Рубрики
Статьи

Граф М.Н. Муравьев-Виленский в правительственной политике императорской России. Историографическая заметка

Православный народ Белоруссии и Правобережной Украины в борьбе за свою уходящую корнями в века русскую идентичность получил последовательную помощь императорского правительства лишь в тот момент, когда в обстановке нарастающего международного давления, угрожающего России изоляцией как во времена недавней Крымской войны, встал вопрос о необходимости решительного подавления вооруженной силой польского мятежа 1863–1864 годов

Русская Idea продолжает публикацию материалов номера «Тетрадей по консерватизму», посвященного такому явлению как западнорусизм. В заметке историка, специалиста по системе власти в правление Николая I Максима Шевченко рассматривается один из исторических моментов, когда польское влияние на территориях современных Белоруссии и Литвы могло быть подорвано – польское восстание и чрезвычайное управление краем графом Михаилом Муравьевым-Виленским в 1863 – 1864 годах. Этот сюжет, помимо его сугубо научного значения, имеет и прикладной смысл, учитывая непростое положение в современной Белоруссии, в том числе – цивилизационный раскол, чем дальше, тем больше захватывающий эту страну.

 

***

Иногда полушутя-полусерьезно говорят, что история – наука «юбилейная». О профессиональной историографии, ее образах и заключениях вспоминают обыкновенно тогда, когда приближается очередная более или менее круглая историческая дата. Это невольно подтверждает тот факт, что состояние историографической традиции, пути и направления ее развития неизбежно являются как результатом добросовестных в той или иной мере усилий профессиональных исследователей, так и давлением общественно-политической конъюнктуры или, как говорили в старину, духом времени.

О польском восстании 1863–1864 годов, 150-летие которого отмечалось семь лет назад, большую часть века минувшего в нашем Отечестве вспоминали не иначе как в идейно-политическом контексте того, что тогда определялось понятием «советско-польская дружба». Актуализируя традиции общей борьбы «свободолюбивой» Польши и «прогрессивной» или «передовой» России в духе повстанческого лозунга «За нашу и вашу свободу!», советские историки, проявляя солидарность с польскими, разоблачали и клеймили «реакционную сущность» русского «царизма». В качестве проявления подлинного духа научной объективности советская историография накопила незаурядные достижения в области изучения, например, аграрной истории Польши, Литвы, Белоруссии, Правобережной Украины, имевшие самое прямое отношение к истории польского вопроса во внутренней политике русского императорского правительства. Эта последняя была осуждена на то, чтобы оставаться далеко на периферии интересов советской исторической науки. Для того чтобы сделать судьбу ее изучения счастливее, отнюдь не оказалось достаточно исчезновения с падением Советского государства институтов официального идеологического контроля над обществом самих по себе, наступления свободы профессиональных контактов и выбора методологий исследования. Юбилеи, посвящавшиеся вехам истории государства Российского, помогали здесь явно ненамного.

Научная литература по истории политики России на ее западных окраинах в XIX столетии, появившаяся спустя четверть века после падения «железного занавеса», среди своих достижений обладает одним совершенно бесспорным качеством, а именно – способностью навести глубокую тоску на читателя, не лишенного желания понять, какое же, собственно, содержание придавало этой политике само русское императорское правительство, монархи, министры, наместники, генерал-губернаторы; какой смысл они вкладывали в понятия «полонизм», «русификация», «сближение окраин с центром» и тому подобные. Иногда масштаб «польского вопроса» во внутренней политике России под искусным пером историка вырастает до неестественных размеров, и последняя приобретает вид почти гротеска [10]. В другом случае к ней подходят с позиций методологического европоцентризма. И если за образец успешного решения «национального вопроса» берутся западные государства Нового времени, то Российская Империя в качестве исторического «недотепы» от имени подобной экспертизы закономерно получает «неуд» [17, 13]. Читателю остается только недоумевать, с чего бы это в таких успешных государствах-нациях, в свете блестящего опыта которых экзаменуется «незадачливая» Россия, в самое новейшее время формируются многомиллионные и экспансивные мусульманские общины, и следом за отказом от их ассимиляции следует крах попыток гармонизировать их отношения с депопулирующим коренным этносом путем применения концепции пресловутого мультикультурализма.

