РI продолжает свой рассказ о французском консерватизме. Статьей историка Сергея Бирюкова о трех классиках государственной мысли Франции – Жане Бодене, Алексисе де Токвиле и Мишеле Крозье – мы обращаем внимание на попытки в теории и практической политике этой страны снять то напряжение между государственным единством и сложностью общественной ткани, которое является столь актуальным и для отечественной консервативной традиции. Сам термин «цветущая сложность», который использует автор, заимствован, как известно, именно из наследия русского консерватизма. Обратим внимание на проблему, которую ставил покойный социолог Мишель Крозье и о которой пишет Сергей Бирюков в третьей части своей статьи – какими навыками и компетенциями должен обладать бюрократ, чтобы быть адекватным современному, «сложному», обществу, для управления которым невозможно ограничиться идущими сверху инструкциями.
***
Французский консервативный либерализм, зародившийся в начале XIX века – естественное основание французского политического центризма, основоположником которого был мыслитель XVI века Жан Боден.
Французским консервативным либералам еще предстояло отстоять свое право на существование и на определенное место в рамках политического дискурса в противостоянии с традиционными для Франции условно «правым» этатизмом, радикальным либерализмом и лево-революционным радикализмом (как в анархистской, так и в этатистской версиях). Приверженцам этого направления в складывавшейся во второй половине ХIХ века ситуации было весьма непросто добиться признания: ведь они призывали французов отказаться от крайностей и консолидироваться вокруг институтов государства – одновременно настаивая, что само это государство должно быть глубоко реформировано на основе консенсусного и эволюционного подходов. И это позволит ему эффективно защищать интересы граждан.
Не менее сложной задачей для консервативных либералов было донести до оппонентов мысль о том, что критика государства не означает отрицания государственности (как это утверждалось французскими леворадикалами социалистического и анархистского толков), а звучащий призыв к аккуратному и тактичному обращению с существующими институтами (в целях преодоления политического и правового нигилизма, заложенного представителями радикального крыла французского Просвещения) – вовсе не является синонимом этатистского конформизма.
Жан Боден: основоположение политического центризма
Основоположником центристской линии во французской политической мысли, стремившейся найти золотую середину в отношениях государства и сложноорганизованного социума (будущего гражданского общества), по праву считается политический философ и правовед Жан Боден (1530-1596). Чем же актуален для нашего времени известный сегодня по преимуществу теоретикам государства и права политический мыслитель?
Помимо того, что он являлся видным государствоведом и создателем абсолютистской версии теории государственного суверенитета, политической современности он куда более интересен как разработчик стратегии, сопутствующей преодолению угрозы гражданской войны. Порожденная Реформацией кальвинистская идеология, содержащая весьма радикальные для своего времени светские и республиканские идеи, уже в последней трети XIX века стала идейной основой Нидерландской буржуазной революции и способствовала установлению в этом государстве Республики. На основе кальвинизма сложились республиканские партии (движения) в Англии и Шотландии, сыгравшие особую роль в Английской буржуазной революции. Для абсолютистской же Франции XVI, где монархия не собиралась уступать своих позиций, кальвинизм явился идеологией гражданской войны со всеми вытекающими из этого последствиями.
Ситуация той эпохи неплохо известна благодаря свидетельствам, оставленным некоторыми из современников. Согласно им, в последней трети XVI в. Франция после проникновения в нее кальвинизма (так, еще к 1555 году, несмотря на преследования, во Франции существовало 5000 кальвинистских общин) оказалась на грани масштабной религиозной войны, которая грозила перерасти в гражданскую.
Кальвинисты, следуя заветам своего лидера Жана Кальвина, обосновавшегося в Женеве и превратившего ее в форпост нового вероучения, не признавали сакрального авторитета католической монархии. Они превратили свои общины (консистории), распространившиеся в различных регионах Франции, в своего рода самоуправляющиеся республики – что очевидно было несовместимо с иерархическими принципами построения средневекового сословного общества.
