РИ рада представить вниманию наших читателей новую статью консервативного публициста и общественного деятеля Дмитрия Юрьева, посвященную рассмотрению духовных основ современного российского традиционализма. Мы давно хотели попытаться осмыслить критически — именно с позиции консерватизма, что представляет собой Традиция в понимании Александра Дугина и его школы. В какой мере дугинский традиционализм может считаться адекватным выражением консервативного христианского миросозерцания? Дмитрий Юрьев начинает этот важный разговор, и мы надеемся, что он будет продолжен.
Изначальная традиция по своему происхождению является «нордической», «полярной», а не восточной или западной; это объяснение кажется нам вполне достаточным, для того чтобы больше к этому вопросу не возвращаться.
Рене Генон
Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга.
Ин 13:34
Указ «Об утверждении Основ государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей», подписанный Владимиром Путиным 9 ноября 2022 года, стал шагом к дальнейшей институционализации государственной ценностной политики в рамках стратегии национальной безопасности Российской Федерации, утверждённой 2 июля 2021 года другим указом президента России и включающей в себя раздел «Защита традиционных российских духовно-нравственных ценностей, культуры и исторической памяти» (пункты 84-93).
Данная тема присутствует в интеллектуально-пропагандистском пространстве текущей русской мысли давно, однако теперь, с переходом в практическую плоскость, она нуждается в уточняющей конкретизации. И прежде всего вот в какой — от кого следует защищать традиционные российские духовно-нравственные ценности? И зачем это делать? В указах содержатся ответы на указанные вопросы по существу. Во-первых, ТРДНЦ следует защищать потому, что они являются «основой российского общества, позволяющей защищать и укреплять суверенитет России». Во-вторых, защищать их следует от «чуждых идеалов и ценностей», насаждение которых разрушает фундамент культурного суверенитета, подрывает основы политической стабильности и государственности. И это понятно.
Однако опыт — как давний, так и новоприобретаемый — ставит перед нами и другой вопрос: а только ли чуждые ценности Запада (точнее, ценности актуального «критико-теоретического» антихристианского извода) угрожают нашему культурному (а также духовно-нравственному и государственному) суверенитету? И нет ли угрозы в этой трудной духовной борьбе получить удар в спину?
Русская идея как объект государственного регулирования
Тема ТРДНЦ давно вошла в дискурс русской национальной идеи и стала наиболее проработанной (если не единственной проработанной) его темой.
Совсем (по историческим меркам) недавно над русской идеей довлел пункт 2 статьи 13 Конституции, запретившей устанавливать в России государственную идеологию. И только невнятные ТЗ от лихого девяностого бизнеса иногда побуждали сохранившихся и новоявленных идеологов к предпродажным подготовкам концепций русской идеи размером примерно страниц на пять с надлежащим напором духовности. С началом новой политической каденции, оказавшейся не только этапной, но и значимой на долгое время вперёд, духовные искания и находки приобрели бо?льшую ликвидность, но исключительно в рамках решения электоральных задач внутриполитического блока: слово «идеология» в наступившей реальности Дня Сурка стало строкой в бизнес-планах предвыборных кампаний. А потом сурок Фил спрятался в норку, ему на смену пришёл суровый КОЛ (конкурентность-открытость-легитимность, если кто забыл), и, наконец, в преддверии совсем новых времён, идеология вышла из опалы и возглавила список официально признанных национальных KPI.
Надо сказать, что на высшем государственном уровне разговор о русской идее пошёл конкретный. Как, например, было с вошедшей в народное употребление (и потом не раз осмеянной оппозиционной интеллигенцией) формулой — духовные скрепы. Она прозвучала из уст Владимира Путина в символический день (12.12.12) выступления с ежегодным президентским посланием и — по своему содержанию — вообще лишена официозного пафоса, а, наоборот, сведена к простым и понятным человеческим смыслам. «Знаете, уважаемые коллеги, мне больно сегодня об этом говорить, — отметил президент, — но сказать я об этом обязан. Сегодня российское общество испытывает явный дефицит духовных скреп: милосердия, сочувствия, сострадания друг другу, поддержки и взаимопомощи — дефицит того, что всегда, во все времена исторические делало нас крепче, сильнее, чем мы всегда гордились».
