Департамент полиции и славянофильский политический дискурс

РI представляет вниманию читателей очередной номер «Тетрадей по консерватизму», приуроченный к 200-летию одного из крупнейших представителей славянофильской мысли Юрия Федоровича Самарина (1819-1876). В «самаринский» выпуск «Тетрадей» вошла статья главного редактора нашего издания Любови Ульяновой, посвященная исследованию мировоззрения руководителей российской полиции. Автор делает парадоксальный вывод, что полицейские царской России до реформ 1905-06 годов тайно придерживались не охранительных, а, скорее, умеренно-консервативных воззрений и что наиболее близка им была именно славянофильская программа. Очевидно, что вопрос о «тайном» мировоззрении представителей силовых структур имеет не только академический интерес, в том числе и потому что стереотипные представления на эту тему всегда мешали как революционерам, так и охранителям предвидеть поведение среднего звена органов правопорядка в моменты политических кризисов.

***

«Славянофильство периода своего расцвета создало определенный метаязык. Этот метаязык стал общераспространенным. Его разделяли люди самых разных взглядов. Кто-то из них тяготел к либеральным ценностям, кто-то к более консервативным, кто-то – к совсем консервативным. Но так или иначе они все говорили на этом языке, который был удобен в условиях автократического режима, предоставлявшего очень ограниченное поле для публичности… Славянофильские идеи в той или иной форме разделяли многие высшие чиновники. Неслучайно, когда в 1905 году возник Отечественный союз, туда вошли многие бюрократы, причем высшего разряда. Глава Земского отдела МВД Владимир Иосифович Гурко, начальник канцелярии Министерства внутренних дел Дмитрий Николаевич Любимов и др. Получается, что эти чиновники фактически открыто заявили о своих оппозиционных взглядах» – так описал роль славянофильства для русской бюрократии последней четверти XIX – начала ХХ века известный историк Кирилл Соловьев [1].

Таким образом, история позднего славянофильства – это не только история относительно маргинальной политической философии и не самых известных общественных деятелей и мыслителей, но также история дискурса и мировоззрения бюрократии Российской империи предреволюционного периода. Пока обобщающих исследований такого рода не проведено. Поэтому сосредоточусь на одной государственной структуре – Департаменте полиции. Речь идет о руководящей структуре политического сыска, созданной в 1880 году взамен упраздненного III Отделения Его Императорского Величества канцелярии, в отличие от него вошедшего в качестве одного из подразделений в состав Министерства внутренних дел и потерявшего в результате этого прямую связь с императором.

Казалось бы, политический сыск – не то ведомство, где могут произрастать какие-либо политические настроения, тем более оппозиционные, даже если речь идет о «лояльной оппозиции». «Реакционно-охранительные» характеристики этого ведомства доминируют в обширной литературе, посвященной дореволюционной политической полиции Российской империи [см., напр., 2–22], и это представление естественным образом совпадает с формальными задачами, стоявшими перед политическим сыском, – охранением существовавшего строя.

Вопреки устоявшемуся представлению я попробую показать в этой статье, что чинам Департамента полиции были свойственны, скорее, реформаторские, чем «реакционные» настроения, их политические взгляды не только находились в промежутке между «охранительством» и «либерализмом», то есть как раз в той плоскости умеренного либерально-консервативного синтеза, каким и было славянофильство, но и были, по сути, славянофильскими.

В качестве предварительного замечания важно отметить, что речь идет о периоде до октября 1905 года, когда славянофильство как политический проект потерпело поражение в связи с учреждением законодательной Государственной Думы, созданной по образцу западноевропейских парламентов. Тем самым российская власть воспроизвела западные политические конструкции, построенные в основе своей на недоверии, следствием чего и стала концепция сдержек-противовесов ветвей власти. В то время как славянофильская политическая доктрина с ее идеей законосовещательного представительства, к мнению которого монарх прислушивается без юридического принуждения, основывалась, очевидно, на идее доверия власти и общественно-народного представительства [подробнее см. 24]. В истории политического сыска октябрь 1905 года тоже является хронологической границей, так как произошло легальное оформление политического дискурса, в результате чего из делопроизводственной переписки исчезли идеологические характеристики («либерализм», «социализм») и появились партийно-политические термины [подробнее см. 25, с. 28–29].

