РI приступает ко второму раунду дискуссии о том, кого из ныне живущих политических деятелей, можно назвать «консерватором». Первым нашим героем был старейший из прежних руководителей Советского Союза Егор Кузьмич Лигачев, ныне вступивший в 98 год своей жизни. На вопрос, кого из современных политических деятелей России можно было бы соотнести с Егором Кузьмичем по степени ненависти к нему либерального медийного сообщества, должен следовать очевидный ответ – это, несомненно, Игорь Иванович Сечин. После оглашения приговора над бывшим министром Улюкаевым фигура главы «Роснефти» немедленно переместилась в фокус общественного внимания. Можем ли мы, «консервативные демократы», причислить Игоря Сечина к своему лагерю и вообще увидеть в нем выразителя – на свой лад – консервативной идеологии? Об этом размышляет в своем очерке наш постоянный автор Станислав Смагин.
***
Одним из самых ярких моментов процесса над экс-министром Алексеем Улюкаевым стала эпопея с вызовом Игоря Ивановича Сечина для дачи свидетельских показаний. После четырех безуспешных попыток Замоскворецкий суд отказался от пятой, заявив, что это «лишь приведет к затягиванию процесса» и фактически признав: если Игорь Иванович не идет к суду, то суд… суд перед этим фактом бессилен.
Зато Игорю Ивановичу от суда что-то надо, дело обстоит ровно противоположным образом – всем памятен прошлогодний приговор Басманного суда, обязавший «Новую газету» опровергнуть информацию о яхте St. Princess Olga.
Игорь Иванович – человек в рамках РФ сильный, и не будет особым преувеличением сказать, что с приставкой «все-».
Однако имеет ли эта сила какую-то четкую идеологическую окраску?
Если конкретизировать и рассмотреть вопрос через призму основной направленности и названия нашего ресурса – можно ли считать руководителя «Роснефти» консерватором?
Четкие и однозначные его заявления, способные прояснить вопрос, припоминаются с трудом. Но можно судить по делам и по персональному составу ближнего круга. Скажем, советником Сечина, пресс-секретарем и вице-президентом «Роснефти» является Михаил Леонтьев, называющий себя консерватором и уже довольно давно слывущий одним из главных идеологов отечественного лоялистского консервативного патриотизма.
Символично, что Михаил Владимирович – однофамилец одного из главных консерваторов в русской истории. Вдвойне символично, что, кроме фамилии, формальной идейной самоидентификации и бороды (наличие глаз, ушей и носа опустим как само собой разумеющееся) М.В. и Константина Николаевича Леонтьева почти ничего не связывает.
Нет, я, конечно, чуть утрирую. В современной РФ, где М.Леонтьев – топ-идеолог, а И.Сечин просто топ, есть кое-что от воззрений Леонтьева К., недаром же его цитирует даже сам президент.
Но это очень своеобразное и избирательное «кое-что».
Скажем, идея сословного неравенства и четкой социальной иерархии взята на вооружение с восторгом. Уточнение же, что сословная иерархия не избавляет низшие сословия от любых прав, а высшие – от любого тягла, напротив, накладывая на последних двойную ответственность, отброшено как ничтожное.
Мысль о России как самобытной православной цивилизации формально пропагандируется повсеместно, на деле же РФ всеми силами старается удержаться хотя бы на подножке глобального миропорядка.
И.И.Сечин, если смотреть на его типаж как государственного деятеля, производит впечатление «сильной руки»: и выправкой, и внешностью, и военно-переводческой карьерой в молодости, и нынешней сферой деятельности, традиционно дающей стране консервативных и суровых «крепких хозяйственников» вроде покойного В.С.Черномырдина.
Но «сильная рука» это, в общем-то, не столько самостоятельный типаж, сколько предельно расширительный набор типажей, порой почти противоположных друг другу, о чем у нас в стране склонны забывать и обыватели, и аналитики. Популярная некогда у нас шутка про острую нужду в Адольфе Виссарионовиче Пиночете походя объединила трех совершенно разных диктаторов, красного, коричневого и авторитарного рыночника-монетариста.
Игорь Иванович, констатируем совершенно безоценочно, ближе всего к последнему типу, как ближе к нему и вся современная российская социально-экономическая система, где раздача пряников населению, изредка даже щедрая, выступает в роли частности, лакирующей либерализм как систему и неприкосновенную догму. Да и пряники-то регулярно оказываются полуфиктивными, достаточно вспомнить многотрудную судьбу так называемых майских указов президента.
М.В.Леонтьев, к слову, уже в новейшую, консервативную пору своей жизни открыто исповедовал самые горячие симпатии к Пиночету. Вот какими словами он провожал его в последний путь: «Я имел счастье знать генерала. Не близко, к сожалению. Гораздо ближе я знал его ближайших соратников и ребят (теперь это уже не ребята), которые проводили знаменитые реформы либеральные, и так называемых “горилл” – военных его советников. Я их неплохо знал, они производили на меня колоссальное впечатление… У меня скорбь есть, я жалею, что этот человек уходит так. Хотя я сегодня наблюдал церемонию, это не просто военные почести, я не думаю, что в Чили кого-то так провожали, как провожают Пиночета. Этот человек в первую очередь для Чили сделал колоссальную вещь… Какие-то якобы документированные обвинения в коррупции режима Пиночета появились через 30 лет после того, как военная диктатура закончилась. Я не знаю ни одной военной диктатуры, где бы такие доказательства не появились через полтора часа, вот не знаю я. Это мне кажется крайне подозрительным – нахождение доказательств. При том количестве людей, страшно озабоченных тем, чтобы скомпрометировать Пиночета и его команду, потому что их, в общем-то, выдающиеся качества с точки зрения некоррумпированности всегда отмечались, это было как бы их знамя и их марка».