Обновленно консолидированная научная мысль предъявила аудитории и настоящий методологический шедевр, диалектически почти возвращающий нас в советскую историографическую эпоху ритуального осуждения «реакционного царизма». В роли главного супостата исторических «сил добра» теперь предстает «русский национализм» [12, 9]. В соответствии с чем русские имперские чиновники и общественные деятели в Западном крае, по остроумному замечанию непредвзятого историка, выступают его «переносчиками» или «возбудителями» [15]. И оказывается, что самый яркий и выдающийся генерал-губернатор Северо-Западного края России М.Н. Муравьев-Виленский был вовсе не администратором, а идеологом и занимался не столько подавлением польского мятежа, сколько «конструированием» его «образов» [11]. Из чего, по-видимому, следует, что сам польский мятеж 1863–1864 годов отдавал чем-то виртуальным… Наверное, и вправду постмодернистское сознание фактологическая эрудиция только портит. Конечно, никто не оспаривает право талантливого американского профессора российского происхождения на озабоченность тем, чтобы, чего доброго, не сделаться заподозренным в причастности к «русскому национализму». Но, увы, судьба научного изучения внутренней политики императорской России выигрывает от этого не более, чем во времена «добровольно-принудительных» марксистско-ленинских методсеминаров…

На этом фоне замечательное и обнадеживающее явление представляют собой труды Александра Юрьевича Бендина по истории государственно-церковных отношений в Северо-Западном крае Российской Империи и формирования национальной идентичности белорусов во второй половине XIX – начала XX века, среди которых выделяется специальная монографическая работа, посвященная М.Н. Муравьеву-Виленскому [1–7]. Антигерой советской и польской историографии, Муравьев в постсоветское время сделался и жупелом той современной белорусской историографии, которая озабочена конструированием националистического нарратива, приспособленного к политическим целям действующего в Белоруссии политического режима. С этой целью мобилизуются мифы, продуцированные польскими националистами, русскими революционерами и либералами-космополитами. Как убедительно показывает А.Ю. Бендин, вплоть до исхода второй трети XIX столетия Белоруссия и Литва представляли собой польскую колонию в рамках Российской Империи. Поляки, преимущественно помещики и католическое духовенство, будучи здесь абсолютным этническим меньшинством, занимали командные позиции в административной, хозяйственной, общественной и культурной жизни края. Они всегда обеспечивали постоянство католического прозелитизма, явного или скрытого, последовательно и неуклонно продолжали осуществлять «ползучую» полонизацию того, что бывшая Речь Посполитая считала своими «восточными окраинами» («всходними кресами»). Православный народ Белоруссии и Правобережной Украины в борьбе за свою уходящую корнями в века русскую идентичность получил последовательную помощь императорского правительства лишь в тот момент, когда в обстановке нарастающего международного давления, угрожающего России изоляцией как во времена недавней Крымской войны, встал вопрос о необходимости решительного подавления вооруженной силой польского мятежа 1863–1864 годов. Деятельность М.Н. Муравьева на посту генерал-губернатора Северо-Западного края, наделенного неограниченными полномочиями по борьбе с мятежом, фактически, как показывает А.Ю. Бендин, представляла собой реконкисту. Это был поворотный момент в истории Западной Руси, только и предотвративший ее польское поглощение. Польское «национально-освободительное» движение с его демагогическим лозунгом «За нашу и вашу свободу!» предстает, таким образом, в своем подлинном облике империалиста-завоевателя, несущего гораздо большее национальное угнетение соседям, чем противостоящая ему Россия. Идея, что «не может быть свободен народ, угнетающий другие народы», популярная среди русских последователей А.И. Герцена, друга и союзника польских инсургентов, последних отягощала гораздо менее. Таким образом, лишь Муравьев в подлинном смысле слова восстановил историческое единство древнего русского наследия. Но… внутренняя польская колония, обретавшаяся в пределах России после третьего раздела Речи Посполитой, сохранявшаяся и после разгрома поляков в войне 1830–1831 годов, то есть фактически непрерывно на протяжении двух третей века, – как такое оказалось возможным? Почему же внутренняя политика православных самодержавных российских монархов могла подобное допустить?

