Русская Idea публикует статью нашего постоянного автора, историка славянофильства Дмитрия Бадаляна, посвященную размышлениям двух лидеров славянофильской мысли Константина и Ивана Аксаковых 1840–1880-х годов об условиях, в которых революция в России может стать реальностью. Рассуждения братьев-славянофилов о том, почему молодежь поколением за поколением идет в революцию, читаются весьма злободневно в свете недавних московских протестных акций, как и тезис автора о том, что игнорирование властью консервативно-славянофильских политических «рецептов» сыграло свою роль в скатывании Российской империи в революционную катастрофу.
***
Задолго до Николая Бердяева, который в мировоззрении масс, вставших на сторону Русской революции, увидел своеобразную трансформацию религиозного сознания, пусть и несколько по-иному, взглянули на революцию как на феномен религиозного сознания славянофилы. Одним из первых это сделал Константин Аксаков, откликнувшийся на события Европейской революции 1848—1849 гг.
В апреле 1848 года в неопубликованной статье «Голос из Москвы» Константин Аксаков, напомнив библейскую заповедь «Не сотвори себе кумира», утверждал: «Запад сотворил себе кумира из Правительства, обоготворил его и поклонился перед ним». Поясняя это, он писал: «Запад поверил в совершенство Правительства или, лучше, в возможность его совершенства, и отсюда необходимо возникла революция как грешный путь к земному невозможному совершенству. Революция есть необходимое следствие рабского чувства перед Правительством, следствие обожания его, веры в его совершенство» [1].
В отличие от Запада, подчеркивал автор, «Россия никогда не обоготворяла Правительства, <…> смотрела на него как на дело второстепенное, считая первостепенным делом Веру и спасение души» [2]. Россия, по мысли Аксакова, желала лишь одного: «Дабы Правительство не считало себя совершенным и не изъявляло бы притязаний заменить собою внутреннюю совесть и нравственные основы». Однако петровские реформы нарушили традиционный уклад жизни и основанные на взаимном уважении отношения власти и народа, воплощением чего славянофилы считали Земские соборы XVI—XVII веков. В том же 1848 году в письме к Александру Попову Константин Аксаков по этому поводу отмечал: «В Русской истории находим мы одну революцию: это Петр Великий, явление антинародное, явление Западное вместе» [3]. Начиная с Петра, правительство «стало изъявлять притязания решать все задачи жизни, вмешалось в Русский быт». Результатом этого явилось то, что «Часть России, увлекшись Западом, ту же минуту поклонилась пред Правительством, как перед кумиром, — и ту же минуту начались революционные попытки» [4]. Самая яркая из них — это, конечно, восстание 14 декабря 1825 года.
В своей статье Константин Сергеевич предрекал: «Если Правительственная сторона России не оставит Западного пути, то она втолкнет Россию насильственно, вопреки ее природе, на путь революции» [5]. Спустя семь лет тоже самое предостережение он повторил, обращаясь к молодому Александру II. В переданной императору «Записке о внутреннем состоянии России» Аксаков предупреждал: «Как скоро правительство отнимает постоянно внутреннюю, общественную свободу народа, оно заставит, наконец, искать свободы внешней политической. Чем долее будет продолжаться Петровская правительственная система, <…> тем грознее будут революционные попытки, которые сокрушат, наконец, Россию, когда она перестанет быть Россией» [6].
Эти революционные попытки начались через год-полтора после смерти автора этих слов. Примером чему — появившаяся в мае 1862 года прокламация «Молодая Россия». Ее оставшиеся тогда неизвестными авторы П. Г. Заичневский и П. Э. Аргиропуло впервые в русской истории объявили своей целью «кровавую и неумолимую» революцию, о которой они, не смущаясь, писали: «Мы не страшимся ее, хотя и знаем, что прольется река крови, что погибнут, может быть, и невинные жертвы» [7].
Среди славянофилов в то время осталось, пожалуй, только двое, которые ясно осознавали опасность грядущей революции и вступили с ней непреклонную борьбу. Это — Иван Аксаков и Юрий Самарин.