Не удивительно, что в первой половине 1990-х Леонтьев, еще недавно сотрудник рижской газеты «Атмода», славно потрудившейся на ниве борьбы с советской империей и выхода Латвии из ее состава, открыто призывал Бориса Ельцина пойти по пути Пиночета: «Единственный действенный и авторитетный государственно-политический институт, который на сегодняшний день есть в России, это институт президентства. Потому что институт этот новый, ничем не связанный со старой разложившейся системой бюрократического рынка и наполненный реальным легитимным содержанием… Времени до новых парламентских и президентских выборов слишком мало (и это еще при благоприятном для демократов стечении обстоятельств, так как у красно-коричневых и воров в законе сроки и планы, как мне представляется, несколько иные — свои). Допустить же, чтобы через демократические процедуры к власти в России (как это уже однажды случилось в веймарской Германии) пришли маргиналы и просто бандиты, нельзя ни в коем случае. Поэтому в критической ситуации временное приостановление некоторых демократических процедур (при сохранении основных конституционных свобод граждан) и переход к прямому президентскому правлению (поскольку, как мы уже отметили, институт президентства на сегодняшний день — единственный действенный и легитимный государственный гарант соблюдения правопорядка и равно политической свободы в стране) могут оказаться той необходимой ценой, которую, как и в октябре девяносто третьего, нам потребуется заплатить за возможность нормально жить в стабильном и цивилизованном государстве».
Мысль о необходимости доморощенной пиночетовщины вообще в ту пору посещала многие светлые либеральные головы. Начиная с Игоря Клямкина и Андраника Миграняна, еще в 1989 году возжелавших «железного кулака в бархатной перчатке», и Дениса Драгунского, советовавшего использовать армию для защиты богатых от бедных, и заканчивая Валерией Новодворской, Ларисой Пияшевой и Дмитрием Шушариным в 1993-1994 годах.
Нынче же, когда авторитарный монетаризм из сладкой мечты превратился в многолетнюю реальность, претензии либеральной оппозиции, по сути, сводятся к тому, что не она оказалась бенефициаром этого монетаризма. Как предельно откровенно поведал на одном из протестных митингов Гарри Каспаров: «…Потому, что они борются за своё право. За право беззастенчиво грабить страну и бесконечно обогащаться. И это право путинская воровская бригада нам так просто не отдаст…» То есть Каспаров предлагал участникам митинга бороться за право «грабить страну».
Негативно относясь к экономическому, да и политическому либерализму как явлению, автор этих строк признает, что в конкретных исторических условиях и для конкретных наций и цивилизаций он может играть вполне благотворную роль. Либерально-капиталистическое государство способно проводить мускулистую, а то и попросту великодержавную внешнюю политику, примеры, в первую очередь США, на поверхности.
Проблема в том, насколько это релевантно применительно к РФ. Когда та же «Роснефть» Сечина реализует действительно масштабные проекты вроде сотрудничества с Венесуэлой – это выгода и успех для узкого круга боссов и менеджеров компании или хоть в какой-то мере для России в целом? Ответ совершенно неочевиден, и это в самом лучше случае и очень мягко говоря. Когда президент в ходе запуска «Ямал СПГ» предлагает министру нефти Саудовской Аравии покупать производимый здесь сжиженный природный газ, это можно расценить как желание загодя снять конкуренцию данного проекта с интересами ориентированного на европейский рынок «Газпрома». Российские компании уже конкурируют меж собой на международной арене – чем не повод для гордости? Собственная внешняя политика разных ведомств, партий и корпораций вообще признак большой державы, опять-таки США – первейший пример.
Но США имеют возможность вынести издержки подобной дипломатической полифонии во внешний мир, собственные же граждане как минимум ничего не теряют, а то и приобретают. У нас говорить о выгоде для широкого круга граждан не приходится, издержки же – другое дело. Чем обернулась разноголосица министерств, институтов и разных групп чиновников в украинском вопросе, можно поинтересоваться у жителей Донбасса.
Так можно ли в итоге назвать И.Сечина и М.Леонтьева консерваторами, пусть и либеральными? Можно, но не в плане сочетания либеральных и консервативных ценностей, а в плане консервации либерализма.
А можно ли сравнить Сечина с первым героем цикла «Русской идеи» о ныне живущих консерваторах, Егором Лигачевым?
Опять-таки, можно, а в чью пользу будет сие сравнение – это уже смотря под каким углом смотреть. Никита Михалков, идеолог, как и М.Леонтьев, современного российского консерватизма (только более давний и последовательный), в своем фильме «Солнечный удар» блестяще показал одну из главных и в итоге приведших к революции проблем России начала ХХ века – отсутствие естественного воспроизводства государственной идеологии в обществе. Блестящий молодой офицер, погруженный в личные любовные переживания, отмахивается от вопроса пытливого мальчишки, произошел человек от Бога или же от обезьяны. Через полтора десятка лет подросший мальчишка отправляет баржу с офицером и его товарищами по несчастью на дно морское.
Точно с тем же столкнулся Лигачев и вообще позднесоветские консерваторы – воспроизводство идеологии заглохло, и общество, отгородившись от лозунгов и партийных программ, погрузилось в быт и потребительство.
Нынче проблема ровно обратная – идущая сверху идеология «мне бы миллион и чтобы никто не приставал и в суд не вызывал» (цифра может разниться в ту или иную сторону в зависимости от амбиций, возможностей и сословной принадлежности) усвоена низами на «ура».
Ситуация полностью противоположна предыдущим, но потрясения сулит не меньшие, чем в 1917 и в 1991 годах.
