Голод как средство достижения цели
Голод как оружие
В историческом мини-сериале «Ничего не говори»(2024) об активистах террористических ячеек Временной Ирландской республиканской армии можно отметить одну особенность подачи. Авторы сериала сообщили, что он был снят на основе реальных событий, и, пожалуй, так оно и было. Тем и интересны акцентировки.
Определённо, никто не ставил перед собой задач по объективному освещению многолетнего кризиса в Северной Ирландии, исследованию сути общественного конфликта и всех возможных триггеров. Задачи перед сценаристами были весьма просты. Они их, в меру собственного опыта, постарались решить. Показав жизнь, историю участников событий, как она есть.
Хотелось бы обратить внимание на другое. По воле ли авторов сериала и их консультантов, либо так случилось само собой, но одним из ключевых моментов деятельности повстанцев была отражена тема голодовки. После неудавшейся серии взрывов, революционерки попадают за решетку. Но не падают духом, а продолжают свою борьбу иными методами.
Исходя из увиденного в сериале в целом, зритель, вряд ли глубоко погружавшийся когда-либо в данную тематику, может отметить, что теракты сработали неэффективно. А вот голодовка двух главных героинь, с их требованием перевода в «свою» тюрьму, из Англии – в их родные земли, имела вполне конкретный посыл и обратную реакцию.
Голод был сознательно использован ими в качестве оружия.
Сама голодовка явилась актом войны.
И подобных событий в истории было множество. В данном же сюжете заключенные революционерки добились своего – будучи уже на грани смерти, они, всё же, были переведены в тюрьму на родине. Произошло это, как следует из логики сюжета фильма, благодаря масштабному общественному резонансу. Несгибаемость активисток и общественный резонанс принесли результат.
Объяснение, конечно, весьма тривиальное, что обязаны были показать авторы – то и показали. Однако на определенном этапе повстанцам удалось в правовом поле сменить ранее определённый конституционными властями для них статус криминальных элементов на новый, более весомый, – статус военнопленных. И какое-то значительное время этот статус за ними позднее сохранялся.
Пока же ситуация была «в процессе», революционерки с переменным успехом подвергались насильственному кормлению тюремными врачами. Разумеется, с угрозой для жизни, что достаточно выразительно показано авторами ленты, снятой с претензией на документализм, как минимум, в деталях.
Голодовка как акт войны привела к локальной, ситуативной победе североирландских повстанцев.
Согласно общей канве фильма, голодовка революционерок сделала для популяризации их идей в масштабе всего мира значительно больше, нежели многолетняя террористическая активность. Голод оказался весьма эффективным оружием. Можно поспорить, было ли так на самом деле, но из фильма такие выводы однозначно следуют. Возможно, истина где-нибудь посередине.
В реальности, за пределами телеэкрана, всё было не столь романтично. Интересующиеся могут обратиться к истории «Ирландской голодовки 1981 года», с её подтекстом и списками погибших. Определённо, снимая фильм по такого рода событиям прошлого, одним из пунктов обязательно будет стремление максимально оградить зрителя от самой сути и самой жути, заретушировать, сгладить всю трагичность истории, прокрутить мутные странички, и по возможности, – переложить моральную ответственность за происходящее на повстанческие ячейки. Не всю, не целиком. Но по возможности.
В какой-то степени нарочито, а в какой-то вполне справедливо демонстрируя антиэлитарный, маргинальный характер любого подобного движения. Не важно – речь идёт о сепаратизме, либо о продвижении некой радикальной идеологии.
Тем временем в СССР шли свои собственные движения по части использования голода в качестве оружия.
Конечно же, академик Сахаров был не первым. В январе 1968 года в Дубравлаге прошла голодовка политзаключенных, поскольку, как утверждали подпольные марксисты-заключенные, «начальство оборзело вовсе». Диссидент Гинзбург в 70-е выходил на голодовку с целью добиться разрешения на заключение брака. Власти пошли на уступки. В 1971 году начинал свою первую голодовку писатель Анатолий Марченко. После очередной 117-дневной голодовки он погиб в уже почти «перестроечном» 1986 году, требуя освобождения «всех политзаключенных СССР».
Определённо, голодовка политзаключенных давала им моральное превосходство. Они не только реализовали свои, зачастую ситуативные, не очень высоких материй касающиеся цели, но и получили столь необходимую им имиджевую «засветку» на Западе.