«Молодая Россия» вскрыла самые серьезные противоречия, разделявшие не только «отцов» и «детей», но и — что важнее — нигилистов-революционеров и народ. В последнем случае конфликт имел глубоко нравственный характер. Не случайно Иван Аксаков в июле 1862 года писал Юрию Самарину: «Народ, разумеется, не понял прокламации, но разобрал в ней только то, что она проповедует безбожие, неуважение “к отцу и матери”, брак не вменяет ни во что и хочет зарезать царск<ое> семейство» [8].
Спустя почти 20 лет Иван Сергеевич рассказывал об этой прокламации обратившемуся к нему с письмом молодому москвичу П.В. Новицкому: в ней «прямо излагается программа цареубийства (весь дом Романовых) и затем объявляется, что “революционная партия” должна захватив власть, присвоить себе на первое время диктатуру, дабы произвести выборы в “национальное собрание” под своим влиянием, ввести в него своих “правительственных кандидатов” (sic)». Иван Аксаков подчеркивал, что в призывах «Молодой России» не было «ни одного слова о народе, об его истинных желаниях, ни одного слова искреннего к нему сочувствия. Все вертится на отвлеченной мысли и на фразе» [9].
Указывая на последующие события: петербургские пожары 1862 года, студенческие волнения, поддержку социалистами Польского восстания, появление романа Николая Чернышевского «Что делать?» и статьи Дмитрия Писарева с призывом к свержению существующего строя, Аксаков разъяснял Новицкому, что и тогда идеологи революции рассуждали не о положении народа, а занимались пропагандой «материализма, нигилизма и анархии». В том же ракурсе Аксаков рассматривал последовавшее спустя десятилетие «хождение в народ»: «Не следует себя обманывать: шли в народ вовсе не ради умственного и нравственного его подъема, а ради обращения его в революционный материал для чего пускались в ход “золотые грамоты”, подложные манифесты и т. п. обманы» [10].
Как и в 1825 году, когда декабристы уверяли солдат, что вышли на площадь ради несправедливо попранных прав на престол великого князя Константина Павловича, так и в 1860-е годы крестьян провоцировали на бунт фальсифицированными документами и обманными историями про «настоящую царскую волю». Результатами этого стали закончившиеся кровопролитием волнения в Казанской и Пензенской губерниях, о чем Александр Герцен многократно писал в своей газете «Колокол». Отвечая ему в 1863 году, Иван Аксаков возмущался «деспотизмом демократов»: «Фальшивые манифесты… Какая подлость, какое ругательство над народом! Этот обман, этот подлог, разве это не то же насилие, разве это не такой же деспотизм, не эксплуатация грамотного над неграмотным, зрячего над слепым, образованного над необразованным?!» [11].
В то же самое время Иван Сергеевич выступал с критикой иных высших чиновников, указывая, что революционеры и самые, казалось бы, рьяные защитники власти пусть и не осознанно играют одну и ту же историческую роль. Так, в письме Н.С. Соханской 30 июля 1862 года, обсуждая деятельность властей и конкретно тех, в чьем ведении тогда находилась цензура, он заявил: «Преследуют молодых людей за то, что они, не мирясь с современною мерзостью и взросши в атмосфере всякой кривды, мучимые жаждою протеста, безумствуют, губят себя и других, — но что же должно сделать с сими родоначальниками мерзости и зла, вызывающими преступные протесты молодого поколения. Если кого следует повесить, так не поджигателей, не нигилистов, — а Головнина и Валуева, посягающих теперь святотатственно на свободу и независимость мнения и слова» [12].
Объясняя мотивы, движущие такими, как министры Петр Валуев и Александр Головнин, Иван Аксаков представил в одном из своих фельетонов образ тайного советника, поборника «петербургской цивилизации». Этот персонаж рассуждал таким образом: «С точки зрения правительственной, как я ее разумею, “Современник” гораздо менее вреден, чем ваши московские славянофильские журналы <…> Нет, что хотите, демократизм, социализм, коммунизм, атеизм, материализм, все это выгоднее для нас, tout cela est plus gouvernemental, pour ainsi dire, cela s’accorde mieux avec le système du gouvernement*, чем ваша народность, ваше православие и вся эта отвратительная славянофильщина» [13].
