Рубрики
Переживания Статьи

Контринтуиция в белорусском вопросе

Интуицию часто считают неким полумагическим свойством психики, но с точки зрения нейронаук она являет собой скорее вступление в игру скрытых автоматизмов сознания, которые могут выдать на гора неожиданную “эврику!” без прямого участия произвольного внимания. Обратной стороной этой неконтролируемой сознательно полезности является тот факт, что эти автоматизмы – опять же, подсознательно – определяют наше представление о “мире, как он есть”, об “интуитивно понятном” порядке вещей. Этот порядок может быть настолько очевиден для индивида, что совершенно выпадать из зоны критического внимания, оставаться вне рефлексии. Проблема в том, что для другого индивида “интуитивно-понятный” порядок может быть другим, и оба этих представления о мире могут серьёзно страдать в соприкосновении с действительными проблемами. Например, совершенно очевидно и интуитивно понятно, что земная твердь неподвижна, а Солнце и звезды движутся вокруг Земли. Так же, совершенно интуитивно понятно, что для того, чтобы удовлетворить голод, нужно немедленно употреблять семена в пищу, а не закапывать их в почву на полгода. Контринтуитивные решения и взгляды, идущие в разрез с общепринятыми “интуициями”, в момент своего появления не пользуются популярностью, а скорее попадают под репрессии. В марксистской диалектике такое отрицание и составляет процесс развития, в соответствии с её третьим законом. Но и без диалектики [интуитивно] понятно, что для того, чтобы решить неразрешимое противоречие, нужно выйти за рамки устоявшихся определений. 

В “мире как он есть” для множества россиян Беларусь играет интуитивно-полагаемую роль, занимает некую естественную нишу, определённую позицию. Интуиции также меняются, но меняются медленно, и потому эта роль и привычное восприятие Беларуси, не без помощи белорусского руководства, остаётся близким к тому, что было и 25 лет назад. “Остаточная советскость” Беларуси, отсутствие широкой русофобии в обществе и институализированной русофобии в государстве, общность языка и вообще широкая обоюдная связность, оберегаемая в том числе Союзным Государством и ОДКБ, поддерживают в России образ Беларуси, как “своей” территории, со “своим”, пусть и странноватым президентом. Белорусская государственность интуитивно воспринимается, как нелепый каприз “губернатора шести областей”, которым давно пора присоединиться к остальным 24-ём областям и 12-ти республикам. Когда эти “свои” проявляют некоторую политическую несговорчивость – многими это воспринимается, как бунт в отсеке корабля. И вообще, “хватит кормить Беларусь”, которая регулярно, с вызывающе недостаточной лояльностью предпринимает попытки “смотреть на Запад”. 

На этой проблематике сломано много копий, и ещё один jout с кем-то из тяжеловооружённых chevaliers не сулит ничего хорошего. Все готовы к противостоянию на привычных позициях, идеологически оборудованных редутах. Добавить что-то существенное к эволюции проблемы может скорее не контрпозиционный, а контринтуитивный взгляд. 

Обычная государственническая интуиция предполагает и считает полезным единство администрирования на “своей” территории в иерархии территориального деления. Расширение влияния есть расширение административного контроля на новые территории, поставление их в прямое подчинение высшему и единому руководству страны. Беларусь не находится в административно-подчинённой позиции к Кремлю, и для такой интуиции эта ситуация составляет контрпозицию, угрозу, или, как минимум, не считается полезной для Российского государства. В Беларуси также достаточно силён государственнический национализм (не путать со “свидомым”), настаивающий именно на “независимости” страны. Почему в кавычках – немного ниже. 

Контринтуитивный взгляд на проблему можно разделить на два горизонта: ближний и дальний во временной перспективе. 

На ближнем горизонте проблемы можно констатировать полезность белорусского суверенного государственного статуса для России. 

Политические системы России и Беларуси административно разъединены, разномасштабны и разнородны, но по факту сильно связаны формально и неформально – как и их экономические системы. В некотором приближении можно говорить о двухсекционной общей политической системе, где колебания в одной быстро, напрямую и существенно изменяют балансы в другой. Разность государственных масс тут не имеет определяющего значения. И дело даже не в наличии такого странного формального казуса, как “Союзное Государство”. Некий резкий поворот в белорусском внутри- или внешнеполитическом движении неизбежно вызовет существенные изменения на российском политическом поле и внешнеполитической стратегии – не буду здесь разворачивать объяснения почему. Обратная зависимость ещё более очевидна. Евросоюз являет собой аналогичную многосекционную политическую систему, с несколько другой конфигурацией. 