Ответ на этот вопрос заинтересованный читатель может получить в вышедшей пятнадцать лет тому назад монографии Анны Альфредисовны Комзоловой «Политика самодержавия в Северо-Западном крае в эпоху Великих реформ» [14]. Политика Империи в Белоруссии и Литве накануне, во время и по завершении кризиса, связанного с польским восстанием 1863–1864 годов, впервые была последовательно показана с точки зрения ее самой, то есть того, как понимали ее цели и задачи те, кто призван был эту политику генерировать и осуществлять. Это скрупулезное, основанное на без преувеличения фундаментальной базе источников, весьма академично, даже несколько суховато написанное исследование было отмечено в научной периодике обстоятельными и объективными рецензиями [18], поэтому нет необходимости лишний раз подробно пересказывать его содержание. Напомнить о нем читателю стоит именно потому, что оно очень глубоко затрагивает ключевые и основополагающие проблемы российского государственного и общественного бытия XIX – начала XX века.

Особенностью внутренней политики России в польском вопросе на своих полонизированных окраинах в переходную эпоху Освободительных реформ была ее вообще слабая консолидированность по сравнению, например, с соседними державами, имевшими в своем составе польских подданных.

Характер этой политики определялся как раз именно крайним дефицитом русского национализма в российском обществе. Даже после подавления мятежа 1830–1831 годов русские по своему общему обыкновению постарались как можно скорее перестать вести себя как завоеватели по отношению к полякам. Не случайно Отто Бисмарк, потомок безжалостных колонизаторов и германизаторов славянского Бранибора и балтийской Пруссии, в своих воспоминаниях вложил в уста императора Александра II утверждение, что русский человек «не чувствует того превосходства, какое нужно, чтобы господствовать над поляками» [8]. Желание русских либеральных реформаторов братьев Николая и Дмитрия Милютиных, Н.Х. Бунге, П.А. Столыпина, крайне правых политических объединений начала XX века видеть русских господствующей нацией в Империи на манер ведущих современных западных стран сталкивалось с тем, что реальный русский народ в своей массе не обнаруживал стремления вести себя как herrschervolk. Приобщая включенные в состав России народы к собственной культуре и образу жизни, он, в свою очередь, обнаруживал склонность изменяться им навстречу и отсутствие специфического культа самодисциплины и корпоративизма, свойственных завоевателям. Публицист эпохи Великих реформ, осмелившийся критиковать русское общество за недостаток самобытного национального творчества в области мировоззрения и стиля жизни, подвергался публичному третированию и изоляции во имя приверженности «общечеловеческой» цивилизации.

У стремления русского императорского правительства после очередного конфликта с поляками вновь и вновь пытаться возобновить политику «примирения» или диалога с ними были, конечно, вполне осознаваемые, объективные причины. Слабость Империи заключалась в постоянной нехватке на окраинах компетентных чиновников русского происхождения. Население западных областей Империи было многочисленней, чем в центральной России. Польское дворянство и помещичий слой были многочисленнее великорусского, обладали более высоким средним образовательным уровнем и корпоративной сплоченностью, отличались более высокой активностью в публичной сфере.