Это не было преувеличением. Подозрительное отношение власти к славянофилам начало развиваться прежде, чем славянофильство сложилось как целостное явление. Еще в 1832 году III отделение докладывало Николаю I, что Иван Киреевский, выступая в журнале «Европеец», под словом «просвещение» подразумевал свободу, выражение «деятельность разума» использовал для обозначения революции, а под «искусно отысканной серединой» понимал конституцию [14]. В 1840-е годы в петербургском обществе порой отзывались о славянофилах как о «жирондистах», или «красных». Спустя годы обвинения славянофилов в революционной деятельности стали инструментом большой политики. Так, в августе 1878 года лондонская газета «The Times» (со ссылкой на выходящую в Бремене «Weser Zeitung») называла Московское славянское благотворительное общество «революционным панславистским» и утверждала, что его руководитель Иван Аксаков, «разжигая» Русско-турецкую войну, «не пренебрегал даже угрозами правящей династии» [15].
Новые серьезные основания для размышлений о революционной опасности явил проходивший в 1871 году процесс по делу нечаевской организации «Народная расправа». Ивана Аксакова глубоко тревожили черты, определявшие психологию молодых заговорщиков, говоря его словами, «целая нравственная эпидемия, которой заражена вся молодежь и которой причины и надо исследовать» — так он писал в августе 1871 года свояченице Екатерине Тютчевой. При этом Аксаков подчеркивал, что эту эпидемию «не излечить заключением в крепости, ни презрительным к ней отношением профессоров-генералов, ни казенною проповедью нравственности с церковных кафедр». И далее он восклицал: «Сгореть от стыда и угрызений совести должны бы наши архиереи и наши правители!». В том же письме автор с возмущением указывал на настроения в столичном обществе, негодовавшем по поводу «слабого» приговора: «Никому там и в голову не приходит призадуматься над ужасающим общественным явлением, грозящим России страшною бедою». Симптомы этой «страшной беды» Иван Аксаков видел в том, что «люди молодые, благородные, во всяком случае не злодеи по природе, умные и развитые, способны совершить без страсти, без порыва, а в силу абстрактных рассудочных соображений, — дело вопиюще-злодейское над своим товарищем!» Из этого следовал тревожный вывод: «Это, конечно, свидетельствует об отсутствии всяких нравственных основ в той русской общественной среде, которая уже отделилась от народа, где по крайней мере еще действует сила обычая, предания, вообще бытовая ситуация, и теперь стоит обнаженная как Tabula rasa, ничем не задерживаемая и способная к самому крайнему, абстрактному радикализму» [16]. Собственно, не об этом ли говорил старший брат Ивана Аксакова в 1848 году, когда указывал на перенимаемые у Запада учреждения, законы и систему отношений, разрушающее народную жизнь и народную нравственность?!
Прозвучавшая в 1848 году из уст Константина Аксакова мысль о том, что «поклонение земной власти непременно сопряжено с безверием» [17] обрела продолжение в 1874 году в книге его брата. К этому времени различные социалистические течения нашли свое воплощение в Парижской коммуне, которая за 72 дня существования развернула активную борьбу с Церковью и религией. Уже после ее падения и после завершения процесса по делу нечаевцев Иван Аксаков печатно заявил о непримиримом «противоборстве Революции с Россией», которое объяснял словами Федора Тютчева: «Россия прежде всего держава христианская». Для «новейших социалистов», подчеркивал Иван Сергеевич, «главный враг, по ненависти к которому они все, без различия наций, сознают себя братьями — это христианство» [18].
