Рубрики
Статьи

Где подстрелили синюю птицу?

Судьба СССР решилась в 70-е. На фоне невиданного в России народного благосостояния и триумфов во внешней политике. Вопрос – успеем ли? До того момента, когда лакей Молчалин уже второй раз на памяти моего поколения сдаст страну лакею Смердякову.

РI: 10 ноября 2018 года исполняется 36 лет со смерти Леонида Брежнева. Сейчас многие вспоминают эпоху его правления с ностальгией, «застой» из бездны сегодняшнего дня кажется эпохой немыслимого расцвета отечественного кинематографа, научной фантастики, философской мысли и психологической прозы. Тем не менее именно в это время произошло полное разочарование интеллектуального класса в господствующей идеологии – все, что было живо, интересно и плодоносно, все носило ясно выраженный оппозиционный оттенок. Как правящая бюрократия умудрилась в самый стабильный период советской истории подорвать веру в коммунизм, которой обеспечивалась в том числе и легитимность ее собственной власти, и вся с таким трудом выстроенная державная мощь? Об этом в своей новой статье размышляет член общественной редакции «Русской idea», историк и публицист Илья Смирнов.

 

Вариант вопроса про бабочку, поставленного Рэем Брэдбери. В 1991 г. рухнула сверхдержава, которая почти до самого конца демонстрировала удивительные научно-технические достижения и успехи во внешней политике, а в критический момент оказалась никому не нужна, даже собственным чиновникам.  Где и когда была пройдена точка невозврата, после которой уже никакие ремонтные работы не могли спасти величественное здание, сползавшее под откос?  При Горбачеве? При Андропове? Или раньше?

Самый простой ответ слева: «предатель Горбачев развалил СССР по заданию ЦРУ».  Тут и обсуждать нечего. Конспирология в принципе не может быть опровергнута никакими доводами (только  нейролептиками).

Монархистам  из ельцинской подмышки недотоптанное в 1991 году красное знамя по-прежнему застит белый свет. Они говорят так: вот отреклись бы вовремя от «марксистской утопии» в пользу «нормальной жизни», заменили мавзолей Владимира Ульянова на алтарь Николая Романова –  до сих пор ездили бы в Киев и Тарту как к себе домой.  Только китайцам «утопия» не мешает ездить как к себе домой в Тибет, а теперь ещё в Макао и Гонконг. Именно под красным знаменем их жизнь стала более-менее нормальной, а КНР заняла то место в мировой табели о рангах, которое раньше занимал СССР.

А что дала России другая идеологии, «немарксистская, ох, немарксистская»?

Если обратиться к её высокопоставленным носителям с конкретным вопросом, например, у митрополита Тихона (Шевкунова) поинтересоваться, чего ради он лоббирует переименование аэропортов, неужели нет более важных целей, на что потратить бюджетные деньги, – ответ может оказаться до обидного похож на пафосные заклинания, звучавшие в начале 80-х в горкомах и обкомах. «Воз­вращает­ся ветер на круги свои». Разрушительный для социального организма феномен «государство отдельно, люди отдельно» не привязан жёстко к цвету знамён и к библиографии ритуальных ссылок.

Но ведь он и не общепринятый. Швейцарец, воспитанный крестьянским самоуправлением, разозлится, скорее, на глупых соседей, которые неправильно голосовали на референдуме. В той же краснознаменной Поднебесной референдумы не в моде, но пока сохраняет прочность сплав коммунизма с конфуцианством, китайцы не склонны отделять себя от государства. Такое отчуждение не было свойственно и нашим соотечественникам старших поколений – тем, кто пережил войну. Мои родители, получив дипломы, совершенно добровольно отправились по комсомольской путёвке в Сибирь, хотя могли устроиться в Москве или Прибалтике. В 1950-е такой поступок никого особенно не удивлял.

Фазовый переход, запечатлённый в неприличном анекдоте о том, «что такое акселерация»[1], выпал на долю следующего поколения, которое вступало во взрослую жизнь при Л.И. Брежневе.