Ещё более практичной стала идеологическая формула, провозглашённая Путиным 3 февраля 2016 года: «У нас нет никакой, и не может быть другой объединяющей идеи, кроме патриотизма». Формула была её автором недвусмысленно разъяснена: идея не должна быть партийной, а должна быть человекоориентированной — все («и чиновничество, и госаппарат, и бизнес») должны эффективно работать на страну, понимая, что «страна — это люди», а не как, например, в советские времена, когда была «такая “давлёнка” со стороны государства — сначала страна, а потом неизвестно кто».
10 мая 2020 года президент в ещё более заострённой форме попросил идеологов не обострять: патриотизм как национальная идея «заключается в том, чтобы посвятить себя развитию страны, ее движению вперёд». Но при этом он не должен быть «квасным, затхлым и кислым», не должен «всё время хвататься только за наше героическое прошлое», потому что «нужно смотреть в наше не менее героическое и успешное будущее, и в этом залог успеха».
Следует подчеркнуть, что сказано это было на пути к принятию эпохальной конституционной Поправки-2020, внедрившей в обновлённую Конституцию, наряду с рядом организационно-технических новшеств, ключевую ценностную часть. Положения, закреплённые в статьях 67, 67.1, 68 и 114 Конституции, ни в коем случае не отменили (это запрещено основным законом), но уточнили содержание первого её раздела — «Основ конституционного строя». Так, в варианте Конституции времён начала 90-х годов упоминалась (во второй статье) только одна «высшая ценность» — человек, его права и свободы, — а также (в экономическом разделе и не один раз) денежные средства и ценности. В июле 2020 года список ценностей расширился и включил в себя упоминание традиционных ценностей: как в прямой формулировке (о госполитике по защите традиционных семейных ценностей), так и в косвенной (при упоминании тысячелетней истории и памяти предков, передавших нам идеалы и веру в Бога). Опять же всё понятно — о чём это и зачем это: практично, патриотично, объединяюще.
И вот — указ от 9 ноября. Можно смело утверждать, что этим указом ТРДНЦ позиционируются всё в той же присущей лексикону главы нашего государства манере — конкретно-реалистичной. Во-первых, разъяснено, что «традиционные ценности — это нравственные ориентиры, формирующие мировоззрение граждан России, передаваемые от поколения к поколению, лежащие в основе общероссийской гражданской идентичности и единого культурного пространства страны, укрепляющие гражданское единство, нашедшие свое уникальное, самобытное проявление в духовном, историческом культурном развитии многонационального народа России». Во-вторых, конкретизируется, что «к традиционным ценностям относятся жизнь, достоинство, права и свободы человека, патриотизм, гражданственность, служение Отечеству и ответственность за его судьбу, высокие нравственные идеалы, крепкая семья, созидательный труд, приоритет духовного над материальным, гуманизм, милосердие, справедливость, коллективизм, взаимопомощь и взаимоуважение, историческая память и преемственность поколений, единство народов России». В-третьих, констатируется, что «христианство, ислам, буддизм, иудаизм и другие религии, являющиеся неотъемлемой частью российского исторического и духовного наследия, оказали значительное влияние на формирование традиционных ценностей, общих для верующих и неверующих граждан», причём «особая роль в становлении и укреплении традиционных ценностей принадлежит православию». И, наконец, делается вывод: «Российская Федерация рассматривает традиционные ценности как основу российского общества, позволяющую защищать и укреплять суверенитет России, обеспечивать единство нашей многонациональной и многоконфессиональной страны, осуществлять сбережение народа России и развитие человеческого потенциала».
То есть — опять и снова — вычищенная конкретика. Ничего лишнего. Все термины разъяснены, расшифрованы — как и раньше. Что такое, например, духовные скрепы? Это просто метафора: имеются в виду, напомним, милосердие, сочувствие, сострадание друг другу, поддержка и взаимопомощь. Что такое традиционные? Это эпитет, который подчёркивает жизненность, естественность духовно-нравственных ценностей (а именно: ценностей жизни, достоинства, прав и свобод человека, патриотизма, гражданственности, служения Отечеству и др.) и подкрепляет их понятное содержание (см. цитаты выше) авторитетом тысячелетней общей истории.