Также стоит учитывать организационные особенности функционирования политической полиции, которая представляла собой совокупность разнородных структур, не имевших не только единых принципов комплектования, но и часто находившихся в двойном подчинении. В ней служили люди, различные по своему мировоззрению, образованию и карьерному опыту, что определило многообразные и нередко противоречащие друг другу трактовки в делопроизводственной переписке одних и тех же процессов. В первую очередь речь идет о принципиальной разнице политического мировоззрения служащих местных подразделений политического сыска (жандармов, служивших в губернских жандармских управлениях – ГЖУ) и деятелей Департамента полиции, то есть центральной структуры политического сыска.

Жандармы воспроизводили сугубо традиционалистский, охранительный дискурс, их восприятие общественно-политического пространства весьма напоминало содержание «Московского сборника» Константина Победоносцева. Однако этот дискурс не оказывал какого-либо заметного влияния на чинов Департамента полиции, оставаясь, по сути, на низовом уровне политического сыска и слабо воздействуя на реальную практику «охраны существующего строя», которая определялась центральным ведомством.

Поэтому в данном материале будут анализироваться документы, авторами которых были сами служащие Департамента полиции. Разумеется, в делопроизводственной документации «охранительного» ведомства не встретишь развернутых описаний их собственных политических взглядов, нет в ней и упоминаний «славянофилов» – по той очевидной причине, что их взгляды и идеи не представляли «политической угрозы». Поэтому приходится реконструировать «целое» по «частностям» посредством сопоставления большого количества документов между собой, а также посредством выявления «фигур умолчания», то есть того, о чем в политическом сыске не писали, либо упоминали мимоходом как само собой разумеющееся.

В первую очередь необходимо прояснить, как чины Департамента полиции представляли себе все общественно-политическое пространство в царствования Александра III и Николая II (до октября 1905 года). Любопытно, что это пространство в Департаменте полиции постоянно называли «легальным» [см., напр., 28], несмотря на отсутствие до октября 1905 года с формально-юридической точки зрения «легальной политики» в самодержавном государстве как таковой. Очевидным образом, революционное подполье выпадало из этого описания.

При этом чины Департамента полиции оценивали то «образованное общество», в котором они сами и жили, с многообразием легальной периодической печати, от народнического «Русского богатства» до реакционно-консервативных «Московских ведомостей», с непрерывно растущим количеством общественных организаций [см. 29, с. 3–5], активными земскими собраниями и уличными студенческими выступлениями.

Под «образованным обществом» здесь имеется в виду социальная категория, лучше всего описанная Янни Коцонисом в его книге «Как крестьян делали отсталыми» [31]. Уместно привести обширное определение «образованного общества», данное Коцонисом:

«Термин “общество” в значении, распространенном к 1914 г., редко обозначал население России в целом (как позже), но предполагал принадлежность к образованной и состоятельной элите, являвшейся “культурной” и “цивилизованной”. Данный термин противопоставлялся “народу” или лишенным индивидуальности “массам”. По крайней мере в знак отличия от масс “общество” было сопоставимо с интеллигенцией, которая – в минималистской версии термина – подразумевала формальную образованность, умение обобщать и абстрагировать и обладание критическими способностями, которыми обделены другие. Ссылки на “сознательного” фабричного рабочего или, гораздо реже, на сознательного крестьянина недвусмысленно намекали на многих других, которые были “несознательными” или “стихийными”. <…> Относящиеся к образованным группам термины – такие как “интеллигент”, “общество”, “дворянство”, “чиновник”, “партийность” – должны фигурировать в любом нарративе о той эпохе (включая настоящий), ибо они помогают объяснить очевидную фрагментацию политического влияния в Российской империи. В то же время эти признаки различия перекрывались общими для всего русского образованного общества исходными посылками: различные группы связывал уже тот факт, что они могли обсуждать одни и те же вопросы внутри общей для них структуры воззрений, несмотря на разницу в выводах, к которым они могли прийти» [31, с. 18].

Служащие Департамента полиции воспринимали легальное общественно-политическое пространство сложным и мозаичным, состоящим из целого ряда течений – «либералов», «конституционалистов», «оппозиционеров», «радикалов», «легальных марксистов» и, отчасти, «освобожденцев».

Наиболее важным в свете нашего тезиса о симпатиях чинов Департамента полиции к славянофильству представляется отделение и даже противопоставление им, с одной стороны, «конституционалистов», с другой – «либералов». Говоря иначе, требование конституции, то есть преобразование «самодержавия» в конституционное государство, скроенное по западным политическим лекалам, не являлось в трактовке Департамента полиции частью «либерализма». Это, в свою очередь, расходится с общепринятым в литературе представлением о либеральном политическом проекте как проекте конституционном – для чинов Департамента полиции это было, очевидно, не так.