Начну с личного опыта. В старших классах (1974–1975) мы были не просто лояльны – сверх-лояльны. Я уже приводил в РИ примеры наглядной агитации, которую вывешивал наш школьный политклуб  в искреннем стремлении спасти от буржуазного перерождения родную страну. Мы представили в ЦК комсомола программу неотложных мер. Верили, что в комсомольских, партийных и пр. органах, включая те, что упоминались с опаской, есть не только вредные «формалисты», но и «честные коммунисты», с которыми можно (и должно) делать общее дело.

Эта вера даже получила подтверждение в лице профессора Г.И. Куницына, который, собственно, и вывел нас наверх, к своим ученикам и тайным единомышленникам в руководстве ВЛКСМ. По молодости лет мы не понимали, что положение самого Георгия Ивановича – сугубо маргинальное. Именно потому что он был «честный коммунист». Потом, уже после школы, на учредительном собрании молодёжного клуба «Антарес» (в подвале полуразрушенного дома в Грохольском переулке) мы гневно осуждали академика А.Д. Сахарова за переход на сторону империалистов. Всё это было глупо, наивно, но искренне. Не сулило никаких благ, кроме неприятностей. Не самый приятный вариант когнитивного диссонанса, я вам доложу, – когда тебя давит предмет твоей безответной любви. Как себя вести в такой ситуации? Дальше неумолимая логика, вроде древнегреческого рока, толкала нас в сторону того самого диссидентства, которому поначалу объявили войну.

Но разговор сейчас не столько о политике, сколько о повседневной жизни. В этой взрослой жизни, которая началась в конце 70-х, ни мне, ни старшим товарищам по работе уже не приходило в голову обращаться наверх с какими-то предложениями по исправлению ситуации, хотя отрасль (здравоохранение) очевидно деградировала, нормы увеличивались без реального повышения зарплаты, техническое (и фармакологическое) отставание усугублялось, соответственно, бесплатная помощь обращалась в фикцию, и это понимали как пациенты, которые сидели в очередях, лежали в коридорах и доставали «по блату» довольно простые препараты,  так и сами медработники, ведь не от хорошей жизни они оформлялись на полторы ставки и еще полставки за санитарку.

С точки зрения здравого смысла, такого просто не может быть. Переведите на нормальный человеческий язык, получится – что? официальное (плановое) снижение качества в два раза[2]. Москвичи на такую работу не шли, в родном КВД я был, кажется, единственный молодой специалист среднего звена из местных, остальные «по лимиту» (тогдашний мягкий вариант гастарбайтера). А в приемном покое больницы осуждённые женщины отбывали принудительные работы в качестве санитарок. В основном это был персонал другой распадающейся отрасли – торговой: продавщицы, осуждённые за мелкое воровство.

Опять же, не надо быть Аристотелем, чтобы сообразить: такой механизм воспроизводства трудовых ресурсов (через организованный завоз под обещание столичной прописки, тем более по приговору суда) – противоестественный, он не может долго функционировать. Однако руководство, включая профессиональных врачей, продолжало отчитываться об успехах лучшего в мире здравоохранения, так что любой, кто попробовал бы прервать поток идеологического пустословия вопросом по существу, был бы воспринят сперва как досадное недоразумение («как в бане лыжи»), а потом как враг.

Соответственно взрослые люди и не лезли, куда не надо, а если добивались от начальства справедливости, то по личным вопросам, не затрагивающим общего порядка, который нельзя было изменить внутри отрасли без перестройки всего народного хозяйства. И наш главный врач  – высококлассный специалист и хороший человек – в ожидании заслуженного отдыха сочинял не обращения в ЦК, а смешные стихи про вензаболевания.