После провала «хождения в народ», после того как крестьянство, во имя которого разворачивалась подпольная борьба и велась агитация, оказалось не только равнодушно к этой агитации, но и противником своих незваных «заступников», у последних осталась одна цель: революция ради революции. В тех условиях это значило — террор.
Еще в 1870-е годы, т.е. когда Иван Аксаков был лишен возможности выпускать какое-либо периодическое издание, князь Александр Васильчиков говорил о нем: «Глубоко религиозный и нравственно безупречный, он своим авторитетом, более чем пером, противодействовал нигилистическому направлению» [19]. Когда же в 1880 году он создал и в течение более пяти лет выпускал газету «Русь», он не только обличал нигилистов-революционеров, но и помещал статьи Никиты Гилярова-Платонова, Николая Данилевского, Александра Киреева, Николая Страхова, Константина Толстого и др., рассматривавшие истоки и причины развития нигилизма.
В 1881 году, уже после убийства народовольцами императора Александра II, Иван Аксаков на страницах своей «Руси», связывая воедино деятельность Чернышевского и Писарева (которых называл основоположниками «нигилизма и социализма в русской молодежи») и современных ему нигилистов, писал: «a priori, открыто презирают именно то, чтò для народа дороже всего на свете, в чем вся его внутренняя сущность, — его веру, его духовную личность, его нравственные идеалы» [20]. Вскоре после выхода в свет этой статьи, Иван Аксаков и получил письмо от Новицкого. Отвечая ему, редактор «Руси» разъяснял: «Я приглашаю молодежь не идти учить высокомерно народ, а у него учиться, — заняться изучением родной истории, родной земли и родного народа, тогда она заговорит другое. Я требую от нее уважения к жизни, уважения к народу и его духовной личности. Убивать же у народа царя — это значит: дерзать распоряжаться историческою судьбою народа и ставить его в зависимость от юношей, едва начинающих жизнь» [21].
Еще в 1874 году отметив, что русскую молодежь более всего соблазняет «западное учение о souveraineté du peuple <суверенитете народа — фр.>» [22], Иван Аксаков писал: «Противодействовать этому учению нельзя одним простым осуждением и отрицанием. Тем менее позволительно, из страха разных лжетолкований, утаить в Русской Истории 1612 года, — самый достославный, положивший начало новой исторической эре в России под правлением дома Романовых». Далее Аксаков, убежденный, что именно народ является источником власти [23], подчеркивал: «русское самодержавие не есть захват власти, злоупотребление, поддерживаемое силою, а право, опирающееся на свободное, сознательное изволение всей Русской Земли, выраженное в избирательной грамоте» [24].
После убийства Александра II в передовой статье «Руси» Иван Аксаков напомнил, что «у нигилистов или анархистов никогда не имелось и не имеется никакой политической определенной программы». И если на Западе с его многочисленным и бесправным четвертым сословием «протест социализма» опирался на исторически законное основание, то в России редактор «Руси» не видел в словах социалистов «ничего, кроме попугайного лепета чужих, иностранных формул» [25].
Уже в XX столетии русские революционеры, казалось бы, обзавелись пусть и заимствованной, но солидной политической теорией и избавились от нелестной клички «нигилисты». Тем не менее, для их победы в России потребовалась не теория, а, как показал Бердяев, своего рода, антирелигия, которую можно было создать лишь на смену прежней религии, прежней вере. Начальный этап чего — разрушение «старой» веры – Иван Аксаков констатировал в той же статье 1881 года: «Весь центр значения наших революционеров — в безбожии: в доведении до крайнего своего выражения отрицания абсолютной нравственной истины и нравственно-обязательного закона, — в вытравливании в себе понятия о добре и зле, в извращении человеческой совести: одним словом в нигилизме, из теории перешедшем в жизнь» [26].
