, но применяется и к (некоторым) западным политикам. В эти дни, разумеется, фокус внимания евразийцев (и, в общем, всероссийский) направлен на Трампа. Если Дугин канонизирует Трампа (возможно, на следующей неделе, как и на прошлой, возобновятся разговоры о необходимости и неизбежности Армагеддона), то один из его известных учеников, Максим Медоваров, считает Трампа абсолютным злом. Разнообразие позиций и внутренняя диалектика — показатель высокого уровня здоровья одной школы мысли, культурно-философского движения и т.д. Однако тут речь идет о совсем противоположных тезисах. То, что они исходят, надо полагать, из одних и тех же принципов, подтверждает относительный и синкретический характер их метода.
Обращение к традиционным ценностям, как мы видели, характеризует суть евразийского подхода. В зависимости от своей «традиционности» страна может стать одним из многочисленных полюсов многополярного мира, а различные исторические теории и личности рассматриваются положительно или отрицательно. Таким образом, все, о чем мы говорили до сих пор, относится и к евразийской трактовке традиционных ценностей. И в этом случае евразийцы часто усложняют ситуацию, пытаясь сбалансировать «азиатофильский» уклон своей мысли с основополагающей ролью православной традиции для истории и культуры России. аже если предположить, что все ценности, называемые сегодня «традиционными», исторически и фактически таковыми являются, не все традиционные ценности религиозны и, наоборот, не все религиозные и, тем более, церковные ценности — традиционны. Некритичное принятие сложности этих смысловых пластов сказывается на поддерживаемых аргументах в спорах, затрагивающих таковые ценности. В качестве доказательства сказанного можно проанализировать аргументы, выдвигаемые недавно в спорах о преподавании эволюционизма в школах и о его отношении с креационизмом. Вопрос намеренно ставится в терминах, мягко говоря, пугающих. Действительно, не обсуждается ни возможность введения преподавания альтернативных научных или дополнительных к дарвинизму теорий (до сих пор дарвинистский эволюционизм не решил проблему появления жизни, то есть перехода от неорганической материи к органической), ни философских и теологических доктрин, разработанных в связи с подобными вопросами (в случае католицизма одним из многих примеров, хотя поныне весьма спорных именно с религиозной точки зрения, является де Шарден[3]). Напротив, проблема была резко и упрощенчески сведена к aut aut следующего рода: либо эволюционизм, то есть наука как таковая, либо Писания, то есть религия.
Отсылка к Священному Писанию сводится к якобы буквальному переложению и повторению его содержания: допущены лишь самые банальные и поверхностные интерпретации. Дословное толкование считается единственно верным. Всем известно, что и сторонники дословного толкования (не только Священного Писания) разделяются на несколько течений. Более того, история христианской, а также исламской экзегезы, показывает, что и смысловой подход, естественно, сам по себе не является ошибочным и еретическим. Таким образом, религия намеренно представлена в виде духовно обоснованного невежества. Возникает мысль, что быть «консерватором», «традиционалистом» или просто верующим предполагает отрицание разума и что вера никогда не должна на него опираться.
Иными словами, подтверждено глубоко укоренившееся сегодня лево-прогрессивное предубеждение, что любая форма религиозности или духовности соответствует мракобесию. Преподавание других научных теорий или сопоставление науки и веры в случае эволюционизма также не противоречит светскости государства: вместо этого, как обычно, получились искусственные дебаты, отвлекающие от сути вопроса. Тезисы различных «фракций» (эволюционистов и креационистов) не имеют отношения к существу рассматриваемой темы. Такая коммуникационная стратегия фокусирует внимание страны, ее интеллектуальную и духовную энергию на несуществующих или второстепенных проблемах. В обоих случаях результат один и тот же: деградация и нивелирование интеллектуальных дебатов в правом лагере.
Другой пример — дискуссия о квадроберах. Очевидно, что в данной тенденции воплощен опредмечивающий и неоязыческий дух нашего времени. С другой стороны, мысль о том, что квадроберы являются одним из сильнейших и опаснейших его проявлений — просто смешна. Тот факт, что обсуждение сосредотачивается на эпифеноменистических аспектах, свидетельствует об отказе от осознавания причин этих явлений и, следовательно, о бесполезности предлагаемых решений.