Кто-то скажет: частные примеры не репрезентативны, а официальная статистика того времени (некритически воспринимаемая) – скорее свидетельство успехов, чем распада. Но поскольку речь идет о социальной психологии, у нас имеется такой источник, как художественное творчество. Популярные (а особенно – несанкционированно популярные) произведения  отражают мировоззрение не только сочинителя, но и аудитории. В книге «Прекрасный дилетант» (М.: Леан, 1999) автор этих строк пытался сопоставить настроение и мировоззрение бардов, вышедших на широкий простор магнитофонного самиздата в 60-е – и рок-групп 80-х годов. «Для Б. Окуджавы, В. Высоцкого, А. Галича характерны цельность и определенность даже в трагических ситуациях. В их произведениях присутствует герой в полном античном смысле этого слова: Януш Корчак у Галича, летчики и альпинисты у Высоцкого, «комсомольская богиня» и «комиссары в пыльных шлемах» у Окуджавы. У Гребенщикова же всякий намек на героику тут же гасится самоуничижительной иронией или указанием на бесперспективность происходящего» (с. 206). И это не индивидуальные особенности лидера АКВАРИУМА, для жанра в целом характерно смакование социальной безнадёги,  брезгливое отстранение не только от государства («Странный вопрос» Б. Гребенщикова, «Три-четыре гада» М. Борзыкина, «Серый человек» С. Рыженко, «Выборы» О. Ухова[3] «Абсолютный вахтёр» и «Палата номер 6» А. Башлачева и пр., и пр.), но и от всей страны, в которой «Нищие молятся, молятся на То, что их нищета гарантирована» (НАУТИЛУС).

На материале другого вида искусства киновед Е.Я. Марголит приходит к выводу: «попытки советского кинематографа увидеть в официальном государственном идеале черты “Мы” – безрезультатны… Осознание этого окончательно разводит в разные стороны Советское государство и кинематограф. Теперь становится ясно, что различны не только их цели, но и предметы.  В результате, по крайней мере, с середины 1970-х годов, кинематограф СССР можно рассматривать не как советский, но как постсоветский»[4].

Такая же глубокая трещина проходит через творчество конкретных авторов: между ранними и поздними романами братьев Стругацких, ранними и поздними пьесами В.С. Розова, ранними и поздними фильмами Э.А. РязановаКарнавальная ночь» и «Дайте жалобную книгу» с одной стороны, «Гараж» и «Вокзал для двоих» – с другой).

Брежневская администрация буквально выпихивала в оппозицию тех, кто мог эффективно действовать на идеологических и культурных фронтах Холодной войны: вышеупомянутого профессора Г.И. Куницына, последнего великого утописта (продолжателя традиции Платона и Томаса Мора) – И.А. Ефремова; народного певца В.С. Высоцкого – даже прощание с ним умудрились организовать таким образом, чтобы оно превратилось в антисоветскую манифестацию с участием многих тысяч людей, вовсе не склонных к антисоветизму;  создателя легендарного театра на Таганке Ю.П. Любимова. Константин Симонов сказал о спектакле «Добрый человек из Сезуана»: «Я давно не видел спектакля, в котором так непримиримо, в лоб, именно в лоб били по капиталистической идеологии и морали…»[5]. В повести Стругацких «Хищные вещи века» западное общество потребления обличено с такой сокрушительной силой, что после 1991 г. Б.Н. Стругацкому пришлось специально отрекаться от этого произведения.

Но в СССР мирового класса профессионалы в популярнейшем жанре тоже оказались не ко двору.

Особая ситуация – с В.Т. Шаламовым, который в начале 70-х публично, резко, местами просто грубо разошёлся во взглядах с диссидентами, ориентированными на Запад. «Господин Солженицын, я охотно принимаю Вашу похоронную шутку насчет моей смерти. С важным чувством и с гордостью считаю себя первой жертвой холодной войны, павшей от Вашей руки… Я точно знаю, что Пастернак был жертвой холодной войны, Вы – ее орудием».

«Если бы речь шла о газете “Таймс”, я бы нашел особый язык, а для “Посева” не существует другого языка, как брань…

Я не желаю сотрудничать с эмигрантами и зарубежными благодетелями ни за какие коврижки, не желаю искать зарубежной популярности, не желаю, чтобы иностранцы ставили мне баллы за поведение».