Сами по себе ценности, конечно, не определяются ни Конституцией, ни положениями и указами. Ценности завязаны на трансцендентное, на различение добра от зла, о них несут благую весть пророки и апостолы, поют поэты и мудрствуют мыслители. А политические лидеры — они соотносят высокое с конкретным, определяя направления государственной политики. И запускают в работу общепринятую схему — как это бывает, например, с реализаций посланий президента (список поручений, план действий, контроль исполнения). Так сказать, прикладной патриотизм в действии. Основанный на общепринятом понимании того, что такое хорошо и что такое плохо. И вверенный профессионалам-исполнителям, тем самым, которые реализуют всё прикладное на свете — выборы, подбор-подготовку-расстановку кадров, обучение-воспитание, информационное сопровождение.
Конечно, инициатива и творческий задор — делу не помеха. Но некоторые, особо пассионарные, исполнители иногда, как говаривал товарищ Ленин о товарище Троцком, «чрезмерно хватают самоуверенностью». Они выпрыгивают за отведённые им рамки и — неумышленно, конечно — переворачивают пирамиду вверх основанием. И помещают свои умозаключения и прозрения в центр управления процессом реализации президентского документа. Можно сказать, заигрываясь в слова престолов. А такие словесные игры иногда не только не доводят до добра, а и заводят в очень опасные дебри.
Как это случилось — в нашем случае — с эпитетом «традиционность», который в воспалённом сознании узкого круга идеологов-инициативников не просто отодвигает ценности в сторону, но претендует на то, чтобы их полностью обнулить и провозгласить саму по себе традиционность единственной, абсолютно самодостаточной, ценностью.
Традиционализм как ересь
У почитания самой по себе традиции как сверхценности — древняя история.
Самая традиционная традиция — это, конечно, религиозная традиция. И у нас в России — в рамках конституционного принципа свободы совести — особо выделяют так называемые традиционные религии, перечисленные как в законе «О свободе совести и религиозных организациях», так и в основах госполитики по сохранению и укреплению ТРДНЦ: христианство, ислам, буддизм, иудаизм и другие традиционные религии (причём «особая роль принадлежит православию»). 27 октября прошлого года на сессии клуба «Валдай» президент был настроен более определённо: «У нас четыре традиционных конфессии, нам достаточно». Впрочем, отверг Путин при этом только звездониеву «религию справедливости», которую попытался впарить ему на сессии православный сталинист Проханов — а вовсе не заслуженные и очень древние традиционные религии русского северо-востока.
Традиционность религий в России — это, несомненно, важный фактор государственного и общественного признания конфессий и религиозных организаций. А ещё — это платформа взаимоуважения и согласия между ними. Многие муфтии и архиереи, например, согласны между собой в том, что у православия и ислама близки именно традиционные нормы жизни и моральные ценности, а некоторые даже осторожно намекают на то, что мусульмане с их шариатом православным с их домостроем ближе и роднее, чем католики с их филиокве.
И вот тут возникает момент, требующий обсуждения. Особая роль православия в России закреплена законом и нормативными актами. При этом — напомним — православие — это не религия, это эпитет для христианства. А у христианской традиции с традицией как таковой отношения совершенно особые. Потому что христианство — это религия Нового Завета.
Напомним, что Евангелие его провозвестники — апостолы, апостольские мужи, апологеты и вся череда апостольского преемства — понесли в мир в конкретное историческое время, наступившее, как сказано в Символе веры, после Воскресения Христова при Понтийстем Пилате. То есть под высокоразвитой юрисдикцией многонациональной и многоконфессиональной Римской империи. Империи не просто веротерпимой — но даже жадной до «богов чужих», которые, после триумфальных завоеваний и покорения народов, присваивались Римом как почётные трофейные боги. Некоторых римляне при этом опознавали под чужими именами как своих (Зевс, например, оказался Юпитером, а Афродита — Венерой). Некоторых (Исида, Митра) запросто впускали в свой безразмерный пантеон и разрешали к ним тянуться жадным до моды простым римлянам. Но было одно — исчерпывающее и достаточное — условие: боги эти должны были быть очень сильно традиционными. Древними. Например, евреев с их единобожием Рим (хотя и с трудом) признавал: единобожие — это, конечно, дикость, но раз древняя, то ладно. Древний? welcome!