Коммуникативные стратегии евразийцев как нельзя лучше подтверждают состояние «второй религиозности»[4] (в смысле Шпенглера и Эволы), а значит, упадочный характер культурно-общественного дискурса в целом (не только российского, разумеется, а также европейского). При этом мы не утверждаем, что это неизбежное следствие отстаиваемых ими теорий: под выражением «коммуникативная стратегия» подразумевается именно намеренный и сознательный акт, направленный на продвижение определенного образа себя и собственной мысли. Евразийцы выбирают именно те методы, которые мы здесь анализируем, поскольку они, очевидно, позволяют добиться хороших результатов в краткосрочной перспективе. Главная цель — монополизация общественно-культурных дебатов. Основные усилия направлены именно на правые идеи, которые еще не были переработаны ни красно-коричневыми, ни самими евразийцами. То, что многие «правые» авторы переведены на русский язык и изучены именно ими, не отменяет того, что существуют применения этих идей (или любых, считающихся столь же «правыми»), которые выходят из-под их монополии. Этим объясняются их попытки совместить все: правых и левых, белых и красных, православие и евразийство, церковь и государство или, точнее, их представления о правых, левых и т. д. Неодуховный характер этого подхода заключается в очень сильной потребности в определенности метафизических, духовных и религиозных оснований, которая, однако, находит удовлетворение в разнообразии и непосредственности найденных ответов и их синкретическом смешении согласно ситуативно определяемым принципам, что, в свою очередь, отражается в мессианском и апокалиптическом тонах дискурса евразийцев.
“Mногонациональнофилия” не может быть объяснена только очевидной нуждой в общественном порядке и борьбой с любыми формами расизма, фундаментализма или дискриминации. Россию и Европу характеризуют культурный релятивизм и индифферентизм, «анационализм» в случае приезжих и «антинационализм» в случае автохтонов. Когда обсуждается тема мигрантов, то большинство политических партий, общественных движений и граждан равнодушно относится к месту происхождения этих людей, так как обсуждение отличий или сходств с коренными приравнивается расово-религиозной дискриминации, что обуславливает второй пункт, а действительно — демонизацию главенствующих этическо-культурных реалий данной страны.
Другими словами, Россия, как и остальная Европа, разделяет то настроение, на которое в последнее время стали указывать многие ученые, а именно — ойкофобия.
Россию и Европу объединяют также и одинаковые проблемы: одна из самых острых — управление миграционными потоками преимущественно суннитского населения (у американцев тоже есть трудности с иммиграцией с Юга, поэтому многие, не только по этому фактору, справедливо говорят о противостоянии глобального Севера и Юга как о действительно сущностной проблеме). В большинстве разновидностей мультикультурализма диалог с другим понимается как предполагающий самоотречение. В этом случае евразийская позиция с чисто практической точки зрения более эффективна, поскольку она всеобъемлюща, хотя, по той же причине, временна и неокончательна. Демонизация национального элемента и религии, когда речь идет о коренных народах, является предметом ежедневных дискуссий как в странах Старого Света, так и в России: в первом случае источником такого отношения является либерализм, а во втором — советское наследие. Неслучайно либерализм и социализм, исключая личную жизнь и экономическую сферу, очень похожи как проявления Модерна, что обуславливает преемственность советского социализма и либерализма в РФ.
Советское наследие очевидно проявляется и в идее защиты и освобождения стран так называемого третьего мира несмотря на то, что имеются и более недавние интерпретации этого феномена. В связи с этим не следует смешивать два разных уровня: геополитический и культурный. То, что Россия геополитически заинтересована в восстании многих африканских стран против западного неоколониализма, совершенно понятно, другое дело — приписывать этому восстанию судьбоносно-мессианский смысл, понятый как призвание к борьбе с «ур-глобализмом». Эта тема также очень тесно связана с построением многополярного мира. Справедливое утверждение нового мирового порядка, а также превалирование внешнеполитических интересов над внутренними (что, очевидно, не является новым аспектом в истории России), часто осмысливается посредством рассмотренных выше подходов, интернационализирующих понятие национального интереса.
Сторонники многополярности как в Европе, так и в России в основном делятся на тех, кто видит в России, с одной стороны, наследницу Советского Союза, а с другой — (СССР и) Российской империи и на этом основании ошибочно считают её уже традиционным государством. Следует отметить, что реальная борьба глобального Юга состоит в том, чтобы освободиться от внешних препятствий для того, чтобы стать полностью похожим на нынешний коллективный Запад, иными словами, стать таким же материалистичным, потребительским, но, в отличие от второго, не обязательно капиталистическим миром. Вопрос очень актуален, особенно с практической точки зрения, ведь в последнее время даже в России стали обсуждать с одной стороны привлечение африканской рабочей силы, а с другой, риски «африканизации»: пролистывая вакансии в интернете можно увидеть, что, например, работа в ресторанах быстрого питания требует знания французского языка.
* * *
Во многих европейских языках, как и в русском, существует определённая семантическая взаимозаменяемость терминов «консервативный» и «традиционный». Conservāre на латыни значит просто «сохранять». Данное понятие предполагает только то, что нам нечто предшествовало. Однако оно ничего не говорит о сущности сохраняемого. Предшествовавшее просто дано, и мы решили его сохранить. В то время как понятие традиции (от латыни traditio-onis, «передача»), как это ни парадоксально, предполагает определённую «активность» и прямую связь с прошлым. Традиция — это передача нам наследия предыдущих поколений ими самими.