Здесь сказывались политические традиции не забытой Речи Посполитой с ее широко развитыми сословно-представительными учреждениями. Польская образованность и культура, находясь со времен Средневековья в более благоприятных исторических условиях, получили развитие, опережая русские. Общероссийская же образовательная система как полновесное целое сложилась лишь при императоре Николае I под управлением министра народного просвещения С.С. Уварова, и ее конкурентоспособность только еще набирала темп. Поэтому правительство было вынуждено широко использовать в администрации Западного края местное польское дворянство. Это давало возможность полякам упрочивать здесь свое ведущее положение. В частности, в конце царствования Николая I они сумели взять в свои руки проведение в жизнь инвентаризации помещичьей деревни, и реформа, задуманная с целью улучшить положение местных крестьян, привела к обратным результатам. Когда же начался слом сословно-крепостного строя, в динамичной атмосфере общества, возбужденного реформами, появились центробежные тенденции на европейских окраинах России, как это предвидел николаевский министр Уваров, и обострился польский вопрос, в русском правительстве обнаружилось преобладание глубокого скепсиса относительно способности вообще русского народа когда-либо и как-либо ассимилировать поляков.

Все эти обстоятельства были вполне очевидны тому, кто получил от императора Александра II в качестве Виленского генерал-губернатора чрезвычайные полномочия по борьбе с польским мятежом в Литве и Белоруссии, – Михаилу Николаевичу Муравьеву, который изначально отнюдь не был полонофобом.

То, что польский вопрос как проблема внутренней политики России есть меньшее зло, нежели как проблема ее политики внешней, русскому правительству было очевидно с николаевских времен. Еще около середины 1840-х годов III Отделение собственной императорской канцелярии докладывало: «Продолжающиеся тишину и порядок в Царстве должно относить не столько к улучшению духа жителей, сколько к бдительности наместника и к тому, что в Польше сосредоточены главные силы русской армии. Несмотря на милости и льготы, даруемые полякам, несмотря на то, что они ни в самобытности и ни под чьим другим правлением не достигнут того благосостояния, в каком находятся ныне, этот народ, конечно, при первой возможности отделится от нашей Империи или станет на сторону врагов ее. В этом отношении поляки и ныне точно таковы же, какими были до мятежа 1830 года… Ксендзы, под предлогом защиты будто бы потрясаемой католической веры, поддерживают в поляках прежний национальный дух… Женщины, наиболее увлекаемые внушениями духовенства и с своей стороны неограниченно владеющие юношеством, связывают разнородные слои общества. Наконец, природное легкомыслие поляков, склонность их к занятиям политикою и память о прежней вольнице, а всего более продолжающаяся несколько веков, как бы врожденная, неприязнь к русским – все это делает Польшу более вредящим, нежели полезным достоянием, и если Россия не должна отказаться от поляков, то потому только, что представилось бы еще более невыгод, когда бы эти враги наши составили самобытное государство» [19].

Опираясь на свой многолетний административный и политический опыт, Муравьев сумел разглядеть нечто такое, во что обнадеженный испытанной мощью российского государства толерантный современник зачастую отказывался поверить. Все, что могло подавать русским надежды на сближение с ними поляков: преодоление языкового барьера, славянская душевная стихия, сходство частного быта – относилось к периферийным проявлениям польского характера. В ядре польской идентичности оставался формируемый веками комплекс русофобско-культуртрегерского высокомерия по отношению к православному Востоку, который и в условиях общеевропейской секуляризации воспроизводился быстрее, чем увеличивалось через общественное образование число приобщенных к русской культуре и при этом лояльных России. Этот комплекс не знал компромисса. На тех великих восточных пространствах до самых холодных океанов и теплых морей, которым надлежало быть естественной наградой и утешением польской рыцарской и мессианской добродетели, самым возмутительным образом простиралась империя ненавистных москалей, которым за это не могло быть прощения. Идеальным их местом было положение крестьянского быдла «всходних кресов», благодетельствуемых окатоличиванием и полонизацией. Любой жест примирения с русской стороны не мог восприниматься иначе как слабость, вера в которую побуждала поляка действовать в ответ с позиции силы. Отсюда следовало, что гуманные действия грозившего на словах императора Александра II, либеральный режим управления наместника царства Польского великого князя Константина Николаевича и генерал-губернатора В.И. Назимова только поощряли польские мятежные замыслы и амбиции.