Помимо этого, сплоченные и обладавшие немалыми финансовыми ресурсами кальвинистские общины бросали вызов конкурентам-католикам в торговле и ремесле, что также не могло не стать причиной масштабного недовольства. Но главное – конфликтовавшие друг с другом католики и французские кальвинисты (гугеноты) не признавали принципа веротерпимости и равноправия друг друга (говорить о толерантности – в современном смысле – в их отношениях друг с другом просто не приходилось), и, тем самым, неизбежно вели дело к столкновению. К конфессиональному расколу добавился и социально-политический: церковь, аморфная Священная римская империя (в течение многих веков претендовавшая на свою долю влияния во Франции), крупные сеньоры и города, используя имеющиеся у них вольности и привилегии, стремились максимально ослабить центральную королевскую власть. Возникала качественно новая, неизвестная в период раннего Средневековья ситуация гражданской войны, в которой участвовали различные социальные слои и группы, консолидировавшиеся не только и не столько по сословной принадлежности, сколько исходя из групповых интересов.
Короли династии Валуа – Франциск II, Карл IX, Генрих III – направляемые их властной и жестокой матерью Екатериной Медичи, раз за разом проявляли слабость и непоследовательность в решении государственных вопросов, усугубляя и без того напряженную политическую ситуацию в стране. Двойственную роль играла в этой ситуации Католическая лига – особая религиозно-политическая партия во Франции, организованная в 1576 году герцогом Генрихом Гизом; последний поставил своей задачей не только борьбу с гугенотами, но и борьбу за престол.
Поэтому надежды на поддержание в стране мира и сохранение ее целостности стали связываться с полновластным монархом, способным обеспечить действие законов и подавить всякое сопротивление своей власти. Подобное предвосхищение абсолютизма оказалось как никогда актуальным: в сложившейся тогда обстановке преобладало мнение о том, что даже тирания лучше гражданской войны, хаоса и распада страны, пережившей Католическую лигу, «огненные палаты», 8 гугенотских войн, Варфоломеевскую ночь. Между тем, по-настоящему эффективная монархическая власть могла сформироваться только при условии опоры на определенный социально-политически консенсус, который еще только предстояло сформировать.
Но для утверждения такой полновластной королевской власти требовалось соответствующее философско-юридическое обоснование, новая политико-правовая теория. Ее автором и стал Жан Боден. Сын портного из Анже, выпускник и профессор знаменитой Академии Тулузы, он был профессором права в своей alma-mater, адвокатом в Париже, депутатом Генеральных штатов, а затем королевским прокурором и дважды мэром города Лана – представляя сословие «королевских юристов», образованных представителей «третьего сословия», привлеченных монархами Франции для укрепления государственного аппарата и самой государственности.
Примыкая к т. н. «партии политиков» (приверженцев умеренной позиции в религиозных и политических вопросах), Боден занимал компромиссную позицию в описанном выше споре католиков с гугенотами (так, на штатах в Блуа в 1576 г. он одним из немногих голосовал против запрета гугенотского вероисповедания) и полагал возможным стабилизировать Францию с помощью политической системы абсолютизма (где король возвышается над всеми и является гарантом общих законов). Свои взгляды на государство, а также пути и методы упрочения централизованной монархической власти он изложил в труде «Шесть книг о республике» (1576). Одной из ключевых задач государственной власти Боден определял защиту мира внутри государства.
Отвечая на вызовы современной ему эпохи, Боден призывал рассматривать государство как единственный легитимный Центр, уполномоченный регулировать «цветущую сложность» (дабы избежать «войны всех против всех»). При этом он особенно акцентировал необходимость наличия естественных ограничений у высшей и суверенной власти (уважение к жизни и собственности подданных, разумная децентрализация власти и полномочий, привлечение выходцев из третьего сословия к государственному управлению).
При этом под суверенитетом государственной власти Боден понимал ее постоянное и ничем не ограниченное право принимать решения, обязательные к исполнению на определенной территории – что предполагало ее неделимость и абсолютный характер.
