РИ продолжает публиковать серию материалов на тему, которую можно условно обозначить, как столкновение консервативного Просвещения с «консервативной революцией». Нам представляется, что этот конфликт, весьма актуальный для России XXI века, имел множество различных национальных вариаций. Одна из них, безусловно, германская: в поствоенной Германии существовали попытки реабилитировать идеи «консервативной революции» со всем ее крипто-фашистским потенциалом, но существовала и очень мощная линия «консервативного Просвещения», оппозиционная как бессильному перед лицом контркультуры либерализму, так и тому, что лидер немецкого просвещенного консерватизма Герд-Клаус Кальтенбруннер называл «эффектом Мёллера ван ден Брука». Мы попытаемся в последующих материалах рассмотреть, как философия «консервативного Просвещения» выразила себя и в других странах, и какие у нее есть возможности реализовать себя сегодня, в российском социальном и политическом контексте.
***
Развитие консервативной политической и интеллектуальной традиции в современной Германии невозможно понять без тех, кажется, неизлечимых увечий, которые нанес ей двенадцатилетний период господства национал-социалистов. Монополизировав, если не сказать – узурпировав право на репрезентацию всего «немецкого», «традиционно-народного» и т.д., национал-социализм, как затем этот феномен интерпретировали и многие леволиберальные интеллектуалы уже после войны, представлял себя с неизбежной логичностью финальным аккордом немецкой истории – квинтэссенцией всего немецкого, высшей точкой исторического напряжения, своего рода эсхатологическим ее моментом.
В итоге, все те политические дискурсы, с частями которых хоть как-то пересекалась риторика национал-социалистов, подверглись такой сильной интоксикации, что сразу же оказались на краю легального политического пространства после окончания войны. Для консервативных сил, с настроениями которых в межвоенный период у национал-социалистов было больше всего общих мест, ситуация осложнялась еще и тем фактом, что история личных отношений правых и консервативных интеллектуалов с НСДАП была далеко не всегда лишена темных пятен.
Принципиально новая политическая ситуация в западных зонах оккупации (с 1949 года – в ФРГ) для консервативного дискурса – помимо сказанного выше и наличия, собственно, оккупационных войск – была обусловлена потерей Пруссии, разделом страны и отсутствием какой-либо ясности в отношении дальнейших перспектив государства, его фактических границ, формы правления и т. д. В первые послевоенные годы – особенно в английской оккупационной зоне – предпринимался целый ряд попыток обосновать тот или иной политический проект со стороны консервативных интеллектуалов еще веймарской эпохи (в качестве примеров можно привести манифест «Правой партии» под редакцией Х. Церера или программную речь «Честь Пруссии» Х.-Й. Шёпса).
В первое послевоенное десятилетие – реставрационную фазу «эры Аденауэра» – в консервативных дискуссиях наибольший вес имел рейнско-католический консерватизм. Этаблированные политические силы не могли легитимировать себя через категории нации, народа или рейха, поэтому взгляд был переведен на «идею Европы». В сложившейся ситуации имеющий антипрусскую, федералистскую и окцидентальную направленность рейнско-католический проект при поддержке относительно незапятнанной репутации Католической церкви представлял собой, пожалуй, единственно возможный выход из кризиса легитимации немецкого консерватизма через пафос рехристианизации Запада.
Забегая вперед и не останавливаясь на недолгой, но достаточно яркой его истории, скажем, что заслуживающий отдельного разбора рейнско-католический консерватизм, не смог оказать принципиального влияния на развитие послевоенной Германии, в которой уже к середине 1950-х годов установился либерально-консервативный консенсус с антикоммунизмом как центральной интегрирующей идеологемой. Само слово «консервативный» практически не употреблялось в качестве самообозначения восстановительного курса первых лет, и многие консервативные интеллектуалы более чем обоснованно не видели в аденауэровской «реставрации» подлинно консервативный проект. Вместе с тем, в консервативно-интеллектуальных кругах доминировало ощущение момента эпохального слома – Epochenscheide, начавшегося в широком смысле еще с Первой мировой войны. Именно это определяло умонастроения большинства сохранявших дистанцию по отношению к этаблированному политическому пространству консервативных интеллектуалов той эпохи.