Таким образом, для М.Н. Муравьева, братьев Милютиных, М.Н. Каткова и их сторонников национальным вопросом в Западном крае был русский вопрос, решение которого в начале 1860-х годов висело на волоске, который надо было решать теперь или никогда. Нависшая над Россией угроза отторгающего Литву, Белоруссию, Правобережную Украину польского мятежа, поощряемого дипломатическим давлением всей Европы и нарастанием международной изоляции, означала для них перспективу поворота русской истории вспять к варварскому, допетровскому состоянию, исключению России из цивилизованного мира.

А.А. Комзолова показала вводившуюся М.Н. Муравьевым систему мер как в рамках предоставленных ему чрезвычайных генерал-губернаторских полномочий, так и поддержанных его сторонниками в правительстве (обозначаемыми на языке их противников как партия «ультрапатриотов») и санкционированных императором. В ходе их осуществления Муравьев переформировал административный аппарат края, а также состав мировых посредников, очистив его от нелояльного и малолояльного польского элемента с перспективой вытеснения и остальной его польской части. Максимально расширил в официальной и полуофициальной сфере применение русского языка. Католическая церковь подверглась стеснениям в сфере своей деятельности и ужесточению контроля за ее материальными средствами. Православной церкви была оказана масштабная материальная помощь в целях увеличения ее влияния и авторитета. Используя твердо, но весьма разборчиво достаточно дифференцированную систему репрессий, Муравьев сопровождал ее применением принципа коллективной ответственности, обложив местных помещиков поземельным сбором, вынуждая их фактически оплачивать подавление мятежа и деполонизацию края. Широко опираясь на поддержку крестьян в борьбе с мятежом, он добился корректировки хода аграрной реформы в их пользу. В целях достижения полного успеха в обрусении края он поставил вопрос о водворении здесь русского помещичьего землевладения.

Но система Муравьева как целое оставалась в действии лишь до тех пор, пока сохранялись чрезвычайные обстоятельства, делавшие ее необходимой в глазах императора. Она еще получила продолжение при преемнике Муравьева К.П. фон Кауфмане. Сменивший Кауфмана граф Э.Т. Баранов уже колебался между ее сторонниками и противниками. С приходом во главу края А.Л. Потапова администрация опять вернулась к настроениям «примирения» с поляками. Система Муравьева подверглась коррективам в пользу представителей польского дворянства и духовенства. Но на пересмотр ее законодательных основ император Александр II так и не пошел. 20-процентный сбор с помещиков Северо-Западного края действовал аж до 1897 года. С 1860-х годов поляки в массовом порядке продавали свои белорусские и литовские имения и переселялись в Царство Польское.

Дневники и воспоминания правительственных деятелей эпохи Освободительных реформ 1860–1870-х годов полны жалоб на неэффективность русского правительства из-за отсутствия в нем единства. Такие объяснения выглядят как оправдания неудач, постигших того или иного такого мемуариста на его государственном поприще. Учитывая распространенность подобных настроений, можно только удивляться тому, чего удалось добиться М.Н. Муравьеву-Виленскому за неполные два года своего пребывания на генерал-губернаторском посту. В истории внутренней политики императорской России его можно сравнить в этом отношении с Николаем Милютиным в борьбе последнего за реализацию своей концепции крестьянской реформы, который также считанные месяцы исполнял должность товарища министра внутренних дел. Император Александр II по разным причинам недолюбливал их обоих.

Преобладание русского помещичьего землевладения над польским в Литве и Белоруссии так и не наступило. А если бы это и осуществилось, закрепление успехов русификации еще не было бы гарантировано. Такие имения могли бы в массовом порядке оказаться в руках поляков-арендаторов. Чтобы произошло то, чего хотели Муравьев и Кауфман, нужно было желание самих русских помещиков, приобретая там имения, переезжать в них, беря на себя дело культурного влияния или опеки над местными обществами. Несмотря на все противодействия и последующие коррективы в случае Н.А. Милютина его курса сторонниками помещичьих интересов в аграрной реформе, а в случае М.Н. Муравьева – внутриправительственной партией «космополитов» или «русских полякующих», как их называл сам Муравьев, главные результаты сделались необратимыми. Милютин закрепил процесс, приведший ближе к концу века к массовому образованию мелкой крестьянской земельной собственности, чего и желал, а Муравьев осуществил политику, сделавшую процесс деполонизации Белоруссии и Литвы необратимым. Этим он и заслуживает признания в качестве выдающегося русского государственного деятеля. В результате открывались перспективы для ускорения формирования слоя местной белорусской и литовской интеллигенции, которые своим отношением к общерусской идентичности могли определять дальнейшую судьбу обоих народов.