Атрибуты суверенитета по Бодену – издание общих для всех поданных и учреждений государства законов, решение вопросов войны и мира, назначение должностных лиц, осуществление правосудия в качестве суда высшей инстанции, осуществление помилования.
При этом неограниченность королевской власти вовсе не означала ее права на произвол. По мнению Бодена, естественные законы не позволяют суверену вмешиваться в дела семьи, нарушать принцип веротерпимости и взимать незаконные подати. Уважение к естественным законам, как полагал мыслитель, являлось принципиальным отличием монархии от «вотчинного» (сеньориального) правления.
Примечательно, что приверженец абсолютизма Боден был одним из первых мыслителей Нового времени, обосновавших необходимость децентрализации в системе государственного управления. Неделимость суверенитета на практике, по его убеждению, вполне может сочетаться с дифференциацией (разделением) власти и управления – что допускало и обосновывало передачу королевской властью части своих полномочий назначаемым должностным лицам на местах.
Выражением «межсословного компромисса», по мнению Бодена, являлось государство, в управлении которого участвовали бы представители различных сословий и слоев общества. Аристократический элемент подобного правления, по мнению мыслителя, проявлялся в назначении монархом на должности знатных и лучших людей, а демократический – в открытии доступа к должностям всем свободным и разумным индивидам независимо от происхождения; в условиях Франции XVI века последнее являлось ключевым условием гражданского мира.
Значение идей Бодена многосторонне, и состоит не только в философско-юридическом обосновании абсолютной централизованной монархии, а также в том, что его философия предвосхищает многие идеи и принципы политико-правовых мыслителей Нового времени (в частности, идею естественного закона и естественных прав, общественного договора и суверенитета как важнейшего атрибута государства).
Не менее значима его роль как своего рода основоположника традиции «политического центризма» применительно к условиям переживавшей в его эпоху масштабные трансформации Франции. Помещение Боденом в центр политической жизни суверенного государя-монарха и самого института государства в качестве арбитра и гаранта прав и интересов различных слоев общества создавало качественно новую модель политического порядка и управления. Правивший при его жизни Генрих III не стал «успокоителем» Франции, и абсолютизм в ней стал устанавливаться позже – при Генрихе IV, принесшем стране долгожданный социальный и религиозный мир после принятия Нантского эдикта в 1598 году.
В будущем Францию ожидала Фронда – череда антиправительственных смут, произошедших в 1648 —1653 гг. и фактически представлявших собой новый виток гражданской войны, выход из которой потребовал значительных политических усилий.
В наиболее полной мере воплотил в жизнь политический идеал Бодена «король-солнце» – приведший Францию к состоянию «цветущей сложности» Людовик XIV де Бурбон, получивший при рождении имя Луи-Дьёдонне (Louis-Dieudonné, «Богоданный», ), также известный как Людовик Великий (Louis le Grand) — король Франции и Наварры с 14 мая 1643 г. Он правил страной 72 года — дольше, чем какой-либо другой европейский монарх в истории. Однако нарушение баланса между «цветущей сложностью» общества и институтами абсолютистского государства в пользу последнего привели Францию к революции, которая сокрушила до основания «старый порядок». Однако рожденный революцией новый порядок не отвечал ожиданиям его вдохновителей и творцов, весьма далеко уйдя от заявленных идеалов «свободы, равенства и братства».
Осмысление этого парадокса вдохновило творческий поиск идеологов французского либерализма ХIХ века, попытавшихся уже в новых условиях найти и обосновать политическую модель, соединяющую начала порядка и свободы (то есть все того же социального и идейного разнообразия).
Французский либерализм первой половины ХIХ в.: между Революцией и Реставрацией
Французский либерализм первой половины ХIХ в. (в недрах которого постепенно сложилось либерально-консервативное и центристское по своему характеру направление мысли) изначально был связан с осмыслением трагического опыта Великой Французской революции (когда вместо обещанных свободы, равенства и братства получились неслыханная тирания и террор), политического значения и последствий Империи Наполеона Бонапарта, а также протекавшей в течение всей первой половины ХIХ в. борьбы между старой феодальной знатью и утверждавшимся в общественно-политической жизни буржуазным классом Франции.
