РI: 11 марта исполнилось 150 лет со дня смерти выдающегося русского мыслителя, писателя и музыковеда Владимира Федоровича Одоевского. Мы не могли пропустить эту дату, хотя немного запоздали с реакцией на нее. Когда возникал наш ресурс, мы сошлись в признании необходимости объединить в каком-то одном общем интеллектуальном предприятии сообщества русских писателей-фантастов и историков русской философии. Эти цеха странным образом мало взаимодействуют между собой, хотя идейно и эстетически они, казалось бы, должны были тяготеть друг к другу. Отчасти нашу задачу должно было облегчить то обстоятельство, что русская самобытная философия и русская фантастика имеют общее происхождение, и у этих течений один отец – князь Одоевский. Первый русский «любомудр» и фактически родоначальник жанра антиутопии. Да и впоследствии фантастика и философия делали не всегда безуспешные попытки нового объединения – вспомним, хотя бы «Краткую повесть об Антихристе» Вл. Соловьева, что это как не фантастическая повесть? Новая русская философия может родиться именно из переосмысления как отечественной, так и мировой фантастики. И творчество Одоевского, о котором нам рассказывает один из основателей нашего проекта, философ и писатель Василий Ванчугов – это, конечно, мост в русское будущее, способное открыться лишь синтетическому уму, сочетающему образное видение и рациональное мышление.
***
Среди выступивших на Сенатской площади в декабре 1825 года один из бунтовщиков, вооруженный палашом и пистолетом, прицелился в великого князя Михаила Павловича, затем в генерала Воинова…
Однако в первом случае ему помешал матрос, во втором пистолет дал осечку, причем дважды. После разгрома восстания переодевшись в платье дворового человека он добрался до Варшавы, где и был схвачен, закован в кандалы, доставлен в столицу и водворен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости.
Это был Вильгельм Кюхельбекер, который совсем недавно вместе с Владимиром Федоровичем Одоевским приступил к изданию нового альманаха — «Мнемозина». Анонсируя его в «Вестнике Европы», они сообщали: «Сие издание, в роде немецких альманахов, будет иметь главнейшею целию — удовлетворение разнообразным вкусам всех читателей. Посему в состав «Мнемозины» будут входить: повести, анекдоты, характеры, отрывки из комедий и трагедий, стихотворения всех родов и краткие критические замечания». Для Кюхельбекера главной целью было, используя альманах, заняться наведением порядка в поэзии, а Одоевский планировал сделать его рупором для пропаганды философских идей нового кружка — «Общества любомудрия».
В первом номере «Мнемозины» Одоевский представил на суд читателей «Афоризмы из различных писателей по части современного германского любомудрия», в другой статье — «Секта идеалистическо-элеатическая» — Одоевский дал дополнительные разъяснения термина «любомудрие»: «До сих пор философа не могут себе представить иначе, как в образе французского говоруна 18-го века, посему-то мы для отличия и назвали истинных философов — любомудрами».
Одоевский сожалеет, что мы, русские, еще не богаты философскими сочинениями, что мы до сих пор в искусствах и науках — только подражатели, и причину такого положения дел он видит в нашем всеобщем «презрении к любомудрию» — вместо того, чтобы быть «соперниками гения», мы подражаем и в подражании совершенно забываем о самостоятельной деятельности.
Новое издание встретило самого непримиримого противника в лице Фаддея Булгарина, утверждавшего, что «Мнемозина» является экстрактом «греческого, римского, еврейского, халдейского и немецкого любомудрия». Он полагал, что «философические науки и отвлеченные системы у нас еще не распространились и найдут весьма мало охотников», тем более что и в самой Германии они имели мало читателей, и предлагает новоявленным любомудрам не «летать в области духа», а описывать земные области, не искать с Океном «матерьялов, составляющих хаос перед сотворением мира», в то время как у нас еще не все исторические материалы отысканы и не подвергнуты критической обработке, не толковать с Шеллингом о «непостижимом создании нравственного мира», а стараться «об утверждении русского языка неизменными правилами».