Тогда же, в 1950-е годы, параллельно со скорее противостремительными феноменами пафоса «традиционных христианских ценностей Запада» в первый период «аденауэровской реставрации», с одной стороны, и деполитизации общества – с другой, возникает альтернативный консервативный проект. Лишенный идеологичности институционально-технократический подход основывался на социологическо-философском осмыслении современного технического общества и характерных для него тенденций. По мнению многих исследователей политической и социальной мысли ФРГ, именно технократический консерватизм внес наиболее существенный вклад в развитие послевоенной Германии. Эта условно единая линия мысли была представлена в первую очередь такими социальными теоретиками, как Ханс Фрайер, Арнольд Гелен, Хельмут Шельски, Эрнст Форстхофф.
Вынужденный – т.е. продиктованный объективными внешними изменениями – перенос акцента на новую техническую цивилизацию поставил в центр проблему принципов организации общества и обеспечения его стабильности в этих условиях. Немецкий консерватизм в целом смирился с техническим прогрессом и его неизбежным определяющим влиянием на социально-политическую структуру общества и принял его, пытаясь использовать технократические тенденции для создания нового консервативного порядка. Новая структура технико-индустриального мира и его институтов становилось в этой интерпретации той естественной институциональной средой, которая ограничивала бы деструктивный эмансипаторный порыв человека.
Однако вместе с таким технократически-институциональным подходом консерватизм терял свой профиль в ценностно-содержательном плане, что превратило его к началу 1960-х годов в полый термин с размытыми границами. В 1962 году на страницах вовсе не консервативного журнала Der Monat начинается интенсивная полемика о понятии «консерватизм» и его содержании. Пускай она изначально и не выходила за пределы достаточно узкого круга интеллектуалов, эта дискуссия явно продемонстрировала растущую потребность в переосмыслении консервативной позиции с учетом уже пройденных этапов (христианско-окцидентальный и технократический проекты). Можно сказать, что этой с полемикой начинается переход к осмыслению проблематики и перспектив консерватизма в открытом политико-публицистическое поле, только в условиях которого могли создаться необходимые предпосылки для нового консерватизма.
Обозначение рубежа 1960-1970-х годов как начала структурного кризиса на Западе – общее место. Все его тенденции и побочные эффекты сильно повлияли, разумеется, и на Германию, и на ее государственно-технократическую систему. Технократический консерватизм, который и без того рассматривался многими консервативными и правыми интеллектуалами как своего рода временная мера, отныне не мог обеспечивать стабильность и функционирование системы. Культурная революция и кризис ценностной идентичности резко политизировали общество и легитимировали вместе с тем дебаты о консервативной реогранизации.
В определенном смысле зонтичный термин Tendenzwende («смена тенденции»), возникший в начале 1970-х годов, стал емким обозначением совокупности ведущихся на эту тему дискуссий. Само выражение появилось примерно в одно время на страницах сразу нескольких периодических изданий – на фоне нефтяного шока в конце 1973 года в газете Frankfurter Allgemeine заговорили о Kulturwende, а в начале 1974 года термин Tendenzwende всплыл на страницах Die Zeit. Выражение «смена тенденций» быстро превратилось в яркую политическую метафору, привлекшую внимание всего немецкого политикума «правее марксизма». Именно под таким бессодержательным в сути своей лозунгом («объединить все силы справа от марксизма») в конце 1974 года проходил конгресс в Мюнхене, на котором обсуждались преимущественно насущные проблемы реформирования системы образования без революционного радикализма. На конгресс, который посетил даже президент ФРГ Вальтер Шеель, были приглашены такие именитые интеллектуалы, как, например, Ральф Дарендорф, Герман Люббе, Голо Манн, Роберт Шпэманн, Рихард Лёвенталь, Карл Фридрих фон Вайцзеккер.