В конечном итоге, представителей этой группы в период распада СССР можно было некоторое время лицезреть в телепрограммах в качестве «совести нации», определяющей ключевые идеологические концепции для будущей Новой России. Нельзя сказать, что те, голодавшие политзаключенные, в чём-либо в итоге «победили». Вряд ли все они мечтали о разрушении СССР. И вряд ли их смыслом жизни было максимально угождать своими демаршами каким-либо зарубежным дипломатам, которые не забывали «замолвить словечко» при встрече с советскими вождями.
Так совпали звёзды. А кроме голода никакого другого оружия у них не было. Воевали с государственной системой тем, что было дано от природы. А дано было – «право не есть». Но шум вокруг этих голодовок наверняка был серьёзным испытанием для Советов. Иначе вряд ли бы они шли на уступки. Хотя, возможно, синхронно были послабления и в западном лагере в отношении просоветских элементов. И была некая взаимная игра.
Голод, однако, свою незаменимую роль сыграл.
Сцены британского фильма напомнили другие знакомые сюжеты отечественной реальной политики. В частности, с трижды голодавшим в СССР на протяжении в общей сложности 201 дня диссидентом, академиком Андреем Сахаровым. Своей голодовкой Сахаров обозначал требования к властям о разрешении выезда его жены Елены Боннэр за границу. Советский Союз её не выпускал, негативно оценивая потенциал её возможной публичной активности за пределами Соцлагеря.
В итоге, как мы знаем, и жену выпустили, и СССР распался, а академик Сахаров, в итоге, остался в истории в большей степени диссидентом-правозащитником, нежели физиком-ядерщиком. Эпизоды его голодовки в Горьком, с насильственным кормлением и прочим, «всё, как у других», в большей степени освещались впоследствии российскими СМИ, нежели его научные разработки в молодости.
Начало восьмидесятых, пожалуй, особо ярко подчеркнуло сам принцип голодовки как политического поступка, как акта политической, а в случае с ирландцами, и вполне открытой, милитаризованной борьбы с центральными властями. В ходе голодовки эти события могут сохраниться в истории как более значимые, нежели террористические атаки.
Но ирландцы, разумеется, не были первыми. В январе 1973 года 40 членов леворадикальной германской организации RAF, находившихся под стражей, начали первую коллективную голодовку в знак протеста против условий содержания. В ряде случаев голодовки членов RAF, действительно, приводили к выполнению требований. Однако, будучи уже приговоренными к высоким срокам вплоть до пожизненного, они не остановились и зашли дальше в экспериментах по избранию новых методик политической борьбы, совершив, как признаётся официально, коллективное самоубийство. Подобные сценарии могут послужить уже поводом для других, более детализированных исследований. XX век подарил миру достаточно новых методов политической борьбы, не исключено, что XXI век умножит разброс возможных вариантов ещё раз в 1000.
Отголоски политической истории Великобритании с их уличным противостоянием можно отыскать, исследуя деятельность молодежных радикальных групп в РФ. Речь об эпохе девяностых-нулевых. Эпохе большого передела и множества мрачных и мутных историй. Где-то историй карикатурных, а где-то ничуть не менее трагичных, со всем, что, в действительности, было – и голодовками, и силовыми стычками, и необъяснимыми загадками, и политическими убийствами журналистов, депутатов и медиаменеджеров. В общем, всем тем, без чего, к сожалению, наверное, уже немыслима история становления любого современного государства.
В данной парадигме носитель концепции голода как оружия сопротивления является воином, а не жертвой. Его устремления – в достижении определенных политических целей, либо бытовых, как в случае с бракосочетанием диссидентов или требованием выезда жены за рубеж. Разброс, как мы видим, весьма велик – от масштабных задач по изменению конституционного строя государства, требований освобождения единомышленников-заключенных из тюрьмы, – до решения бытовой проблемы.
И не случайно ирландские узники британской короны требовали считать себя военнопленными. Очевидно, и в их случае, как и в случае с советскими диссидентами, мы видим акт войны. Пусть и без буквального применения огнестрельного оружия. Войну ведь можно вести и печатной машинкой, причём, весьма успешно. За статус военнопленного не боролся Сахаров, поскольку это, скорее всего, было признано политически нецелесообразным. Но суть, между тем, весьма близка. В конце концов, его последователи совсем скоро произведут «отмену» государства.