Сам Булгарин пропагандировал альтернативную любомудрию философию, представление о которой можно получить в его фантастическом рассказе «Правдоподобные небылицы или странствования по свету в двадцать девятом веке» (1824), где герой, попав случайно в двадцать девятый век, имеет удовольствие слушать в университете «профессора Здравого смысла». В университете будущего есть философский факультет, где наряду с философией преподаются «здравый смысл, познание самого себя и смирение». Герой слушает лекцию «профессора Здравого смысла» с превеликим удовольствием и вспоминает то время, когда он, посещая один немецкий университет, заснул на лекции по философии и упал со скамьи, чем «привел в смятение и соблазн всех почитателей Канта». Теперь же другое дело — профессор говорит «понятным для всех языком» и излагает истины «близкие к сердцу».
Однако вышло всего четыре выпуска альманаха. Кюхельбекер переехал в Петербург, где был принят в Северное общество. Он страстно желал иного порядка вещей в Отечестве, т. к. нынешний характеризовался злоупотреблениями чиновников, неправедным судопроизводством, угнетением крепостных крестьян, упадком торговли и промышленности, развращенностью нравов, невежеством народа, поверхностным воспитанием и обучением юношества высших сословий и крайним стеснением российской словесности от самоуправства цензоров. Случившееся с ним далее уже известно читателю.
А «Общество любомудрия», будучи «тайной организацией», после известия о мятеже в столице, упреждая возможное расследование, самораспустилось, и Одоевский «с особенною торжественностью» предал огню в своем камине и устав, и протоколы ученого общества.
В 1826 г. он переехал в Санкт-Петербург, где женился, поступил на службу в Министерство народного просвещения, в Комитет иностранной цензуры, исполняя особые поручения Дмитрия Блудова, который по окончании дела декабристов был пожалован в статс-секретари и занял место «товарища министра». Служба нисколько не препятствовала литературному творчеству Одоевского, к которому он пристрастился в Москве.
Среди прочих опусов появился рассказ «Два дни в жизни земного шара», опубликованный в 1828 году в журнале «Московский вестник» за подписью «Каллилор», в ответ на многочисленные толки о комете, которая должна была появиться в 1832 году и вроде как уничтожить нашу планету.
Среди ярких продуктов его фантазий той поры можно отметить «Пестрые сказки с красным словцом, собранные Иринеем Модестовичем Гомозейкою, магистром философии и членом разных ученых обществ, изданные В. Безгласным» (1833), затем наброски трактата «Русские ночи, или о необходимости новой науки и нового искусства» (1835), где среди прочего указывается, что как состояние исторических и философских наук в связи с разными обстоятельствами, так и собственные силы не позволяют автору дать его наблюдениям «строгой логической формы», и потому он просит возможных читателей «смотреть на сей опыт как на замысел останется в наброске, проект в формате «русских ночей» все же получит продолжение в виде собрания размышлений на актуальные темы и проблемы.
Одна из них представлена в небольшом рассказе «Город без имени» (1839), который заслуживает нашего внимания как своеобразный «мысленный эксперимент» в философии, когда проблемная ситуация разыгрывается в воображении, поскольку с помощью фантазии можно вводить любые условия опыта, и это дает нам возможность рассмотреть все варианты развития событий, достичь результата. Говоря другими словами, Одоевский через фантастический рассказ дает нам возможность изучить все возможности утилитарной философии, посмотреть, к чему приведет постепенное, последовательное применение ее основного принципа.
В своей жизни мы имеем дело со множеством мнений и теорий, которые имея одну цель — благоденствие общества, все же противоречат друг другу. Что будет, если попробовать выявить, нет ли чего-нибудь общего всем этим мнениям и теориям? И вот одному молодому человеку в Европе — Бентаму — становится видно, что все то то, что бесполезно — то вредно, а что полезно — то позволено, и потому единственное твердое основание для нашего общества: польза, и только польза, которая отныне будет первым и последним законом, из нее одной отныне будут происходить все наши постановления, занятия, нравы; польза заменит шаткие основания совести, врожденного чувства, поэтические фантазии, вымыслы филантропов, в результате чего общество наконец-то сможет достичь прочного благоденствия.