Но вот вера христиан — она же совсем не традиционная! Они же сами провозглашают, что у них Завет — Новый! А формула religio nova в Риме — это конкретно corpus delicti. Состав преступления. Добро пожаловать в цирк, на арену к диким зверям. На пытки, костры, кресты. И так более 250 лет с небольшими перерывами. И это в гедонистическом Риме, в котором религия относилась, скорее, к чему-то вроде дресс-кода и этикета, то есть к сфере бытового нормативного регулирования.
Парадокс — но самые жестокие и массовые гонения против христиан развязывали так называемые хорошие (классификация римских историографов) императоры, такие как Траян («лучший за всю историю Рима») или Марк Аврелий («философ на троне»). Зато передышка наступала в годы правления императоров недостойных (таких как распутник Каракалла, трансгендер Гелиогабал или вообще Коммод из фильма «Гладиатор»). По словам русского антиковеда Фаддея Зеленского, они были снисходительны к христианам «конечно, не по сочувствию, а по совершенному нерадению о делах государственных».
Истоки марк-аврелианского террора понятны: внутренний философ-любитель в хорошем императоре перехватывал управление у менеджера-профессионала — и с этим управлением не справлялся. Потому что когда для тебя твой этикет и твои нормативы становятся сакральными, твой менеджмент превращается в мюнхгаузеновский — очень много усилий, очень болит кожа под волосами на голове, а конь всё глубже уходит в трясину. И радение получается уже не о делах, а как у хлыстов со скопцами — все впадают в экстаз и дико пляшут в исступлении.
А вот новозаветники о делах государственных в таком понимании точно не радели. И не претендовали ни на что цезарево — от налогов до власти. Они не отказывались служить своему древнеримскому отечеству и всем прочим «князьям и сынам человеческим», но не поклонялись им и не уповали на них — внихже несть спасения.
…Ничто так не противоречит сущности христианства — веры Нового Завета — как языческий культ древности, ветхости, ложно-сакральной традиции. Христианство — это религия неизменно новой Вечности, которой нет дела до времени, будь оно древностью или актуальной современностью, но есть — всегда и прямо сейчас! — дело до каждого из нас. Христиане — это люди, традиция которых вот уже 1970 (с чем-то) лет подряд, согласно апостолу Павлу, есть традиция Божественной любви, которая долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине: всё покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит, никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится (1 Кор 13:408).
Поэтому на Литургии мы молимся не «дай мне, Иисус, по традиции, вина и хлеба в память о древнем ужине, имевшем место примерно 1987 лет назад в Иерусалиме», но «Сыне Божий, впусти меня на Твою тайную вечерю прямо сейчас, в этот самый момент, чтобы мне вместе с Твоими учениками причаститься Плоти и Крови Твоих». Поэтому искушение лже-традиционализма — это не менее страшная угроза для верующих во Единого Бога, чем искушение обновленчества-актуальности. Ибо древность, как и актуальность — от мира сего. И поклониться им (вместо Бога) значит променять Бога на истукана, и на «священный» циферблат — Жизнь Вечную.
Патриарх Кирилл, кстати, с полным основанием предупреждает нас об угрозе глобальной ереси человекопоклонничества. Важное дополнение: ересь эта не обязательно приходит «снаружи», она может, подобно раковой опухоли, прорастать и изнутри церковной традиции.
Вся Священная История пронизана Второй Заповедью, духом войны Единого Бога с поклонением рукодельным «кумирам». Но если в Ветхом Завете Господь воспрещает Своему жестоковыйному избранному народу отливать истуканов (в граните или в золоте), то в Новом Завете Сын Божий заклинает Своих учеников от «закваски фарисейской», от замены поклонения Богу поклонением идолу правильности своего вероисповедания.