Соответственно, стороны военного конфликта, лишаясь свободы, оказываются не просто узниками, которых можно квалифицировать согласно уголовному законодательству, но и давать их деятельности иную оценку. Изменение позиции государства в отношении такого рода заключенных меняет многое. Не зря власти Великобритании пошли на подобное признание крайне неохотно, а затем и вовсе изменили своё решение. В других ситуациях власти предпочитали не идти на такого рода «уступки», не важно, идет ли речь о сепаратизме или о революционной деятельности во имя определенных целей по смене строя, или по территориальным вопросам. И в данной конфигурации у голода нет жертв, даже если есть погибшие повстанцы. Лицо, погибшее от голода в ходе политической акции – не жертва голода, но участник войны. Голод для него – точно такой же инструмент, как ручка с бумагой, винтовка, или, в контексте сегодняшнего дня, – компьютер или смартфон, через которые можно распространять тексты, чужие «полезные материалы» или ставить лайки.
Да, невинный лайк – это не наблюдение. Это принятие стороны войны. Может различаться трактовка в одной стране, в другой или третьей. Но это всегда прямое действие: атака или «скрепление рядов». И синхронные политические заявления глав тех или иных держав, – тому дополнительное подтверждение. В сегодняшнее время и молчание, отсутствие такого рода заявления – это тоже поступок, тоже деяние. На уровне произведений искусства «общество будущего» уже даёт понять, что публичная реакция является строго обязательной в условиях диктатуры. Даже если таковая называется демократией. Обязательность демократии как своего рода разновидность диктатуры: ты должен публично высказаться. Отсутствие публичности вызывает подозрение в нелояльности, словно маска на лице, которая делает подозрительным носящего её субъекта. Или кепка с козырьком, скрывающим лицо от видеокамер на улице.
Текст. Перепост. Лайк. И одно, и другое и третье в современном мире уже являются актами войны, и объявление голодовки – лишь один из многих подобных актов, чаще используемый в условиях нахождения под стражей. Однако, он возможен и сам по себе, со стороны лица, находящегося вне внимания любых репрессивных инстанций.
Вопрос о том, «зачем бежит Форрест Гамп» 31 год спустя аналогичен по своей сути, в нём ничто не поменялось. Ты что-либо делаешь. Людей слишком много, от них сложно скрыться, и тебе практически не избежать внимания толпы. Всем важна мотивация, важен лозунг.
Без четкого осознания и провозглашения повода голодовки и условия выхода из неё всё меняется, поскольку в таком случае отсутствует какой-либо социально-политический, революционный и любой другой подтекст, касающийся масс, наблюдателей. Должны присутствовать все элементы – сам голодающий, тот или те, к кому его голодовка обращена с требованиями, и третья сторона – публика, которая находится под влиянием данного события. Она, на самом деле, значит ровно столько же, сколько другие два звена.
Без публики, в которой могут быть и осуждающие, и симпатизирующие, и попеременно меняющие взгляды наблюдатели, – голодовка не существует. Этим третьим элементом необязательно могут выступать миллионы сограждан – иногда это лишь узкий круг таких же заключенных, или, вообще, родственники и адвокат. Но при этом угроза общественного резонанса – немедленного или отложенного – уже существует. Успех голодовки Сахарова был обеспечен тем фактом, что академик был публичной фигурой, и к нему было приковано внимание западных держав, дипломатов и медиа. Слабая позиция третьего элемента, отсутствие внимания, делает призрачными шансы голодающего на выполнение его требований.
Голод и геноцид
Если отмотать ленту истории назад, на тридцать и более лет от эпохи ВИРА и на какие-то смешные три десятка лет от РАФ, мы увидим, что исследователи не отмечали ничего подобного ни в сороковые годы XX века, ни ранее. Никаких особенных голодовок и резонанса в СМИ. Во-первых, голод был страшной исторической реальностью в различных регионах СССР довоенного периода и первых послевоенных лет. Странно кого-то пугать голодовкой, когда вся страна голодает.
В позднем СССР голодовка была вполне себе действенным актом борьбы, ею не пренебрегали. А уже в постсоветской РФ, в период острого социального кризиса, голодовок практически не было. И без голодовок опять все голодали. Общество не могла шокировать чья-либо голодовка, и политики добровольно выходили из неё сами, не ощущая должного внимания аудитории.