Поэтому сохранять гораздо проще, так как это не обязательно требует активной работы над собственным сознанием. Для сохранения субъекту достаточно быть таким, какой он есть, не применяя никакого критического подхода или «картезианской переустановки»: речь идет лишь о том, чтобы поддерживать переданную позицию, не выходя за его пределы, не рассматривая его с третьей стороны. В этом случае интеллектуальная деятельность ограничивается исключительно формулированием новых «ярлыков» и пара-содержаний, применяемых к данному взгляду: индивид работает только на поверхностном уровне, никак не углубляясь. Напротив, осмысление “Традиции” (не будем останавливаться на том, что нет единогласных позиций о подлинной русской Традиции и об интерпретациях выдвигаемых моделей) предполагает критический анализ того, что было унаследовано (слегка видоизменённое либеральным образом 1990-ми годами советское наследие), а значит, и определенный ответ на судьбоносный вопрос: Что делать?
«Отказ от цивилизации» — не решение проблемы, но то же самое можно сказать и о «действии ради действия». В последние 40 лет, то есть со времен перестройки, Россия находится в неустанном поиске своей национальной идеи: этот процесс не закончился, и он имеет огромное значение для будущего страны. С другой стороны, та легкость, с которой переходят от одного предложения к другому, от одной модели к другой, — показатель определенной нестабильности и неокончательности. Подходы, по понятным практическим причинам интерпретирующие все версии национальной идеи в унитарном смысле, реализовывают то, что мы попытались описать в этой статье, — стратегии «неосоветского синкретизма».
В последние годы, помимо различных западнофильских и славянофильских идей, получила распространение позиция, представляющая собой альтернативу: Россия не смотрит ни на Запад и ни на Восток, а на себя. С геополитической точки зрения эта идея отражает состояние страны: с одной стороны, военное противостояние с коллективным Западом, с другой — объективные и понятные трудности, связанные с поворотом на Восток. Однако с культурной точки зрения это мало что меняет: ведь даже когда Россия смотрит только на себя, она делает это, применяя определенную точку зрения, то есть определенные представления о себе, которые на данный момент у нее сложились. Утверждение, что Россия не является ни Европой и ни Азией (или не состоит только из европейского или азиатского элемента), многими разделяется. С другой стороны, тот факт, что этот тезис так активно обсуждается, свидетельствует о том, что поныне нет общего согласия относительно характеристик, на которых основывается уникальность русского культурного кода.
Прибавим к этому актуальнейшую наивность впервые избавившегося от Бога и от любых ограничений человека, согласно которой для того, чтобы что-то получилось, достаточно это: 1) счесть правильным и положительным; 2) рационально распланировать; 3) осуществлять. Если что-то идет не по плану, то под сомнение ставится не справедливость и обоснованность намерения, а суть и интенсивность использованных для его реализации методов. С такой логикой обращаются и к советскому прошлому: «коммунизм не состоялся, потому что не было достаточно социализма», «социалистические идеалы справедливы, но их неправильно применяли» и т. д. Вера во всемогущество Человека, пережившая конец идеологий прошлого века, в советском случае возникла из конкретных интерпретаций и разработок философии космизма Н.Ф. Фёдорова. Идея человеческого всемогущества в сочетании с негативной формулировкой свободы («свобода», понятая как отсутствие ограничений, то есть «свобода от») обосновывает именно синкретический подход, согласно которому объединение теорий, практик и опытов, принадлежащих к разным контекстам и традициям (которые могут и отрицать только что указанные принципы), не только возможно, но, с прагматической и утилитарной точек зрения, ведет к максимуму выгоды, понимаемой как арифметическая сумма рассматриваемых элементов. Именно в этом и состоит суть нами проанализированной «неодуховности».
Чтобы преодолеть необходимость в таком культурном синкретизме, нужно смириться с «советским» как таковым: пока СССР более или менее осознанно не перестанет восприниматься как национальное (русское) государство, то нетерпение, нестабильность и разнообразие поисков самоопределения не могут утихнуть. Поэтому важно понимать каждый феномен, в том числе и приоритет внешнеполитических целей с точки зрения внутренней значимости.