Нормальное руководство – хотя бы и циничное, но вменяемое – должно было извлечь из особой позиции Шаламова максимум политической выгоды,  предоставив Варламу Тихоновичу контракты, звания, места в президиумах, соответствующие его реальным заслугам перед русской литературой. Ничего подобного. Шаламов умер бедняком-маргиналом, литератором, работающим в основном в стол.

Академик А.Д. Сахаров, как известно, занял иную позицию – противоположную шаламовской, и сейчас многие оценивают его по завершающему этапу биографии, однако историзм требует ясного осознания того, что Андрей Дмитриевич начинал свою общественную деятельность с попыток конструктивного диалога с властью. «Конвергенцию», предложенную им на рассмотрение правительства, можно оценивать по-разному (вообще не трудно задним числом критиковать любые программы полувековой давности), но несомненно то, что идеи Сахарова во многом предвосхитили китайские преобразования Дэн Сяопина и заслуживали серьезного заинтересованного обсуждения. Какового не последовало. Сахарова выпихнули  в объятия тех самых «зарубежных благодетелей», сотрудничество с которыми потом поставят ему в вину.

Коммунарское движение предоставило государству, наверное, последний шанс не потерять молодёжь. Зародившись еще в конце 50-х, оно становилось массовым то в одном, то в другом городе, причем вовлекало в свои ряды не только книжных романтиков из интеллигентных семей. В Туле Е.П. Волков набирал отряд – точнее, военизированные отряды под общим наименованием «Искатель» – из т.н. «трудных подростков», и оказался достойным последователем коммунарского гуру А.С. Макаренко. «Искатель» – уникальный опыт противодействия криминальной субкультуре (которая вообще-то год от года набирала силу, потому что могла предложить «юноше, думающему делать жизнь с кого»,  хоть какую-то романтику).

Именно умение работать с молодежью стало главным грехом: комсомольские чиновники, у которых на мероприятиях мухи дохли от тоски, не желали терпеть конкуренцию у себя под боком. Импотентные по части прямых обязанностей, они были куда искуснее в кабинетных интригах, до которых у человека, занятого делом, обычно руки не доходят. К концу 1970-х коммунарство благополучно задавили, вытеснили в маргинальные ниши (при педвузах и ЖЭКах) или в ту же оппозицию.

Рок-движение – феномен более поздний, изначально оно, конечно,  не было советским, как коммунарские отряды или театр на Таганке, скорее отстранённым от политики. Антисоветским его сделали организаторы демонстративных расправ над безобиднейшими (с политической точки зрения) исполнителями: Алексеем Романовым  или Жанной Агузаровой, которую брали под стражу прямо на сцене во время концерта. В аудитории утвердилось мнение, что правоохранительные органы просто выполняли заказ эстрадных дельцов. И возникало соответствующее отношение к этим органам, а также к режиму, который они правоохраняли.

Таким образом, для бюрократии оказались неприемлемы люди с любыми убеждениями: левыми или правыми, марксистскими или религиозными, социалистическими или капиталистическими – всё равно.

В дискуссиях  о рок-музыке иногда высказывается мнение, что в СССР молодежи навязывали песни, прославляющие партию и коммунизм. Это верно до определенного периода. На заключительном этапе (1980-е гг.) идеальная молодежная песня – это песня ни о чём. Именно к такой цели была направлена репертуарная политика «рок-клуба», организованного в Ленинграде обкомом КПСС и местным управлением ГБ для выявления и перевоспитания стихийно возникающих рок-групп. Государство фактически признавало: ему просто нечего сказать гражданам. Оно даже не может возразить на то, что неправильно (с его точки зрения), только заткнуть рот.

Такое государство презирали даже собственные служащие. Удивительный феномен – сочувствие к оппозиционерам со стороны руководящих работников низшего (и не только низшего) звена. В первый (но не последний) раз я столкнулся с этим сочувствием в училище, где завершал своё среднее специальное образование. В столовой за мой столик неожиданно подсела замдиректора училища и очень тихо сказала: «Доигрался, теперь тобой интересуется ещё и та организация, которую лучше не называть…». Вскоре после этой беседы я беспрепятственно получил положенный по успеваемости красный диплом.