Голодовка как инструмент влияния слабо отзывается в сердцах населения в голодном государстве, когда кругом неблагополучие и бедность. Однако, есть ещё внешний контур. Представители разных стран внимательно наблюдают за подобными инцидентами друг у друга. Здесь уже под угрозой имиджевая составляющая верховной власти. А это значит, ни одно государство не в состоянии полностью игнорировать политическую голодовку.
В конце XX века Россия только-только выходила из международной изоляции, и её новые партнёры в первые годы после распада СССР столь дорожили новыми для себя приобретениями, что не сильно цеплялись к деталям и фактам. Акулам мирового бизнеса было куда важней участие в проектах на «новых территориях». Эффективные инвестиции всегда более интересны, нежели лёгкие политические намёки и взаимные подколки. Деньги и власть важнее принципов? Нет, просто деньги и власть являются ключевыми из всех возможных принципов.
Следует напомнить, сколь распространенным явлением при распаде СССР оказался дефицит продуктов питания. И с имиджевой точки зрения, гуманитарные консервы с колбасой непонятного происхождения и иностранные окорочка, которые распределялись между москвичами, выглядели как “помощь цивилизованного мира в борьбе русских с голодом”. Хотя, если присмотреться, то голода как такового не было. И качество “гуманитарной помощи” было столь низким, что обычно люди пытались кормить ей животных, раз уж прислали. Но было много разговоров о голоде, это был очевидный удар по репутации страны, деморализация населения.
И голод в этот момент выступал в качестве политтехнологической уловки, сопровождавшей передел собственности под чутким руководством квалифицированных консультантов.
Взамен колбасы в консервах новая элита РФ предоставила своим кураторам возможность получить многое, если не всё.
Голод как политтехнологический инструмент позволял манипуляторам отвлечь общественное мнение от ключевых процессов перераспределения национальных богатств. Лозунг «перестройке нет альтернативы» сменился лозунгами о «демократизации». И голод нависал как политтехнологическая угроза, как фобия, смысл которой – поддерживать страх и сопутствующую ему атмосферу лояльности, подчинения.
Проблематика голода использовалась как прикрытие.
«Нельзя обсуждать и оспаривать происходящее – умным людям видней. Не оказывай сопротивления, иначе придёт голод».
Закладывалось ли в план сокращение населения России как следствие проблем с продовольствием, был ли умысел, однозначного ответа нет. Не исключено, однако, что соответствующие оценки руководство получало. В свою очередь, представители новой российской элиты неоднократно проговаривались относительно того, что «для данной территории слишком много населения», указывая на проблемы – с безработицей, питанием и так далее. Социальные проблемы новой России связывались с «переизбытком населения». Подобного рода аргументы не могут не наводить на определенные размышления относительно умысла управленцев эпохи «девяностых» и идеологов новой России на осознанное принятие решений, которые спустя десятилетия приведут к демографической пропасти, сворачиванию социальных программ, недофинансированию отрасли здравоохранения.
Чем же являлся голод раньше, в СССР? Документально подтверждены факты умышленного внимания к отдельным регионам при конфискации пищевых ресурсов, буквально следуя заявлениям первых лиц государства о том, что ущемить необходимо «зажиточных». В итоге, от голода пострадали миллионы людей. Можно говорить, что речь шла об истреблении людей по социальному признаку – если регион признавался преимущественно «зажиточным», – отряды продразвёрстки изымали продовольствие у крестьян.
При этом следует отметить в отношении регионов Украины, подобные изъятия, провоцировавшие голод, практиковались не только при Советах, но и ранее, в УНР Скоропадского. Провокация же голода при Советах в отношении жителей определенных территорий через изъятие продовольствия «в наказание» стала рутиной. Никого подобное не удивляло после зверств в Петрограде и Москве, где толпа линчевала по социальному признаку всех подряд в первые «революционные годы». Истребление целых сословий, служителей определенных профессий и всех членов их семей были нормой. Не исключено, что и голод как оружие в отношении неких «зажиточных» слоёв в разных регионах бывшей Российской Империи использовался в рамках общей стратегии дестабилизации и истребления коренных народов России как покорённой и разграбленной территории. Действовали ли власти самостоятельно, по злому умыслу, либо в рамках некой стратегии вмешательства извне, – философы и историки на этот счёт могут долго дискутировать.