В июле 1878 года, после только что выигранной армией и народом, но затем проигранной властью и дипломатами Русско-турецкой войны, Иван Аксаков в письме Екатерине Тютчевой делился убеждением, что «дело дойдет до войны — войны всеобщей, европейской, — ужасной, разорительной, бедственной, долгой» и добавлял: «Если грядущие бедствия проймут наконец Россию, то она в конце концов восторжествует над врагами, — но разумеется не прежде, как победив врагов внутренних». Далее он рассуждал о Петербурге как антагонисте, «отрицании Русской народной стихии», своего рода паразите на теле России. И вслед за тем Иван Сергеевич утверждал: «Настоящий исторический момент есть Culminations punkt <кульминация — нем.>, апогея Петербургского периода. Он логически должен дойти до полнейшего отрицания самой России, что уже и началось… Мало того: все в нем будет, будет непременно и Конституция и революция с коммуной: это логический исход всей той лжи, которою живет этот паразит. И в сущности все это будет вздор, все это совершится не в России, но над нею, поверх ее, — с участием “образованных” (мнимо образованных) классов, но без участия народа <…>. Наконец, все это сокрушится в громах войны, — и если сокрушится, настанет Россия обновленная, приявшая новое крещение, “баню пакибытия” в струе народного духа… Кто выйдет цел из погрома, убережется ли что-нибудь из современных высших слоев? На этот вопрос никто не ответит» [27].
По сути, это было пророчество. Что бы оценить, насколько оно оказалось точно, надо знать: под словом «конституция» в то время подразумевали парламентское правление, а чем оно для России закончится, хорошо понимали не только славянофилы, но и иные из их врагов. В феврале 1882 года Фридрих Энгельс предрекал, что через несколько месяцев Александру III «не останется другого выхода, как созвать либералов, то есть Национальное собрание в той или иной форме, а это, насколько я знаю Россию, — писал он, — означает революцию на манер 1789 года». Такая революция, по мысли Энгельса, привела бы к распаду империи и должна была продолжиться несколько лет [28]. Он ошибся только в малом: в 1882 году Александр III сделал своей единственной опорой консерваторов. Однако описанный им сценарий вступил в действие в XX веке и полностью оправдался в годы Революции.
Единственной альтернативой революционной катастрофе, выходом из развивавшегося кризиса отношений власти, общества и народа Иван Аксаков и его союзники считали возрождение практики совещательных всесословных Земских соборов. В основе этой славянофильской идеи лежало именно представление о народе как источнике власти [29]. Идею Земского собора Иван Аксаков попытался воплотить в жизнь вместе с министром внутренних дел графов Николаем Игнатьевым в 1882 году, однако потерпел неудачу [30].
Уже после смерти Ивана Аксакова апологетами Земских соборов выступали многие неославянофилы. Самым последовательным в этом среди них был генерал-майор Александр Киреев. Обнародование в октябре 1905 года «Высочайшего Манифеста об усовершенствовании государственного порядка» генерал воспринял как знак приближения катастрофы и гибели России, однако и после этого сохранял надежду на возврат к совещательной «булыгинской» Думе [31]. Власть же, окончательно отвергнув возможность диалога с народом через Земские соборы, сделала ставку на европейский парламент – Государственную думу. Дальнейшая его деятельность оправдала предсказание Константина Аксакова: Россия окончательно вступила на путь революционной катастрофы. В ее приближении заметную роль сыграла деятельность парламентских партий и самих депутатов. Более того, именно депутаты IV Государственной думы первыми назвали события Февраля 1917 года революцией и приветствовали ее.
[1] Аксаков К.С., Аксаков И.С. Избранные труды. М., 2010. С. 184. Так в публикации; однако исходя из контекста, можно предположить, что К. Аксаков писал об «обόжении», а не об «обожании».
[2] Там же. С. 184—185.
[3] Цит. по: Кошелев В.А. К.С. Аксаков и западные революции: Публицистические статьи 1848 г. // Литература и история: (Исторический процесс в творческом сознании русских писателей XVIII—XX вв.) / Отв. ред. Ю.В. Стенник. СПб., 1992. С. 311.
[4] Аксаков К.С., Аксаков И.С. Избранные труды. С. 186.
[5] Там же. С. 187.
[6] Там же. С. 244.