Подмена Бога эпитетами — это ничуть не менее богопротивно, чем подмена Бога мамоной или гендерной теорией. Потому что это — столь же прямой путь к отказу от Христа. И ещё — это сегодня не только тенденция, но и реальность.
«Сам термин “христианство” несёт в себе определенную двусмысленность. В русском языке более правомерно употреблять выражение “православие”… Слово “христианство” — новообразование, европейская калька», — полагает философ Александр Дугин (о нём мы скоро поговорим подробнее).
Как рассказывают хорошо знающие люди, в последнее время значительное количество недавних христиан-энтузиастов, часто — из числа профессионалов с боевым опытом, уходят из Церкви, чтобы припасть к «славянским» (или даже скандинавским), то есть ультратрадиционным, корням родноверия / неоязычества — они вдруг, как рассказывается, осознают, что христианство — это «религия рабства и слабости». А некоторые попросту сообщают, что «наша вера — это исконно русское православие, а не жидовское христианство».
Дело тут, конечно, не в этнических корнях. А в энергетике традиции. Тут ведь как — или харизма, энергия от Господа с неба. Или хтонь — кромешная энергия тьмы. Тоже традиция. Традиция кровавых жертв, заклинаний и камланий. Традиция и правда древняя, но — вместе с антитрадицией Модерна — вражеская и антихристова.
Традиционализм как дугинизм-генонизм
А теперь давайте вернёмся к нашим философам — к счастью, не на троне, и даже не у трона, а, как правило, в прихожей у тех, кто у трона.
Лет десять назад (весной 2013 года) выдающийся русский писатель-сатирик конца XX – начала XXI веков Виктор Пелевин предсказал с присущей ему пугающей точностью, что перед современной философией будущего встанут всего «две основные задачи: апология применения боевой беспилотной авиации и философское обоснование понятия “активист”».
Философское обоснование активизма патриотизмом уже готово: «Суверенитет России не в руках экономистов и политиков, не в руках военных и ученых. Он в руках философов, святых, пророков и поэтов» (Олег Матвейчев, «Суверенитет духа», 2013 год). При этом с содержанием философского суверенитета тоже всё понятно (цитируем того же автора): «Национальная идея России не нужна, потому что Россия не маленькое государство типа какой-нибудь Чехии и тому подобное… Соответственно, России нужна идея мирового масштаба — наднациональная, всемирно-историческая — та, которая, если что, понравится и негру престарелых лет, и латиноамериканскому индейцу, и китайцу, и индусу, и так далее… На данный момент основной составляющей всемирно-исторической концепции России являются традиционные ценности».
И мы приходим от достаточно простого и приближенного к практике перечня ценностей к некоему концепту всемирно-исторического масштаба. Поэтому совершенно уже не удивляет, что Александр Дугин определяет суть «суверенной идеологии» так: «Мы едины… относительно того, что мы присягаем традиции и традиционным ценностям».
Скажем сразу — Дугин здесь, конечно, появляется не случайно. Спойлер: в каком-то смысле «это всё о нём», потому что он — маркер всей этой истории. И слова Александра Проханова о том, что Дугин — «единственный в России идеолог», — это не только косплей беседы петушки с кукухом, но и точная оценка ситуации. Во всяком случае, на текущий момент Дугин — единственный из очень немногих настоящих буйных (я имею в виду интеллектуальных пассионариев), кто выставил свой концепт смыслового буйства на массовый тендер.
Ведь сегодня ценностный кризис — это не только административная проблема. Это и проблема миллионов малых сих: им в сложившихся обстоятельствах очень бы хотелось ответить самим себе на вопрос «а почему вообще вот это всё?» И когда — среди несмолкающего бубнежа и псевдобольства — вдруг гремит громом торжествующее «По кочану!», наступает оглушительный прорыв.