Голод в концлагерях в период Второй мировой войны благодаря отснятым кинолентам дал миру реальную картину зверств и бесчеловечного отношения к заключенным и военнопленным. Существуют разные мнения по поводу подлинной мотивации руководства нацистской Германии в отношении миллионов советских военнопленных и других многочисленных категорий лиц. Приходилось слышать аргументы, что причиной столь распространенной голодной смерти и несчетных свидетельств голода в концлагерях являлся дефицит продовольствия. Мол, власти Германии не имели возможности решения проблемы этого дефицита. Однако, что в таком случае мешало излишнюю часть заключенных освободить из концлагерей или, в конце концов, предложить на обмен? В таком случае более реалистичен сценарий умышленных деяний, массового убийства узников посредством голода. Голод в данном случае выступил не просто как оружие, но как орудие казни. В отдельных случаях таковым орудием выступали бесчеловечные медицинские опыты, однако в массовой практике именно голод был методом умерщвления, хотя сегодня сложно констатировать, что именно убило больше заключенных концлагерей – голод или внутрилагерные технические орудия массового уничтожения. В любом случае, голод играл первостепенную роль, сопровождая узника от начала и до конца, не важно, каким был этот конец: насильственным или нет.
В зоне военных конфликтов голод традиционно является инструментом давления, вынуждая к сдаче городов, а в древности – крепостей. Голод помогает формировать поле тотальной деморализации, когда жизнь становится невозможной и необязательной, и жители вынуждены покидать свои жилища, чтобы по пути в неизвестность либо погибнуть, либо бежать, оставляя территорию другим.
Относительно недавно голод заставлял бежать сотни тысяч из бывшей Югославии. Свидетели описывали картину таким образом: женщины готовы были отдать себя за банку тушенки, но никто из других выживших не предпочёл бы женщину банке тушенки, даже если бы эта банка существовала в наличии. В таких ситуациях инстинкты и физиологические потребности меняют приоритет в сравнении с обыденной, мирной действительностью. Хлеб стоит дороже золота. Все ценности уступают продуктам питания.
С умышленным умерщвлением жителей голодом связана в нашей исторической памяти и блокада второго по значимости города СССР – Ленинграда. В блокаде принимали участие не только германские солдаты, но и финская армия, испанская «Голубая дивизия», формирования Италии и Норвежский легион.
Накануне вторжения на территорию СССР в Германии был разработан план намеренного голода, согласно которому предполагалось умертвить в первую очередь этнических русских европейской части России, Нечерноземья. Тридцать миллионов советских граждан подлежали ликвидации голодом!
Исходя из этого, сложно представить, что массовая гибель людей в концлагерях нацистской Германии могла явиться причиной «нехватки продовольствия». В данной связи можно говорить о голоде как об инструменте при осуществлении геноцида.
Во всём политическом мире отношение к голоду как к акту протеста сформировали зловещие кадры из «лагерей смерти» Второй мировой войны – видеосъемки трупов и освобождённых узников. После демонстрации этих кадров общественности по телевидению большинства цивилизованных стран любая жертва голодовки, вне зависимости от формальных обстоятельств, встаёт в ассоциативном ряду с узниками концлагерей. И проблему данного ассоциативного ряда более не способен игнорировать ни один политический строй. Голод с этого момента становится акцией ненасильственного протеста, актом сопротивления, акцией прямого действия. Хроники «лагерей смерти» сделали голодовку в политике и в местах заключения тем, чем она является уже более полувека. При этом нет большого значения, кто именно использует голодовку в своих целях – внимание общественности всегда направлено на правительство в большей степени, чем на голодающего. Фигура самого голодающего вне зависимости от смысла протеста попросту уходит в тень.
Голод и религиозный опыт
Голод на протяжении тысячелетий сопровождает человечество в ходе религиозных экспериментов. Практики голода и ограничения на отдельные виды продуктов питания формировались достаточно давно, по крайней мере, мы до конца не имеем полной уверенности относительно горизонта подобных сведений. Но, пока человечество помнит и пересказывает свою историю, в религиозных опытах голод и частичные ограничения на потребление пищи присутствовали всегда. Иногда – в рамках религиозного опыта, иногда – как путь к смерти с религиозным подтекстом.
Один из наиболее ярких трагических сюжетов, описанных философом В.Розановым, рассказывает о старообрядцах в селе Терновка, ныне Приднестровье. Общину старообрядцев уничтожил один из мужчин, закопав среди прочих и своих самых близких родных. Всё происходило по согласию. Люди спускались в пещеру, обняв иконы и Священное Писание, брали с собой свечи. По сценарию, последний, закладывающий кирпичами дыру, после того, как замурует грот, должен заморить себя голодом. Но не удержался, и вновь начал употреблять пищу, сохранив тем самым себе жизнь и оставив внушительные показания царским следователям.