В силу этого, французскому либерализму был изначально присущ сравнительно умеренный и компромиссный характер идей и учений, стремление найти сочетание сильной власти (как гаранта порядка) со свободой личности. В силу изначальной двойственности политических позиций, после дарованной Людовиком XVIII Хартии 1814 г. (вкупе с обещанием «царствовать, но не править»), французские либералы раскололись на два основных лагеря. Такие видные фигуры из их числа, как П.- П. Руайе-Коллар (лидер консервативного крыла либеральной партии), Ф. Гизо и К. Жордан полностью поддержали режим Реставрации как «строй, к которому стремилась Франция с начала революции».
В то же время такие видные его представители, как Лафайет, аббат Сийес, Б.Констан и А.Барро, изначально поддержавшие политику Бурбонов, поскольку она «соединила легитимность со свободой», перешли затем в оппозицию к королевской власти.
Идейным основоположником французского либерализма по праву считается Анри Бенжамен Констан де Ребек (1767 – 1830). Либерализм Констана имеет цензовый, изначально ограниченный и охранительный характер, он стремится во имя обеспечения индивидуальных свобод устранить большинство французского народа из политики – что явно было невозможным в послереволюционных условиях. Либерализм Констана представляет собой попытку возрождения политических принципов Шарля-Луи Монтескье («О духе законов») и покоится на убеждении самого мыслителя в том, что в рамках политической модели, отсекающей политические крайности, можно эффективно и успешно управлять страной, исполненной многообразных противоречий и конфликтов.
Однако последующее развитие Франции, начиная с эпохи Реставрации, показало, что намерение подморозить ситуацию с помощью более гибкой модели едва ли было реализуемым в тех условиях. Для удержания страны от новых разрушительных кризисов, конфликтов и новых революций Франции требовалась не новая стратегия «замораживания», но стратегия гибких эволюционных изменений, позволяющих смягчать остроту общественных кризисов и «разломов», эффективно управляя обществом как естественным проявлением «единства во многообразии». В связи с этим должна была быть глубоко переосмыслена роль, задачи и функции самого государства – исходя из качественно нового понимания природы государственной власти.
Автором учения, содержащего ответы на эти вопросы, стал младший современник Констана Алексис де Токвиль (1805 – 1859), французский политический мыслитель, социолог и государственный деятель, министр иностранных дел Франции после революции 1848 г.
Творчество Токвиля было вызвано к жизни необходимостью критического переосмысления идейного наследия классического либерализма с учетом следующих новых исторических обстоятельств:
1) Промышленной революцией, изменившей жизнь городского среднего класса и вызвавшей к жизни «рабочий вопрос» – что сделало средние и пролетарские слои активными участниками общественно-политической жизни;
2) Неожиданными последствиями пережитой Францией «эпохи революций» – ибо революции 1830 и 1848 гг. показали, что страна еще далеко не пережила социально – политические потрясения, вызванные Великой Французской революцией;
3) Необходимостью переосмысления проблемы свободы (во Франции она была ограничена широкими цензовыми барьерами и оторвана от масс) с учетом набиравших силу процессов демократизации в Европе и в Америке.
Как и Констан, Токвиль являлся приверженцем конституционной монархии (ибо демократия не создает искусного правительства и тяготеет к тирании большинства) и балансирует между либерализмом и либеральным консерватизмом, больше склоняясь к последнему. После свержения Бурбонов в 1830 г. Констан первоначально не принял результатов Июльской революции, опасаясь возможного ограничения политических свобод новой династией – но после внесения в Хартию изменений, расширяющих гарантии свободы, он безоговорочно присягнул Орлеанам. После революции 1848 г. Токвиль даже вошел в правительство в качестве главы МИД, но устранился от общественной жизни после переворота Луи Наполеона в 1851 г., не желая служить новому режиму единоличной власти.