Такое не раз бывало в истории и культуре. Русский революционный марксизм начинает свой практический путь в группе из пяти человек с концептуальным названием «Освобождение труда» и ещё более концептуальным перечнем фамилий (Плеханов, Игнатов, Засулич, Дейч, Аксельрод). Великое национальное возрождение немецкого народа начинает обшарпанный и контуженный полубезработный понаехавший ефрейтор. Железный трон Вестероса едва не сокрушает нищий фанатик в грязной мешковине и с дурацким титулом «Его Воробейшество» (всего лишь похожий на папу Франциска лицом). Правда, были и другие безумные тендерные заявки — и сколько их упало в эту бездну: «крестовый поход детей», самозванцы (от Отрепьева до Пугачёва), «Белое братство» Марии Дэви… Идеи овладевают массами и становятся всесильными не потому, что они верны, а потому, что попадают в некий резонанс с коллективным бессознательным. Бац! — и на выходе что угодно может оказаться: женские туфли на платформе 20 сантиметров, торжество гендерной теории, Алан Чумак в телевизоре, движение антиваксеров или геноцид в Руанде.
«Тендерный пакет» Дугина — культ примордиальной Традиции — на этом фоне вполне конкурентоспособен: у него есть и кибернетика (алгоритмы, программы, смысловые модули), и генетика (хромосомы масона-суфия-теософа-оккультиста-гностика Рене Генона, эзотерика-поэта-фашиста-романтика Юлиуса Эволы, создателя гиммлеровского оккультного «Аненербе» Германа Вирта и т.д.), история жизни и ареал распространения (всякого рода южинские кружки, чёрные ордена, концептуальные клубы имени концептуальных дивизий СС, а теперь вот уже и изборские клубы). И воинствующий традиционализм этот, будучи таким же маргинальным порождением воспалённого эго и сумеречного сознания, как и, например, идеология плоскозмельщиков, ломится сейчас в широко раскрытые двери.
Давайте поэтому попробуем разобраться. И ответить на два вопроса — что такое дугинская Традиция как вещь в себе и, разумеется, в том, что она такое как вещь для нас.
Во-первых, как и Бога православные богословы, Традицию её адепты норовят описывать апофатически — сакральная сущность не поддаётся профанным словам, поэтому говорим о том, чем она — Традиция — не является и чему противостоит. И вот выясняется, что привлекательность традиционных ценностей для большинства стран мира состоит, по мнению г-на Матвейчева (2013 год, сайт «Единой России») в том, что для них неприемлемы «агрессивное наступление сексуальных меньшинств» и «агрессивная постмодернистская, можно так сказать, идеология». И что суть традиционного общества, по мнению г-на Дугина) состоит в том, что оно «противоположно современному обществу… то есть, Модерну». В то время как современное общество — «это общество нетрадиционное (так же как ориентация бывает нетрадиционной)… Это общество, где все традиционное считается устаревшим».
И ещё совсем немного важной апофатики из telegram-канала нашего единственного в своём роде идеолога: «Я пониманию, что иду против всех, но чебурашка — это совсем не то, что надо России. Нам не нужен чебурашка, это какое-то слабоумие. Нам нужно пробуждение и полноценное возрождение Традиции — почти полностью утраченной, жестко оборванной сто лет назад. С чебурашкой нам не победить».
Апофатический вывод понятен. Первое: традиционное общество — это ненетрадиционное общество. И второе: с Чебурашкой Традиции не по пути.
А теперь — о катафатическом содержании Традиции. Сами по себе ценности (которые в перечислении Дугина не отличаются сильно от тех, что перечислены в положениях и законах) — это «превосходство духовного над материальным, крепкие семьи, ценности жизни, нравственности и преемственности поколений». Но суть-то совсем другая: «Традиционное общество — это общество, которое ставит во главу угла священное… И вот это истина традиционного общества… Это истина настоящего патриотизма. Вот ему присягает сегодня Россия… Традиция, государство, империя, служение требуют жертвы».