Самоограничения старообрядцев в подобного рода случаях зачастую принимали характер суицида с религиозной мотивацией: «Чтоб не оставаться своим в царстве антихриста». Однако значительно чаще голод выступает в качестве некой временной меры, добровольного самоистязания, частичной жертвы. Чтобы, отказавшись от еды, от мирского, прикоснуться к неким божественным истинам, пострадать за веру, совершать некие религиозные обряды, будучи «более чистыми».
Голод в данном случае представлен как неотъемлемая часть рутинной религиозной практики, шаблонного сюжета, исполнение которого ведёт к неким приобретениям в «будущей вечной жизни». Можно ли добиться «молитвой и постом» большего, нежели всего лишь молитвой, – вопрос вне данной статьи. Здесь следует поискать ответы у религиозных деятелей. Однако, поскольку пищевые ограничения в тех, или иных религиях сохраняются, – можно говорить о том, что пост или абсолютный голод в религиозной жизни людей вряд ли исчезнут в ближайшее время как инструмент и атрибут «правильного образа жизни». Вместе с тем, ни один традиционный религиозный институт с тысячелетней историей не возводит абсолютный голод в рамки религиозной практики.
В то же самое время различные деструктивные религиозные организации, секты, часто оказываются в эпицентре полицейских расследований. К примеру, в Кении в 2023 году 21 человек, включая 3 детей, заморили себя голодом с целью «встретиться с Иисусом».
Возможно, существует негласный социальный договор относительно ограничений в питании в контексте религиозных практик официальных организаций с долгой историей. Государство формально не участвует в религиозной жизни, вместе с тем представители официальных религий с устоявшейся репутацией не проповедуют ни тотальный отказ от питания, ни, тем более совершение самоубийств посредством голода.
В контексте религиозного опыта, в случае, если кто-либо заморит себя голодом, открытым остаётся вопрос вины и факта правонарушения. С одной стороны, несомненно, руководитель секты, как в случае в Кении, несёт всю полноту ответственности вне зависимости от своего отношения, наличия вины или её отсутствия. А если бы он заморил себя голодом вместе с остальными? Если они вместе добровольно на демократической основе принимали такие решения? Если формальный руководитель общины – не лидер? Где заканчивается свобода воли и начинается подчинение?
Лидер секты может вовсе не испытывать чувства вины, будучи уверенным в неотвратимости любого рода событий, предопределённости, либо в необходимости неких манипуляций, массовой голодовки, ради «спасения».
Вместе с тем, насколько должен нести ответственность перед государством сам член подобной организации, если, к примеру, в ходе такого рода экспериментов он, участвуя наравне с другими, случайно остаётся жив? Будет ли он испытывать вину, должен ли иметь правовые последствия сам тот факт, что он остался в живых, даже если он лично не участвовал в замуровывании своих близких, как в случае со старообрядческой общиной в Терновке?
Не исключено, что сам адепт секты будет в чём-либо винить себя. Вопрос в том, будет ли винить его общество? Имеет ли право винить? В случае массовых жертв, будет ли общество само испытывать чувство вины?
Где грань? Где момент перехода из статуса жертвы лидера секты в статус виновного в том, что произошло с остальными? В сознании общества должен ли нести ответственность член подобной секты, где люди совершают какие-либо страшные вещи, вроде массового самоубийства голодом? В каком моменте религиозное событие становится преступлением? Следует ли в принципе оценивать роль оставшегося в живых как преступника? Когда начинается его преступление, если, к примеру, секта не признана незаконной организацией на уровне государства?
Из исторических примеров на территории нынешней России также следует вспомнить протопопа Аввакума. С одной стороны, старообрядцы признавали возможным уморить себя голодом, часть групп староверов приветствовала подобную практику. С другой стороны – голод был использован властями для казни непокорных. Старообрядцев они замучили предостаточно, возможно даже больше, чем те замучили себя сами. Греки ужаснулись от последствий нововведений своих коллег, столь гибельными оказались последствия церковных реформ на Руси.