Эти выводы, построенные на столь очевидном, твердом и положительном основании, воспламенили часть общества. Однако поскольку посреди старого порядка вещей нельзя привести в исполнение всю систему Бентама, последователи нового воззрения нашли себе пустое место, где и приступили к устройству жизни на новом основании, Друг Бентама, избранный в правители, всякий раз, как только замечал малейшее ослабление воли или нерадивость, произносил заветное слово «польза», и все быстро приводилось в порядок. Вскоре колония процветала. В различных ее собраниях и сообществах всегда поддерживался разговор только на одну тему: из чего можно извлечь себе пользу? Все книги публиковались только на эту тему, так что вместо романа девушка здесь читала трактат о прядильной фабрике, двенадцатилетний мальчик начинал откладывать деньги на составление капитала для торговых оборотов, во всех семействах не было ни бесполезных развлечений, и каждая минута отведена под дело, пользу и выгоду.
Такой подход в итоге оказал влияние и на взаимоотношения с приграничными территориями: соседняя колония показалась удобным местом, и когда вследствие целенаправленных действий ее жители разорились, бентамистам решено было сделать выбор: полезно или нет для них приобрести землю ослабевших соседей? Все отвечали, что полезно, после чего последовал другой вопрос: как приобрести эту землю — деньгами или силою? На этот вопрос они отвечали, что сначала надобно попробовать первый вариант, а если это не удастся, то употребить силу. На предложение об уступке своей земли за деньги соседи отказали, после чего, рассчитав издержки на войну с выгодами, которые можно будет извлечь из земли соседей, бентамисты напали на них и уничтожили всех, кто мог оказать какое-либо сопротивление, а прочих изгнали в дальние страны.
Имея беспрестанно в виду одну собственную пользу, они считали все средства в отношении других дозволенными: и политические хитрости, и обман, и подкупы.
Мало-помалу все прочие колонии подпали под их власть, и Бентамия сделалась сильным и грозным государством. Однако вскоре возникли здесь внутренние споры и разногласия.
Пограничные города Бентамии, получавшие выгоды от торговли с иноземцами, находили полезным быть с ними в мире, в то время как жители внутренних городов, стесненные в малом пространстве, наоборот, жаждали расширения пределов государства и находили полезным затевать ссоры с соседями, хотя для того, чтоб избавиться от излишка своего народонаселения. В итоге, голоса разделились, при этом обе стороны говорили об одном и том же: об общей пользе, не замечая того, что каждый под этим словом понимал лишь свою собственную. Бентамия распалась на две части: одна объявила войну иноземцам, другая заключила с ними торговый трактат, после чего одни разбогатели, другие же разорились.
Отныне никто не хотел пожертвовать частью своих выгод для общих, если эти последние не доставляли ему непосредственной пользы. И истощенные долгой борьбой, люди впали в уныние, оставили дела. Никто не хотел ничего предпринимать для будущего, все чувства, мысли и побуждения ограничились настоящей минутой, понятия перемешались, слова переменили значение, общая польза казалась уже мечтою, и эгоизм стал единственным, святым правилом жизни.
Как следствие — хозяевами положения сделались купцы и государственное правление превратилось в «компанию на акциях». Затем правителями сделались ремесленники, и государство превратилось в мастерскую. Ремесленники уступили место землепашцам, так что все, кто имел руки, не привыкшие к грубой земляной работе, были изгнаны из страны. Однако земледельцы вскоре вынуждены были, для охранения себя от набегов, оставить свои занятия, и голод, со всеми его ужасными последствиями, охватил всю Бентамию. Люди удалились в леса для ловли зверей, разлученные друг от друга дичали, и с каждым поколением терялась часть воспоминаний о прошедшем. Итогом стало полное забвение и разрушение идеального строя, основанного когда-то на всеобщей пользе и выгоде.
Вскоре последовали фантазии Одоевского уже о судьбе России. Сначала в журнале «Московский наблюдатель» под псевдонимом «В. Безгласный» появились «Петербургские письма» (1835), из которых можно было узнать, как сын поэта, чтобы удостоиться руки женщины, должен будет показать свои достоинства не на турнирах и битвах, как прежде, а сделать какое-либо важное открытие в науках; люди найдут средства «превращать климаты или по крайней мере улучшать их», и может быть, «огнедышащие горы в холодной Камчатке будут употреблены, как постоянные горны для нагревания» страны; для противодействия ветрам используют вентиляторы; усовершенствование френологии приведет к уничтожению лицемерия и притворства; книги будут писаться слогом телеграфических депешей; переписка заменится электрическим разговором; романы заменит театр.