[7] Революционный радикализм в России: век девятнадцатый. Документальная публикация / Ред. Е.Л. Рудницкая. М., 1997. С. 144.
[8] Переписка И.С. Аксакова и Ю.Ф. Самарина (1848—1876) / изд. подгот. Т.Ф. Пирожкова, О.Л. Фетисенко и В.Ю. Шведов. СПб., 2016. С. 149—150.
[9] ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 2. Д. 29. Л. 1 об.
[10] Там же. Л. 1—1 об.
[11] Аксаков И.С. Отчего так нелегко живётся в России? М., 2002. С. 207.
[12] Семья Аксаковых и Н.С. Соханская (Кохановская). Переписка (1858—1884) / Сост., вступ. ст., подг. текста и ком. О.Л. Фетисенко. СПб., 2018. С. 191. А.В. Головнин — министр народного просвещения, П.А. Валуев — министр внутренних дел.
* все это является «более правительственным», так сказать, это в большей степени соответствует системе управления (фр.).
[13] Аксаков И.С. Отчего так нелегко живётся в России? С. 212.
[14] Лемке М.К. Николаевские жандармы и литература 1826—1855 гг. М., 2014. С. 73.
[15] Речь И. С. Аксакова о Берлинском конгрессе и его последующая ссылка в письмах и документах июня-ноября 1878 г. / Публ. Д.А. Бадаляна // Цензура в России: история и современность. Сб. научных трудов. Вып. 6. СПб., 2013. С. 392.
[16] ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 2. Д. 60. Без нумерации.
[17] Аксаков К.С., Аксаков И.С. Избранные труды. С. 185. Продолжая эту логику И. Аксаков в 1860-е гг. утверждал: «Самодержавие не есть религиозная истина или непреложный догмат веры» (Аксаков И.С. Отчего так нелегко живётся в России? С. 897). Это не значит, что И. Аксаков или его брат были противниками самодержавия. Однако они, как и другие славянофилы, не приемлели его теократического обоснования.
[18] Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. М., 1997. С. 135, 141.
[19] Васильчиков А.И. Тайная полиция в России. Прил. к: Христофоров И.А. Аристократическая оппозиция великим реформам. Конец 1850 – середина 1870-х гг. М., 2002. С. 355.
[20] Аксаков И.С. Сочинения. Т. 5. М., 1887. С. 637.
[21] ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 2. Д. 29. Л. 2.
[22] Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. С. 158.
[23] В письме К.К. Толстому 23 ноября 1884 г. И. Аксаков заявлял: «Народ везде источник власти. Умри царь, народ выбирает и утверждает нового. Так было и у нас в 1613 году» (ИРЛИ. Ф. 447. Д. 38. Л. 3 об.). Однако в публикуемых текстах цензура такие высказывания, как правило, исключала. Так поступила она и с аксаковской биографией Ф.И. Тютчева (Бадалян Д.А. Книга И. С. Аксакова «Биография Федора Ивановича Тютчева» и цензура (по материалам Главного управления по делам печати) // Аксаковские чтения. Материалы ХI Всероссийской научной конф. / Ред. В.В. Борисова и др. Уфа, 2009. С. 73).
[24] Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. С. 159.
[25] Аксаков И.С. Сочинения. Т. 5. С. 636—638.
[26] Там же. С. 639.
[27] РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Д. 186. Л. 46—47.
[28] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.: В 50 т. Т. 35. М., 1964. С. 235, 229, 234.
[29] Бадалян Д.А. Понятие «Земский собор» в произведениях литературы и публицистики славянофилов // История и литература: Материалы всероссийской научной конф. / Отв. ред. Ю.В. Кривошеев. СПб., 2017. С. 220–230.
[30] Бадалян Д.А. «Колокол призывный»: Иван Аксаков в русской журналистике конца 1870-х – первой половины 1880-х годов. СПб., 2016. С. 257—265.
[31] Медоваров М.В. Александр Киреев. СПб., 2019. С. 45—54, 97—131.