«Боярыня Морозова, княгиня Урусова и дворянская жена Данилова — все они, отказавшись принять церковные нововведения, были уморены голодом в темницах Боровского монастыря».
Возможно, в сталинских подвалах в 1930-е годы кто-нибудь из узников устраивал голодовки, но мы об этом уже никогда не узнаем.
Голод и социальная инженерия
Как и в случае со старообрядцами, весьма сложно бывает определить, где заканчивается свобода воли и начинается зомбирование. С какого момента начинается влияние технологии, мотивирующей жертву добровольно отказаться от приема пищи или перейти к вегетарианству, сыроедению, безбелковым диетам, зачастую ведущим к серьезным проблемам со здоровьем и смерти. Когда, на каком этапе, начинается преступление? Это, безусловно, добавляет хлопот правоохранительным органам, поскольку новые виды криминальной деятельности довольно часто невозможно квалифицировать в рамках «не успевающего» за происходящим законодательства.
Можно рассмотреть неких злоумышленников, которые в рамках общей парадигмы действуют ради истребления населения, либо чего-то более скромного, вроде извлечения прибыли.
Социальная инженерия в контексте информационной безопасности здесь наличествует как психологическое манипулирование людьми с целью совершения ими определенных действий. Должно присутствовать побуждение к неким действиям, несущим ущерб для жертвы. Нет побуждения – нет правонарушения? А если в роли побуждения выступает личный пример? А там, как хотите, – вам просто показывают. Установить факт побуждения сложнее, если нет прямой агитации.
Влияние на жертву может работать как механизм по извлечению прибыли, либо как направленная мотивация к самоограничению. Посылы на исключение из пищи целых групп питания, белковых продуктов, яркий тому пример. В итоге, человек сам, под воздействием манипуляторов, замаривает себя ограничительными практиками, параллельно расставаясь с деньгами, если они у него есть. Либо просто с жизнью, если средств нет.
Мотивы организаторов подобных схем могут быть самыми разнообразными – от извлечения прибыли до выполнения некой задачи в рамках участия в военных действиях, истребляя, таким образом, живую массу государства противника, используя инструменты социальной инженерии.
В итоге, пользователь соцсетей, получает, на первый взгляд, вполне безобидную информацию о «здоровом» питании, рецептах «травяных» чаев, неких гимнастиках, путешествиях в дикие места планеты, сборах в нелегальные, закрытые «клубы здоровья», «клубы йоги», и тому подобные структуры, невидимые для глаз правоохранительных органов и не имеющие в принципе какого-либо регламента противодействия подобным явлениям. На первых стадиях голод здесь, как правило, не фигурирует. Должно пройти время приобретения лояльности, когда жертва окончательно проникнется доверием, а ей параллельно навязываются определённые нарративы, согласно которым она начинает добровольно голодать или вводить жесткие ограничения в еде, а затем оказывается на грани смерти. Либо, наоборот, захватывается доверие человека уже больного, ищущего помощи и поддержки где-то за дверью общепризнанной медицины, институтов здравоохранения. Через методики социальной инженерии жертва попадает под влияние, лишается денег, а в итоге и жизни в отрыве от лекарств, врачей, необходимых медицинских манипуляций.
Сложности квалификации подобного рода преступлений в том, что непросто определить, на каком этапе у жертвы как объекта манипуляций злоумышленников прекращаются добровольные действия, и она оказывается под чужим влиянием. Как опознать эту грань, если объект влияния по своей сознательной инициативе осуществляет мониторинг сети в поиске «всего, чего душе угодно?» И после того, как найдёт то, что искала, походя прослушав некий специальный «курс лекций» или поучаствовав в психотренинге, порывает с кругом родственников и друзей ради призрачной надежды на решение своих проблем по здоровью, статусу, уверенности в себе, и так далее.
Очевиден умысел тех, кто ведёт «работу» в отношении жертвы – они знают, чего хотят. Они хотят денег, подчинения и смерти жертвы, либо двух элементов из трёх. Но является ли желание смерти другого человека – преступлением? Возможно, нет. А вот любая практическая деятельность в этом направлении – уже является. Приготовление, исполнение – это уже детали. Таким образом, некая персона как объект манипуляций, попадает в поле воздействия специалистов по соответствующим психотехникам. Затем она становится жертвой, приобретает статус жертвы, которого ранее не было.
Когда?