Из творческого наследия Токвиля для нас важны его суждения о сущности политических изменений, происходивших в современную ему и наполненную противоречиями и конфликтами эпоху.
По его убеждению, важнейшей чертой современной эпохи (второй половины ХIХ в.) является набирающий силу демократический процесс («демократическая революция» или «великий демократический переворот»), который ведет к установлению формально-правового равенства и устранению всех форм авторитарного государства и сословного общества. Как консервативный либерал, Токвиль относится к принципу равенства далеко не восторженно. Существующее при демократии равенство, по его мнению, вовсе не является залогом свободы (поскольку оно проще и привлекательней для людей, а сохранение свободы требует известных усилий), и люди часто предпочитают его свободе, создавая тем самым «новый деспотизм».
Что же, по мнению Токвиля, позволит демократии избежать своих крайних проявлений и последствий? Для этих целей демократия должна одновременно опираться на равенство и свободу, иначе при ней возможно установление тирании большинства, подавляющего личность («тирания однообразия мышления и поведения людей, не терпящих инакомыслия»). При этом сама демократия является уязвимой. Одной из самых серьезных угроз для демократии и свободы является чрезмерная централизация государственной власти; при этом если централизация в смысле введения единых законов – полезное явление, то централизация властных полномочий с вмешательством в дела «нижних этажей» управления уничтожает свободу. Именно последнее, по мнению Токвиля, произошло во Франции в результате революции 1789 – 1794 гг., упразднившей вольности местной знати, общин и городов под влиянием идей о неразделимости суверенитета народа.
Токвиль характеризует послереволюционное французское государство, опирающееся на всевластную бюрократию, следующим образом: «Это огромная социальная власть безлична; она больше не исходит от короля, но от государства… она – продукт и представитель всех, и подчиняет право каждого воле всех… Это особая форма тирании, которую называют демократическим деспотизмом. Нет больше социальной иерархии, нет четкого деления на классы и строго установленных социальных рангов; народ, составленный из абсолютно похожих индивидуумов, признается за единственно законный источник верховной власти, но лишен всякой возможности руководить и даже контролировать свое правительство» («Старый порядок и революция»).
Поэтому общество, желающее ограничить безудержную экспансию государства, призвано опираться на механизм разделения властей, а также на институты местного самоуправления, суда присяжных, свободу вероисповедания и печати (все это, взятое в совокупности, препятствует тирании большинства и государственного аппарата). Принципиально те же самые институты служат эффективным барьером на пути революции – радикального процесса, уничтожающего общественные устои, законы и институты.
Таким образом, значение творчества А. де Токвиля состояло в попытке соединить демократию с либерализмом, и показать, что лишь определенная самоорганизация эмансипировавшегося в результате нескольких революций гражданского общества (с созданием ряда автономных институтов) способна защитить его от экспансии централизованного государства и бюрократии.
Революция, приведшая к гипертрофированному усилению института государства, одновременно показала пределы возможностей последнего в деле управления усложняющимся обществом. Главное же состояло в том, что невероятно усилившееся в результате Революции и последовавшей за ней наполеоновской диктатуры государство ослабило «цветущую сложность» – то есть социальное, экономическое и культурное многообразие Франции, обеспечивавшее ее процветание в ушедшую абсолютистскую эпоху (автономные права городов, цеховых корпораций, университетов).
В итоге, само послереволюционное государство, руководствуясь идеями рациональности и общественного блага, превратилось в деспотического Левиафана. Однако, согласно глубокому убеждению Токвиля, этатистский деспотизм не может обеспечить полноценное развитие общества. Поэтому необходимо вернуть «цветущей сложности» жизненную силу и автономные права, уравновесить государство горизонтальными по своей природе институтами (местное самоуправление, суды присяжных, свободная пресса, общественные объединения). Одновременно с этим, вырастающий из логики процессов всеобщей демократизации «демократический деспотизм» представляют собой другую крайность, также разрушающую социальные механизмы, воспроизводящие «цветущую сложность» – и посему те же самые горизонтальные институты призваны противостоять крайним модификациям «воли большинства». Подобные предостережения Токвиля были и остаются актуальными для французских и иных апологетов «воли большинства» любого толка, а равно для «левых» и «правых» этатистов, традиционно имеющих сильные позиции в этой стране.