Подчеркиваю. Замдиректора не имела права меня предупреждать и очень многим в тот момент рисковала, отношения наши были, мягко выражаясь, непростые, о моей деятельности за стенами училища она ничего не знала (если бы знала – боюсь, ей бы не понравилось), значит, протянула руку автору этих строк просто из-за того, что у него возник конфликт с властями. А главной опорой властей стал тот человеческий тип, который С.Е. Кургинян называет «позитивным обывателем», существо вообще без взглядов, не говоря уже про идеалы, озабоченное исключительно собственным благополучием. Однако СССР не мог обеспечить ему американский уровень потребления. Поэтому «кадавр, потребительски не удовлетворённый» (привет ранним Стругацким) посматривал с нарастающей завистью через границу – на тамошнюю кормушку. При первых же затруднениях он, естественно, продал и «партию родную», и знамя, и страну.

А чего вы от него ожидали?

Резюме. Мы не можем поставить флажок на определенную дату, когда страна прошла точку бифуркации. Но ясно, что в 60-е годы конструктивное решение стоявших перед ней проблем еще было возможно. Это признавали даже принципиальные оппоненты власти. В 80-е в разных отраслях и слоях общества восторжествовало мнение, что наверху говорить не о чем и не с кем, причем оно не было внушено «Голосом Америки», а утвердилось эмпирическим путем, через многократные эксперименты. И когда в 1987 г. государю взбрело в голову привлечь  подданных к делам управления, общественный диалог развивался уже не по рекомендациям А.Д. Сахарова 20-летней давности, а по песне группы ДДТ:

«Давайте что-нибудь наделаем На многолюдных площадях, А то сидим здесь как в гадюшнике На трёх занюханных рублях».

Значит, судьба СССР решилась в 70-е. На фоне невиданного в России народного  благосостояния и триумфов во внешней политике.

Конечно, в статье намечены только общие контуры сюжета, нужны обстоятельные исследования по разным отраслям материального и духовного производства, а у нас сегодня нет даже нормальной истории коммунарского движения.

Вопрос – успеем ли? До того момента, когда лакей Молчалин уже второй раз на памяти моего поколения сдаст страну лакею Смердякову.

[1] «Что такое акселерация? То, что комсомольцам 20-х годов было по плечу, нынешним комсомольцам по ..ю».
[2] Касается не только советского времени и не только здравоохранения. «Ставка. В бюджетных отраслях – научно установленная норма выработки без ущерба для здоровья работника и для качества его работы. Если учитель, чтобы не голодать, вынужден работать на полторы ставки, это значит, что проведенные им уроки уже реформированы в полтора раза – без всяких дополнительных усилий Министерства образования» (Реформаторий. Толковый словарь)
[3] ЗЕБРЫ,  группа «бунт–рока», организованная студентами 3-го  мединститута, ныне почти забыта, между тем, некоторые песни из её репертуара не потеряли актуальности.

«Сегодня выборы кого-то,

Его во что-то и куда-то,

Ко всем проявлена забота,

У всех на лицах эта дата…

На небосводе вспыхнут звёзды

Как огоньки иллюминаций

Под эти праздничные грёзы

Займутся люди мастурбацией.

На избирательном участке

Получат нужные проценты.

Отложат в сторону бумажки

Потенциальных диссидентов».

 

[4] Марголит Е.Я. Живые и мёртвое. Заметки к истории советского кино 1920–1960-х годов. СПб.: Мастерская «Сеанс», 2012. С. 18.

 

[5] Цит. по:  Смелянский А. Предлагаемые обстоятельства: Из жизни русского театра второй половины XX века. М.: Артист. Режиссер. Театр, 1999. С. 89–93.

 

Автор: Илья Смирнов

Смирнов Илья (1958), автор книг по истории русского рока и не только. Беспартийный марксист. Поддерживал перестроечное «демократическое движение» до того момента, когда в нем обозначился курс на развал СССР