На следующий год после «Петербургских писем» Одоевского последует «философическое письмо» Петра Чаадаева из «Некрополиса», опубликованное осенью 1836 г. в журнале «Телескоп» (№ 15), из которого читатель узнавал, среди прочего, что одна из самых прискорбных особенностей России состоит в том, что здесь все еще открывают истины, ставшие избитыми в других странах и даже у народов, гораздо более нас отсталых, что мы никогда не шли вместе с другими народами, не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, — ни к Западу, ни к Востоку, стоим как бы вне времени, всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось, и дивная связь человеческих идей в преемстве поколений и история человеческого духа, приведшие его во всем остальном мире к его современному состоянию, на нас не оказали никакого действия.
После публикации «философического письма» последовало тщательно расследование, организованное Александром Бенкендорфом. Для него, вскоре станет понятно, прошедшее России— удивительно, ее настоящее — более чем великолепно, что же касается ее будущего, то оно «выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение» — вот «точка зрения, с которой русская история должна быть рассматриваема и писана», заметил он М.Ф. Орлову в ответ на его попытку заступиться за Чаадаева, который если и суров к прошлому Отечества, но «чрезвычайно много ждет от ее будущности».
Автор «философического письма» был объявлен сумасшедшим, а для противодействия его тлетворным идеям необходимо было принять меры, в том числе и литературные. В итоге, появляется еще один альманах — «Утренняя заря», издаваемый жандармским офицером Владимиром Андреевичем Владиславлевым. В адрес Одоевского последовало два письма от Бенкендорфа, который просил нашего философа и фантаста поддержать своими трудами новое издание. Вскоре за подписью Одоевского, уже не скрывавшегося, как прежде, под псевдонимом, в альманахе появился рассказ под заглавием «4338 год. Петербургские письма» (1840).
Некий китайский студент Главной Пекинской школы Ипполит Цугуев из XLIV века, путешествующий по России, шлет эпистолы своему другу Лунгину, оставшемуся в Пекине. Из переписки становится известно, что путешественник «в центре русского полушария и всемирного просвещения», Москва и Петербург слились в единый огромный мегаполис, который отапливается трубопроводом, перегоняющим тепло от экватора в северные районы, благодаря чему русские победили свой враждебный климат, продемонстрировав удивительную ученость и изобретательность. Ко всякому, удостоенному звания поэта или философа, здесь дается в помощь несколько ординарных историков, физиков, лингвистов и других ученых, которые обязаны действовать по указанию своего начальника, каждый из историков имеет, в свою очередь, под своим управлением имеет несколько хронологов, филологов-антиквариев, географов; физик — химиков, минерологов, последний, в свою очередь, имеет в распоряжении металлургов и так далее, до рядовых испытателей, занимающихся простыми и грубыми опытами. От такого распределения занятий все только выигрывают: поэт не отвлекается от своего вдохновения, философ от своего мышления, в итоге, сделаны «открытия неожиданные, усовершенствования почти сверхъестественные».
Напечатанное было лишь частью большого замысла. Из опубликованных и неопубликованных отрывков видно, что Одоевский формирует будущее России почти в унисон Бенкендорфу, и также «чрезвычайно много ждет от будущности». Но поскольку задуманная трилогия (прошлое, настоящее и будущее России) осталась неисполненной, нам трудно судить о степени влияния Бенкендорфа на данные фантазии Одоевского.
Как бы то ни было, состоя на службе, Одоевский учитывал в своем творчестве актуальную политическую повестку, привнося в литературные фантазии дух государственной пользы. Но основной урок, извлекаемый из знакомства с его творчеством — фантазии его пригодны и для философии, при условии, что они остаются в пределах разумного. Тогда создаются альтернативные миры, благодаря которым можно проводить мысленные эксперименты, полезные не столько для проектирования будущего, сколько для проверки на истинность явлений настоящего.