Но были ли в конечном итоге услышаны эти предупреждения?
Перекличка эпох – характерное явление политической истории и процесса развития политической мысли во Франции. Франция подтвердила открытия Токвиля в голлистскую эпоху, когда, в Пятую республику, произошло успокоение гражданского общества за счет усиления государства как социально-политического модератора. Однако подобное усиление государственных институтов снова обернулось ущемлением социальной динамики и социального многообразия (все той же «цветущей сложности»).
Реакцией на это «ущемление» стало появление в 1960-70-е годы во Франции (помимо активизации радикальных политических движений) ряда теорий, авторы которых стремились критически осмыслить новые проблемы, возникшие в жизни развитого индустриального общества (позднего Модерна): деидеологизацию, формирование массового общества, конвергенцию общественно-политических систем, кризис бюрократического аппарата и модели «общества всеобщего благоденствия». Помимо этого кризисные явления в жизни современного общества породили концепции, пытающиеся ревизовать либо скорректировать традиционные концепции элиты, демократии и государственной власти с целью адаптировать политическую и экономическую систему современного общества к вызовам времени.
Решение этой проблемы виделось не в создании новой идеологии (ибо к середине века наступило разочарование в традиционных идеологических доктринах), а в нахождении правильной универсальной концепции управления (государства, бюрократии и элиты). Результатом этой ревизии стал отказ как от классической концепции демократии (либеральной), так и классической концепции бюрократии (веберовской).
Мишель Крозье: тупики государственного бюрократизма и возможности «социальной ткани»
Ключевую роль в формировании этих новых взглядов на государство, власть и бюрократический аппарат сыграл Мишель Крозье (1922-2013) – выдающийся французский социолог, много лет проработавший в качестве профессора социологического отделения Института политических исследований в Париже. Многие важные научные выводы были сделаны им и его коллегами во время работы в рамках Центра социологии организаций, главным объектом изучения которого были особенности реального функционирования и неформальные отношения в рамках государственных бюрократических учреждений.
Будучи приверженцем веберовской теории «социального действия», он одновременно подверг серьезной корректировке структурно-функционалистский взгляд за его упрощенность и схематичность. Ключевая исходная идея рассуждений М. Крозье – идея кризиса современных моделей государства и государственной бюрократии, вызванная их возрастающим несоответствием сложности современных обществ.
Главные сочинения М. Крозье, принесшие ему мировое признание и известность – «Феномен бюрократии» (1963), «Блокированное общество» (1970), «Актер и система» (написанный совместно с Э. Фридбергом, 1977), «Общество не изменить декретами» (1979), «Стратегия изменения. Будущее французского общества» (1982), «Современное государство – скромное государство» (1987). Рефлексии Крозье, осмыслявшего специфику социальных и властно-управленческих практик современной Франции, удивительным образом повторяют многие из заключений Токвиля, сделанных применительно к условиям французской послереставрационой эпохи.
По глубокому убеждению Крозье, общество представляет собой не просто совокупность взаимодействий, но целостную и сложную систему. Системный характер социального ансамбля, таким образом, не позволяет реформировать его или изменять через волевое решение одного или даже большинства индивидов – вне зависимости от идеологических либо политических обоснований такого решения.
Вопреки приверженцам социального конструирования (социалистам либо доктринальным либералам), результаты коллективного усилия, по мнению Крозье, часто оказываются совершенно противоположными тому, чего хотели в начале действия его участники. Возникают так называемые «обратные аффекты» или «порочные последствия» («l’effet pervers»), которые представляют собой неизбежное следствие сложных и запутанных отношений взаимозависимости между людьми.