Далее, в основе генонизма-дугинизма лежат четыре принципа. Во-первых, это сакральность и даже более, чем сакральность — примордиальность, первичность по отношению к любой религии (роль последней — связывать сакральное с профанным). И если религия становится частным делом человека, она перестает быть религией. Во всяком случае в этом уверен Дугин. В отличие, например, от апостола Иоанна Богослова с его профанным «Бог есть любовь» (ведь божественная Любовь — это, конечно, частное дело человека и Бога). Во-вторых, это пессимизм: история представляется традиционалистам дегенерацией, путём из Рая в ад, разрушительным и гибельным движением из сакральной вечности в профанное «здесь и сейчас». В-третьих, это иерархичность, священное неравенство, изначальное разделение на касты, в общем — всё и во всём Веданта: о естественности сакрального разделения на брахманов, кшатриев, вайшьев и шудр учат нас все — от Генона до Дугина, а Матвейчев подкрепляет соответствующей аргументацией свои доводы в полемике о современном политическом устройстве России. Наконец, в-четвёртых, эзотеризм, завязанный на выглядящие для профанов магическими ритуалы инициации, степени посвящения и прочие духовные практики, которые недоброжелатели скопом называют оккультными (кстати, Генон, дабы пройти процедуру инициации, стал исламским суфием — или суфийским исламистом, оставшись при этом, по Дугину, самым правильным, самым умным и самым главным человеком ХХ века).
И наконец, главное: жизнь — борьба. Борьба против многоликого зла по имени Модерн. Против коллективного Запада и его ЛГБТBLM-идеологов, против леваков, извращенцев, прогрессистов, неоконов и троцкистов. В общем, «мы, чёрные романтики» (это из Дугина) против романтиков красных. Красные романтики, кстати, вроде как согласны. Совсем недавно, лет восемь назад, радикалы из кургиняновской секты «Суть времени», например, прикладывали Александра Гельевича наотмашь, обвиняя его (вместе с Константином Малофеевым) в создании в союзе с «элитами США» «Чёрного интернационала» и в продвижении «оккультного гностицизма и эзотерического фашизма».
Красное и чёрное
Однако вскоре Сергей Кургинян, не ослабляя накала борьбы, расставил акценты иначе. Да, есть два полюса. Первый — это «нацистский эзотерический, с его Чёрным солнцем, концом мира, поворотом времени вспять и примордиальной традицией. То есть это тёмная антигуманистическая гностика. Второй полюс — красный — это вера в Историю, в будущее, в нового человека и гуманизм». То есть будущее против прошлого, красное против чёрного. Но есть одно важное «но» — между чёрным и красным, оказывается, есть нечто общее. И это общее — эзотерика. «Единственной альтернативой накалённой чёрной эзотерике является эзотерика красная, а не отсутствие эзотерики вовсе».
И — совсем недавно вот такое странное сближение. С одной стороны (Кургинян): «Советский Союз смог победить нацизм только потому, что противопоставил нацистскому тёмному героизму свое совсем другое представление о героизме. Но будучи совсем другим, это представление было представлением о том же самом — о героизме». А с другой (Дугин): «Как говорили древние римляне: “Dulce et decorum est pro patria mori” — “Сладко и прекрасно — умереть за Родину”. И вот это истина традиционного общества».
[Важное замечание в скобках. Героизму, конечно, есть в нашей русской традиции место, и смерти в бою — есть. Но даже в самые отчаянные дни Отечественной войны люди шли на смерть (и их посылали на смерть) не ради смерти, не во имя смерти. Их не задалбывали, как солдата Швейка, брошюркой «Самовоспитание к смерти за императора». Их смерть в битве за «Шесть часов вечера после войны» была страшным, иногда сокрушительно действенным, а иногда негодным, — но средством. А не языческой, каннибальской целью].
А теперь внимание — вопрос. Чего больше между чёрными и красными в их борьбе — единого или противоположного? И кто же их главный враг — один другому? Или есть у них враг общий?
Общий враг их — жизнь. Общий друг их — смерть. Перефразируя Бернштейна: Движение — всё (вот и всё). Наша цель — НИЧТО! И как один умрём в борьбе за ЭТО НИЧТО.
Радикальный генонизм не враг радикальному гедонизму. Они — об одном.
Дугин sprach аlso: «Современный человек жаждет бессмертия любой ценой — заморозки, загрузки на облачный сервер, сращивания с искусственным интеллектом и глобальными нейросетями. Он готов перестать быть человеком, лишь бы не умирать. Но именно в этом своём устремлении он неизбежно превращается в ничтожество. Антибытие — Ничто, потому и прекрасно, что конечно. Но понимание этого практически утрачено на Западе и всё больше захватывает наши умы».