В момент первого контакта. И остаётся жертвой, даже в том случае, если не признаёт этого и, более того, если активно сопротивляется подобной трактовке событий извне. Она жертва, даже если считает происходящее нормой и трактует происходящее как личную свободу воли. Это отчасти напоминает случаи «стокгольмского синдрома», возможно когда-нибудь подобного рода практикам будет дано собственное название.
Если предположить, что состав преступления возникает в момент первого контакта оператора и жертвы, то приготовлением к нему могут быть технические манипуляции – регистрации аккаунтов определенной тематики в соответствующих социальных сетях, наполнение контентом, к примеру, по безбелковым диетам или «лечению» новорождённых детей голодом. Тогда речь идёт не об одной жертве, а о десятках, – это все еще обыденное преступление, или нечто большее? Может быть, это уже массовое убийство или терроризм, растянутый во времени?
С точки зрения информационной безопасности подобная практика становится проблемой не только для жертвы, на которую она непосредственно направлена в момент, когда та скроллит ленту на экране телефона. Опасность подстерегает и ее близких, детей, да и просто посторонних людей, поскольку на этапе, когда голод либо другое изменение пищевого поведение приведёт к тотальному подчинению, объект манипуляций может быть использован субъектом-оператором для любых целей – от несущих угрозу физическому здоровью членов семьи до террористических атак в общественных местах, захвата заложников.
В конце маршрута сценарии могут быть самыми невообразимыми.
Следует также обратить внимание на тот факт, что в случае, когда речь идёт о социальной инженерии, круг интересов имеется как у оператора, так и у объекта манипуляций, который, в свою очередь, может не выполнить запланированную оператором «программу», но начать собственную деятельность. Например, не спрашивая каких-либо «разрешений» у «гуру», не получая одобрительных «справок» или особого признания, жертва сама становится оператором, начинает автономную деятельность подобного же рода. Она действует ради «заработка», или просто деструктивной активности, как это бывает, например, у хакеров, которых иногда интересуют не украденные средства, а сам процесс. Мания величия, умноженная на прогресс.
Похожая картина происходит и в том случае, когда объект манипуляции становится в обратную сторону – субъектом, начиная свою игру, образуя свою собственную сеть ресурсов, свою бездонную «кроличью нору». И в этом случае голод выступает для него своего рода учебником, благодаря которому он понял и переосмыслил в свою пользу суть технологии. Голод как учебник. И новый субъект уже будет читать его другим, в рамках построения своей собственной сети жертв социальной инженерии в контексте информационной безопасности.
С голодом как с учебником под мышкой он начнет изыскивать возможности для совершения похожих манипуляций со своей сетью адептов. Предусмотрительно меняя города и страны, удаляясь в наиболее закрытые уголки земного шара, где возможно избежать вопросов со стороны представителей органов правопорядка в силу общего хаоса или, вообще, гражданской войны, он определённо будет стремиться туда, где ему будет комфортно, безопасно, а всем другим будет просто не до него. С территории третьей страны, таким образом, можно работать довольно долго, скрывая многое, в том числе и свою личность.
Голод как учебник будет предлагаться другим на обозрение. И каждому будет казаться, что он имеет свободу воли. Пока, на некотором этапе, эта воля не будет перехвачена как незащищенная сетевая активность и направлена в русло очередных деструктивных манипуляций.
Редакционный комментарий
…
Обсуждение
Об авторе: Роман Коноплев
Пишите нам свое мнение о прочитанном материале. Во избежание конфликтов offtopic все сообщения от читателей проходят обязательную премодерацию. Наиболее интересные и продвигающие комментарии будут опубликованы здесь. Приветствуется аргументированная критика. Сообщения: «Дурак!» – «Сам дурак!» к публикации не допускаются.
Без модерации вы можете комментировать в нашем Телеграм-канале, а также в сообществе Русская Истина в ВК. Добро пожаловать!
Также Вы можете присылать нам свое развернутое мнение в виде статьи или поста в блоге.
Чувствуете в себе силы, мысль бьет ключом? Становитесь нашим автором!
Отличная статья! Но, на мой взгляд историка, нет хватает упоминания использования голода как инструмента давления на советское общество. Я имею в виду искусственный голод (“Голодомор”) 1932-33 гг на Укураине, Казахстане и Кавказе. Голод, который хотя не был задуман как нацистами, но, тем не менее, не учитывал принципа гуманности, который был видимо. пустым звуком для большевистсктго руководства. Голод, унесший 7 млн жизней.