Однако подобная взаимозависимость не делает человека заложником неких стихийных сил, но, напротив, является залогом его свободы. По мнению Крозье, именно системный характер общественного устройства позволяет избежать жесткого детерминизма, который мог бы превратить человека в игрушку для всех сил, влияющих на него («Никто не запрограммирован. Системы, конечно, ориентируют действия людей, но не детерминируют прямо на то, что они делают»).
При этом Крозье, в отличие от доктринальных либералов, не уповает на способность социальной системы к некоей «безграничной саморегуляции». Всякая система, по его мнению, нуждается в минимальном регулировании, иначе ей угрожает энтропия, т.е. деградация — это общий закон, актуальный для социальных систем любого вида.
Институциализация рассматривается Крозье как естественный процесс, вытекающий из самой логики социальных отношений. Люди, сталкиваясь между собой и взаимодействуя, вступают в переговорные отношения («игры»), в результате чего возникают определенные «правила игры», воплощенные в различных социальных институтах и организациях, регулирующих поведение «актеров». Игры лежат в основе всех коммуникаций людей в обществе.
Синтез этих трех составных частей общественного организма (индивида, институтов и «правил игры») составляют схему, напоминающую парсоновскую, но заметно превосходящую ее по глубине.
В итоге, центральным понятием концепции общества М. Крозье, синтезирующим такие его характеристики, как взаимодействие, системы и игры, становится понятие «коллективная ткань» («le tissu collectif»). Под ней он подразумевает «весь ансамбль отношений (от самых спонтанных до самых институированных), игр (более или менее формализованных), систем профессионального, экономического, социального, культурного обменов; ансамбль, без которого деятельность индивидов была бы невозможной».
Крозье убежден, что современное общество неуклонно развивается в сторону усложнения, а роль принудительных механизмов снижается (поскольку, согласно Крозье, в рамках сложной информационной системы власти все сложнее «поймать» индивида).
«Коллективная ткань» (совокупность взаимодействий между членами общества) составляет, согласно Крозье, главный «капитал» современного сложного общества, и является главным условием его развития. Общества, отличающиеся богатой «коллективной тканью», создают благоприятные условия для расцвета личности и инициативы индивида. В обществах с обедненной «коллективной тканью» отмечаются поведения «ухода» и «бегства» от действительности (возникает феномен т.н. «блокированного общества», который социолог обнаруживает во Франции 1970-х годов).
Главное же заключается в том, что в обществе, основанном на сложном взаимодействии и обмене, отношения власти трансформируются из жестко иерархических и зависимых в относительно свободные и равноправные, где оба участника властного отношения условно равноправны и зависят друг от друга («Господин Дюпон, богатый нотабль небольшого провинциального городка, просит господина Дюрана, скромного ремесленника, провести ремонтные работы в его доме. Самим фактом такой просьбы между ними устанавливаются властные отношения»). В итоге, властью обладает сторона, контролирующая «зону неопределенности» и диктующая условия «обмена» (если господин Дюран получает просьбу в условиях отсутствия конкуренции, то и господин Дюпон не лишил себя возможности провести ремонтные работы).
Однако современное (тоже французское) государство, власть которого по-прежнему основана на бюрократическом принуждении, неспособно гибко управлять в новых условиях, что порождает его кризис, замещение неформальными сетями влияния («Главная проблема наших западных обществ — глубокий кризис наших моделей управления перед лицом роста сложности и человеческой свободы»; или иначе: «Современный кризис — это кризис частичной дезинтеграции инструментов социального контроля перед вызовом, брошенным сложностью»).
С кризисом управления в современном обществе тесно связаны кризис власти и бюрократии («Процессы интеграции и роста взаимозависимости лишили действенности структуру, подобную архитектурному ансамблю в виде столбов и переходов, где один этаж опирается на другой. Мы намного ближе к структуре в форме пчелиных сот, в которой все зависят от всех и в то же время все контролируют всех, в которой никто не командует, но все подчиняются»).