Чёрный эзотерик Гитлер — не по закону Годвина, а просто внятно — говорит так: «Если бы люди остались жить в раю, они бы сгнили. Человечество стало тем, что оно есть, благодаря борьбе… Кто в этом мире вечной борьбы не хочет участвовать в драке, тот не заслуживает права на жизнь».
Красный Энгельс говорит так: «Жить — это умирать». И красный Проханов: «Русский народ рождён, чтобы принять на себя зло вселенной, он задуман на Земле ради жертвы, он одинок, он всегда против всех, и он спасает мир». Наконец, икону западного левачья Жан-Поль Сартра достанем из кармана: «Человек — это то существо, посредством которого Ничто входит в мир».
А вот теперь — обнимитесь, миллионы, слейтесь в радости одной! — красная и чёрная эзотерики соединяйтесь! Слово — красно-чёрному (не путать с цветами одной там запрещённой на территории РФ сущности) Проханову. С одной стороны, «Сталин — это циклотрон, разгоняющий государство Российское до сверхвысоких скоростей, направляющий русский удар в чёрное “яблочко” мирового зла». А с другой, «Сталин возник из бездонных глубин русского сознания. Запечатлел неискоренимые русские архетипы. Воплотил глубинные коды русского человека, неистребимые, покуда существует Россия».
Так в чём же разница между модерном и контрмодерном? Да ни в чём. Дугинский ультратрадиционализм — это же абсолютный модерн! Типичный декаданс! Где спиритический стол был яств, там масон стоит! Папюс! Гиперборейская чума! Аненербе! Шамбала! Глеб Бокий! Рерих! Евгений Головин! Евгения Дебрянская! Гуляй, рванина, Традиция на марше!
Да и какая между ними может быть разница? Апокалиптическое пророчество говорит нам об антихристе, «говорящем гордо и богохульно» и отверзшем «уста свои для хулы на Бога, чтобы хулить имя Его, и жилище Его, и живущих на небе» (Откр 13:4-8). А евангелист передаёт нам предупреждение от Христа: «Ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных» (Мф 24:24). Одни — против Бога, и это страшно. А другие — под тем же самым знаменем пустоты, но как бы от Имени Его — уж не страшнее ли?
Традиция — это когда прошлое с будущим соединяются для нас в здесь-и-сейчас, соединяются жизнью. Традиция — это «да, жизнь!» Традиция — это река жизни, текущая из прошлого в будущее. И традиция эта, конечно, сакральна. Вместе с человеком — любым и каждым — потому что каждого человека, прошлого, нынешнего и будущего, раз навсегда и в вечность инициировал, то есть спас, Единственный, Кому такое право даровано Отцом, и сделал Он это 1990 лет назад в четырнадцатый день месяца ниссана.
И никакого отношения к ценностям этой Традиции Жизни не имеют ни чёрная, оккультная люмпен-традиция, с её оскаленным примордоворотом, ни слюноблещущая красно-весенняя контртрадиция, собравшиеся вместе по ту сторону жизни. Брахманы-самосвяты и кшатрии-самозванцы, для которых единственная цель — загнать в шудры всех, кто в посвящённые рылом не вышел. Великие инквизиторы с их извечным: «О, мы убедим их, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся». Обновленцы и обнуленцы. Некрократы и понтократоры. Наследники Эволы и провозвестники духовной эболы.
А по нашу сторону жизни — мы. С нашей профанной Церковью (Христовой), распахнувшей свои двери первоверховному шудре-рыбаку Симону Петру. И первоверховному кшатрию-силовику Савлу-Павлу. И вайшье-мытарю Матфею. И даже брахману Иосифу из Аримафеи.
Казалось бы, причём здесь Чебурашка?
Не при чём, а при ком. При нас. А ещё при апельсинах. При мелких человеческих горестях и больших радостях.
Идите нафиг, претенденты в духовно-нравственные кормчие. Вам не светит. Мы не уберём этого с руля.