Однако, при всех зависимостях, многосекционность всё ещё предполагает границу свойств и возможную различную эволюцию систем. Россия, после катастрофы 1991-го ударилась во все тяжкие либеральных реформ, когда на высшие должности попадали такие яркие персоналии как Кох, Альфред Рейнгольдович или Березовский, Борис Абрамович. При единой административной вертикали в то время, Беларусь бы ждала незавидная судьба других регионов России, по которым проехался каток “эффективных менеджеров”. История распорядилась по иному, и республика получила своеобразную политэкономическую модель, которая была и остаётся для многих образцом восточноевропейского, наименее несправедливого (пусть будет так) социально-ориентированного государства с твёрдым немарионеточным руководством. Можно понастаивать на тезисе, что такое положение долгое время было как минимум сильным психологическим якорем и идеологическим ориентиром, сыгравшим свою роль в формировании российского общества и политического курса. Для России такой союзник, как минимум на несколько десятилетий, оказался гораздо выгоднее просто обычного внутреннего региона. 

Далее можно вспомнить, почему И.В.Сталин при создании ООН ввёл в число её членов не только СССР, но и две отдельных союзных республики (аналогичным образом поступили Великобритания и США со своими протекторатами). Канада и Австралия сейчас, являясь де-юре “независимыми” и уважаемыми государствами, играют исключительно за американо-британскую команду, проявляя инициативу и демонстрируя энтузиазм на международной арене:  не так давно взять Путина “за грудки” вызвался не Обама, а героический австралийский премьер-министр – но как-то не получилось даже в переносном смысле. Пока структура международных отношений, а также медийного и политического дискурса такова, что часто выгоднее иметь суверенного, геополитически оформленного и представленного в международных институтах союзника, чем прирасти ещё одной губернией. 

На дальнем горизонте можно констатировать вырождение понятия “независимость” до медийного штампа, а понятие “суверенитет” требует капитального (контринтуитивного, да) переосмысления в наступившей эпохе. 

По знаменитой “незалежности” уже только ленивый не проехался катком, и использовать это понятие всерьёз уже стыдно для интеллектуального человека: оно осталось для площадных горлопанов, или для подростков, которые хорошо учились в плохих школах или для археологов от политологии. В современном мире глобальной торговли, Интернета, трансконтинентальных газопроводов и трансатлантических торговых соглашений, независимыми могут быть только тибетские монахи и хуторские огородники. Все остальные так или иначе втянуты в какую-нибудь глобальную сеть и зависят от событий, происходящих далеко за пределами их среды обитания и хозяйствования. 

Суверенитет, как способность принимать самостоятельные решения и претворять их в жизнь – хоть и имеет всё ещё больше смысла, но количество степеней свободы в этом ограничено даже для сверхдержав – просто по факту наличия их более чем одной. Попытки США утвердить свой исключительный глобальный суверенитет провалились уже, и они вынуждены принимать свои “суверенные” решения с оглядкой на остальных ещё и ещё. Как и все остальные Большие. Для малых же государств, к коим относится Беларусь в числе ещё почти двухсот пятидесяти стран и территорий, иллюзия полной самостоятельности может существовать только для зевак, машущих флажками в местный День Независимости. 

Обычные интуиции для широких масс обычно здесь распадаются на два безблагостных варианта: “признание протектората” и “антиколониальную борьбу”, чему были посвящены последние несколько столетий. Есть ещё вариант метания между этими двумя, называемый “независимым государством в составе союза”. Примеры Греции или Венгрии в составе ЕС рельефно показывают, как это происходит в реальном времени. 

Контринтуиция, на которую обречён всякий реальный политик, но не всякий политически-озабоченный гражданин, какая де-факто реализуется столетие за столетием и при этом далека от институализации и оформления в системе международных отношений, это признание границ суверенитета государства в рамках суверенитета сверхдержавы или их консенсуса. Для уха российского имперского патриота это может звучать приятно, но действительность сложнее, чем патриотические мифы: суверенитет сверхдержавы – ресурсоёмкое удовольствие и большая ответственность, которую просто необходимо разделять. 

В промежуточном итоге, мы приходим к фактической денонсации имевшегося ещё полвека назад понятия “независимого государства”, но к необходимости целесообразного, управляемого, институализированного делегирования суверенитета: как от малых государств сверхдержавам, так и в обратном направлении. 

Как скажет вам любой физик или астроном, утверждение, что Земля вращается вокруг Солнца верно или неверно в той же мере, как и обратное утверждение: всё зависит от точки отсчёта. Выбор же правильной точки отсчёта определяет масштаб задач, которые из неё можно рассматривать и решать.