Литература

  1. Бендин А.Ю. Проблемы веротерпимости в Северо-Западном крае Российской империи (1863–1914 гг.). Минск, 2010.
  2. Бендин А.Ю. Религиозно-этнические противоречия и конфликты на территории Северо-Западного края Российской империи (вторая половина XIX – начало XX века): истоки и проявления // Русский сборник: Исследования по истории России. Т. VIII. М.: Модест Колеров, 2010. С. 59–94.
  3. Бендин А.Ю. Российская империя и Католическая церковь: борьба за этническую идентичность белорусов Северо-Западного края (1863–1914 гг.) // Русский сборник: Исследования по истории России. Т. X. М.: Модест Колеров, 2011. С. 7–66.
  4. Бендин А.Ю. Искушение свободой: указ о веротер­пимости и борьба за паству между православием и католичеством в Северо-Западном крае Российской империи // Русский сборник: Исследования по истории России. Т. XII. М., 2012. C. 178–209.
  5. Бендин А.Ю. Роль М.Н. Муравьева в русско-польском споре об идентичности Северо-Западного края Российской империи // Русский сборник: Исследования по истории России. Т. XV. Польское восстание 1863 года. М., 2013. C. 247–272.
  6. Бендин А.Ю. Михаил Муравьев-Виленский: усмиритель и реформатор Северо-Западного края Российской империи. М.: Книжный мир, 2017. (Серия «Русской славы имена»).
  7. Бендин А.Ю. Польское восстание 1863 года и национально-патриотическое пробуждение русского народа // Словесно-исторические научные чтения имени Т.Н. Щипковой: Гуманитарные науки и отечественное образование. История, преемственность и ценности: Сборник научных статей / под ред. А.В. Щипкова. М, 2020.
  8. Бисмарк О. Мысли и воспоминания. Т. 1. М., 1940. С. 225.
  9. Бовуа Д. Гордиев узел Российской империи: Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793–1914) авторизир. пер. с фр. М. Крисань. М., 2011.
  10. Горизонтов Л.Е. Парадоксы имперской политики: поляки в России и русские в Польше. М., 1999.
  11. Долбилов М.Д. Конструирование образов мятежа: Политика М.Н. Муравьева в Литовско-Белорусском крае в 1863–1865 гг. как объект историко-антропологического анализа // Actio Nova 2000. М., 2000. С. 338–408.
  12. Долбилов М.Д. Русский край, чужая вера: Этно­конфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II. М., 2010.
  13. Западные окраины Российской империи / под ред. А.И. Миллера и М.Д. Долбилова. М., 2006.
  14. Комзолова А.А. Политика самодержавия в Северо-Запад­ном крае в эпоху Великих реформ. М.: Наука, 2005.
  15. Империя, нации и конфессиональная политика в эпоху реформ: «Круглый стол» // Российская история. 2012. № 4. С. 68.
  16. Миллер А.И. «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). СПб., 2000
  17. Шпопер Д., Долбилов М.Д., Мамонов А.В. Рец. на кн.: Комзоло­ва А.А. . Политика самодержавия в Северо-Западном крае в эпоху Великих реформ // Отечественная история. 2007. № 4. С. 180–181, 185–187.
  18. «Россия под надзором»: отчеты III отделения 1827–1869. М., 2006. С. 352–353.

_______________________

Наш проект можно поддержать.

Автор: Максим Шевченко

доцент, кандидат исторических наук

Добавить комментарий для Аноним Отменить ответ