Идея новой Европы как Большой Европы не совпадает с восстановлением «Старой» Большой Европы, обсуждение которой поэтому и откладывается. Иными словами, в настоящее время единство Большой Европы не может быть основано на актуализации общего классическо-христианского наследия, поскольку, как мы надеемся, здесь нам удалось показать, что оно находится в глубоком кризисе. Тезис о том, что оно может быть восстановлено в ближайшее время (или что это уже произошло), то есть что оно опять может стать чем-то живым и органичным, идеальной моделью, к которой можно постоянно обращаться с целью самопонимания и направления собственного будущего — весьма наивен. Лучше разработать прагматичную повестку дня, основанную на реалистичной оценке участвующих сторон. Мы говорили, что общей ошибкой 1990-х годов стал выбор американской модели, бывшей тогда в моде, и помешавшей созданию Большой Европы, в основном по вине западноевропейских стран.
Тот факт, что западноевропейские страны поныне сильно американизированы, не противоречит необходимости встать на самостоятельный путь: отказ от применения навязываемых новых моделей из-за океана и нежелание двигаться в этом направлении – условие будущего правильного курса. Избрание Трампа — хорошая (но и преувеличиваемая) возможность, хотя, к сожалению, очень маловероятно, что она будет соответствующим образом понята Старым Светом.
Что касается России, тот факт, что в центре политического и общественного внимания здесь находятся «традиционные» ценности — это хорошо, но, с другой стороны, необходимо добавить, что их распространение и реальное усвоение зависят от глубокого и длительного процесса десоветизации. Однако настоящего «перекрещивания» части общества, исторически исповедующей христианство, после распада СССР все-таки не произошло. Под термином «перекрещивание» имеется в виду не столько факт формального воцерковления (хотя он тоже важен), сколько закрепление необходимого для усиления традиционных ценностей особого «коллективного бессознательного».
[1] Данную категорию принято использовать для описания появившихся в первых десятилетиях прошлого века позиций.
[2] «Reductio ad Hitlerum» так же характеризует либералов, что обусловлено уже рассмотренной демонизацией этического государства как такового, то есть любого альтернативного вида государства.
[3] По этому поводу в православном катехизисе написано: «идея эволюции в обыденном сознании связывается с именем Чарльза Дарвина, так учат в российских школах и вузах. На самом деле эта идея гораздо древнее, её автором считается Анаксимандр Милетский. В Новое время термин «эволюция» в том значении, в каком мы его понимаем, ввёл англиканский богослов Метью Хейл (Matthew Hale, 1609-1676). В работе, которая называлась «Первоначальное происхождение человеческого рода, рассмотренное и испытанное согласно свету природы», Хейл пишет: «Мы не должны воображать, что все виды и роды были сотворены в той форме, в какой мы видим их сегодня. Нет, сотворены были только те виды и роды, которые мы зовём архетипами. А остальные развились (в оригинале здесь стоит слово evolve), эволюционировали из них под влиянием множества обстоятельств. Возможно, ныне различные виды были первично одним видом, но приобрели некоторые случайные различия с течением времени». Богослов XVII столетия делает важный вывод, что видовое разнообразие — это следствие естественных процессов, которые шли уже после Божественного творения первоначальных исходных форм (архетипов)».
[4] Для упрощения наших рассуждений в дальнейшем будем использовать формулировку «неодуховность».
Редакционный комментарий
от Бориса Межуева
Итальянский коллега, наш консервативный единомышленник Лео Лонганези полагает, что движение России к полноценной цивилизационной самостоятельности немыслимо без освобождения от идей коммунизма и социализма. Среди авторов Русской истины есть и те, кто считает, что, напротив, советский опыт неделимая часть цивилизационного пути России и освобождение от него не может не иметь разрушительного характера. Откровенно говоря, Русская Истина, еще будучи Русской Идеей, потратила большую часть сил и времени на попытки примирения красных и белых консерваторов, и это привело нас исключительно к отчуждению от тех и от других. При этом и те, и другие великолепно между собой ладят, негодуя исключительно против умеренных консерваторов, которых считают «розовыми». В свое время Семен Франк в гениальной статье «По ту сторону «правого» и «левого»» утверждал, что в период Гражданской войны «белые» (то есть умеренные консерваторы) вынужденно сплотились с «черными» (условно говоря, черносотенцами) против «красных». Но наступит время, когда «красные» сойдутся с «черными» против «белых», в число которых войдут все разумные люди. Кажется, это предсказание начинает сбываться на наших глазах.
Обсуждение
Об авторе: Лео Лонганези
Пишите нам свое мнение о прочитанном материале. Во избежание конфликтов offtopic все сообщения от читателей проходят обязательную премодерацию. Наиболее интересные и продвигающие комментарии будут опубликованы здесь. Приветствуется аргументированная критика. Сообщения: «Дурак!» – «Сам дурак!» к публикации не допускаются.
Без модерации вы можете комментировать в нашем Телеграм-канале, а также в сообществе Русская Истина в ВК. Добро пожаловать!
Также Вы можете присылать нам свое развернутое мнение в виде статьи или поста в блоге.
Чувствуете в себе силы, мысль бьет ключом? Становитесь нашим автором!