Символично и вовсе не случайно, что изначально консервативный импульс «смены тенденции» перетек в дискуссии между представителями праволиберального центра и не столь консервативными неоконсерваторами. Например, Арнольд Гелен который также присутствовал на конгрессе, крайне скептически оценивал и само мероприятие, и то направление, в котором разворачивается «смена тенденции». Главным итогом этого конгресса (как и менее значимых встреч позднее) стала, однако, обострившаяся критика со стороны левых, мобилизованных разговорами о Tendenzwende. А весь интеллектуальный импульс «смены тенденций» в итоге был перенаправлен на авторитарную либерализацию ХДС Гельмутом Колем, перезагрузку либерального-консервативного консенсуса и на не оправдавший себя в его первую канцлерскую легислатуру проект «морально-духовного обновления». Один из ведущих консервативных публицистов этого времени и ключевая фигура в процессе генезиса немецких «новых правых» Армин Молер описывал интеллектуально состояние ФРГ тех лет с помощью следующей метафоры: «Германия погрузилась в либерально-консервативную ночь, в которой все кошки серы».
***
На протяжении 1970-х годов параллельно шли дебаты о консерватизме и «смене тенденции» в интеллектуально-публицистическом пространстве, которое на этой волне сформировало целую сеть дискуссионных площадок, журналов и неформальных кружков. Особенно это касалось традиционалистско-консервативного, правоконсервативного и националистического сегментов политического дискурса, который вставал во все более жесткую оппозицию к курсу ХДС.
Одним первых, если не первым консервативным интеллектуалом, который предпринял попытку осуществления «смены тенденции» с точки зрения переосмысления политической теории, был австро-немецкий мыслитель и публицист Герд-Клаус Кальтенбруннер – в 1974 году он основал свою знаменитую серию Initiative, вскоре ставшую наиболее резонансным консервативным изданием и полемической площадкой своего времени. 75 томов Initiative, содержащие историко-философские портреты и теоретические размышления, были задуманы как консервативное «духовно-политическое контрнаступление» и стали за полтора десятилетия существования серии, как говорили современники, консервативным «островом рефлексии», «уникальным для Германии ковчегом размышлений», «приватным университетом».
Представленное Гердом-Клаусом Кальтенбруннером направление дискуссии стало одной из наиболее продуманных теорий обновления консерватизма эпохи «смены тенденции». Его проект «реконструкции консерватизма», основанный на осмыслении всей интеллектуальной традиции и особенном внимании к современным философским, социальным и антропологическим теориям, собрал вокруг себя интеллектуалов максимально широко понятого правого спектра и имел важный исследовательский импульс для дальнейшего осмысления консерватизма.
Заслуживающий отдельного рассмотрения и анализа проект Кальтенбруннера, который, с одной стороны, исходит из признания горького факта полной и безвозвратной оторванности современного консерватизма от органической традиции, с другой – не удовлетворяется текущим статусом-кво, стоит в полной мере рассматривать как попытку выхода из кризиса технократического консерватизма. Этот выход, по мнению Г.-К. Кальтенбруннера, мог быть осуществлен только лишь при опоре на более рациональные и эмпирически, но не спекулятивно представленные способы обоснования консервативной политической теории. Для этого Кальтенбруннер обращается к новым областям социального и антропологического знания, не прибегая к модернистским социально-политическим метанарративам.
Дискуссии на предоставленной им площадке имели без преувеличения определяющее значение как для всего современного немецкого консерватизма, так и для имеющих крайне отдаленное отношение (вопреки распространенным представлениям) к т.н. «консервативной революции» немецких «новых правых». Кальтенбруннер, который опирался на всю предшествующую интеллектуальную традицию Германии и Европы, выдерживал критическую дистанцию и четко обозначал свое негативное отношение к прямой рецепции социально-политических идей «консервативной революции», называя подобного рода интенции «эффектом Мёллера ван ден Брука». Радикальный модернизм Веймарской эпохи, по его мнению, стремился хранить традиционные ценности таким способом, что нанес их сущности ущерб в разы больший, чем нападки революционных противников.
Никакой прямой рецепции «консервативной революции» в 1960-1970-е годы не осуществлял и намного более подверженный ее влиянию Армин Молер, а современные ведущие немецкие «новые правые» консервативные интеллектуалы, традицией восходящие как раз к фигурам Молера и Кальтенбруннера, хотя испытывают определенный интеллектуальный пиетет к консервативной мысли немецкого Интербеллума и ее представителям, но уточняют, что с точки зрения современной политической или социальной теории она может «удовлетворить лишь чисто антикварный интерес».