Проявлениями кризиса бюрократии, по Крозье, соответственно, являются:
А) Возникновение в рамках бюрократической организации большого числа различных правил и инструкций, противоречащих друг другу, вокруг которых развиваются неформальные отношения – торг, шантаж и коррупция;
Б) Вследствие централизованного характера управления лица, принимающие решения наверху, не знают ситуации на местах, а лица, действующие и знающие ситуацию на месте, не имеют необходимых полномочий;
В) В рамках сложного бюрократического аппарата происходит изоляция друг от друга различных уровней – в результате, различные группы в аппарате преследуют цели, не соответствующие общим целям организации;
Г) В рамках бюрократической организации возникают многочисленные неформальные системы власти, действующие против общих интересов и правил и не вносящие никакого позитивного вклада в общее дело («Изучая таким образом организацию, можно открыть вторую структуру власти, параллельную той, которая видна в официальной схеме, кодифицирована и узаконена»);
Д) В результате, бюрократическая организация работает неэффективно и на минимуме своих возможностей (бюрократия, по словам Крозье, превращается в «организацию, которая неспособна ни корректировать саму себя в устранении своих собственных ошибок, ни приспосабливаться либо адаптироваться без кризиса к трансформациям своего окружения»).
Для выхода из подобного кризиса «проникновения» необходимо «овладеть сложностью» общественных отношений, разработав новую систему «общих правил игры», сделав институты управления более гибкими и своевременно реагирующими на запросы общества (по мнению Крозье, «главное правило демократического режима» состоит в том, что «именно правители должны приспособиться к народу, которому они должны служить, а не народ должен подчиняться проектам и прихотям своих правителей»).
Для этого не подходят ни технократический подход, делающий ставку на простое сокращение госаппарата, ни либеральный, полагающийся на рыночное саморегулирование. Решением проблемы является «косвенная стратегия изменений», когда реформа проводится поэтапно и первоначально направлена на наиболее сопротивляющиеся блоки и звенья (т.н. «узлы»), и одновременно – на те из них, которые наиболее восприимчивы к инновациям (т.н. «чувствительные точки»).
Таким образом, концепция М. Крозье предлагает ответ на многие вызовы, с которыми столкнулось современное высокоразвитое общество, и содержит комплексную программу его модернизации. Его рекомендации сегодня не могут игнорировать ни государственные управленцы, ни менеджеры частного сектора, ни разработчики стратегии административной реформы во Франции, ни социологи, ни политологи, ни юристы. Таким образом, его методика универсальна и может быть использована представителями всех основных гуманитарных наук.
Но главное для нас заключается в том, что М. Крозье в сходном с А. Токвилем ключе обнаруживает и акцентирует известные потолки этатистской и бюрократической модернизации во Франции, подчеркивает необходимость вернуть «цветущей сложности» («социальной ткани») как ключевому фактору общественного развития ее значение и роль.
При этом социолог принципиально не отказывается от идеи государства как естественного и необходимого центра сложной игры, призванного направлять и координировать общественное развитие в разных областях. В то же время Крозье подчеркивает ограниченность возможностей государства в условиях усложнения общественной жизни, равно как и ограниченность его способности к самореформированию. Следствием этих рефлексий стала идея «скромного государства» – продолжая логику Бодена с обратного конца, с позиций интересов «цветущей сложности». Рынок тоже не признается универсальным регулятором это сложности. Речь, скорее, идет о конвергенции государства и гражданского общества, об их эволюционной трансформации и взаимной адаптации.
Таким образом, французские консерваторы различных эпох, приверженные ценностям центризма и эволюционизма, преодолев влияние различных склонных к крайностям теорий, не стали ни сторонниками гиперэтатизма, ни приверженцами «неограниченной игры рыночных сил» – но остались верны идее разумного баланса власти государства и механизмов, поддерживающих социальное разнообразие («цветущую сложность») – последовательно выступая при этом за социальный мир, за компромисс между государством и обществом (в лице различных его сегментов).
Для Франции, пережившей в своей истории целую череду революций и попыток государственно-бюрократической модернизации, сделанные ими заключения и выводы остаются неизменно актуальными.