Служащие Департамента полиции упоминали «конституционалистов» либо отдельно от «либералов», либо называли их рядом, то есть трактуя их как близкие, но не идентичные явления [см., напр., 32]. Такие события, важные для становления либерализма в России, если судить по публицистике, мемуарам [33–36 и др.] и историографии российского либерализма [см., напр., 37], как земский съезд ноября 1904 года и «банкетная кампания» ноября-декабря этого же года были определены в политическом сыске как деятельность «конституционалистов», а не «либералов» [38].

Единственное непосредственное соотнесение «либералов» с «конституционалистами» в документах Департамента полиции возникло из-за воспроизведения терминологии секретного агента. Сам документ за подписью сотрудника Особого отдела Департамента полиции (ключевой аналитической структуры в составе Департамента) Н.Д. Зайцева был посвящен съезду земских деятелей 6–8 ноября 1904 года. Начиналась записка с характеристики парижской «конференции революционных и оппозиционных групп» сентября того же года, сведения о которой, судя по всему, были просто переписаны автором документа с донесения секретного сотрудника, так как при вычитке документа была зачеркнута фраза «по агентурным сведениям»:

«30 сентября в Париже по инициативе финляндской оппозиции состоялась конференция революционных и оппозиционных групп, решивших заключить союз для ведения общими силами в настоящее тяжелое… время борьбы с самодержавным режимом, причем русская либеральная партия (бывшая группа русских конституционалистов или освобожденцев Петра Струве) постановила [зачеркнуто «по агентурным сведениям» – Л.У.] продолжать свои действия на легальной почве в земских и общественных учреждениях» [38, д. 1000, л. 162 а].

Секретным агентом на этой конференции был Евно Азеф [39, с. 72–73]. Показательно доверие сотрудника Особого отдела терминологии источника своей информации, однако столь же показательно, что в последующих документах Департамента полиции аналогичное соотнесение «либералов» и «конституционалистов» отсутствует, в связи с чем его можно счесть случайным.

Расходится с историографическим образом и трактовка Департаментом полиции упомянутых в записке Н.Д. Зайцева «освобожденцев» – если в научной литературе под ними понимаются участники леволиберальной организации «Союз освобождения», которая, в частности, инициировала издание журнала «Освобождение», а в дальнейшем стала весомой частью либеральной Конституционно-демократической партии, то в политическом сыске «освобожденцами» называли только участников журнала «Освобождение», издававшегося за границей Петра Струве, и тех, кто его доставлял нелегально в Россию. «Освобожденцы» находились на грани «легального» и «нелегального», и оценивались в Департаменте полиции как самое опасное течение из всех, находившихся в «легальном» пространстве [40, 41].

Реконструкция представлений чинов Департамента о взаимоотношениях терминов «конституционалисты», «освобожденцы», «либералы» между собой требует определенного исследовательского усилия, так как в самих документах такое соотнесение отсутствует. Отличается в этом смысле термин «радикалы» – видимо, самоназвание определенных общественных групп, незамеченное историографией дореволюционного общественного движения. Между тем «радикалы» постоянно соседствовали с «либералами» в документах Департамента (упоминались «либеральные и радикальные кружки», «либеральная и радикальная публика», «либеральная и радикальная группы», «либеральная часть общества и радикальная молодежь», «либерально-прогрессивная и радикальная фракции» и пр. [42–46]).

То, как описывалось взаимодействие «либералов» и «радикалов», показывает разницу в восприятии этих двух общественно-политических явлений, особенно обращает на себя внимание трактовка «либералов» как «политически благонадежных». Любопытно и совпадение этой трактовки с восприятием «либералов» и «радикалов» у современников. Один из общественных деятелей, Владимир Кранихфельд, в 1917 году так описывал «радикалов» 1890-х годов:

«Казалось, я попал в общество людей, которым жизнь уже не сулила в будущем ничего неизведанного, заманчивого, не открывала перед ними никаких перспектив. А между тем это были в большинстве люди молодые, студенты, только недавно еще потерпевшие на своем жизненном пути некоторую и, в сущности, незначительную аварию. Несчастие их заключалось, однако, в том, что вместе с этой личной аварией терпело крушение также их миросозерцание – рушились их идеалы, их вера в будущее. И чем круче подламывала жизнь их старые верования, тем нетерпимее относились они ко всем инакомыслящим, по-сектантски замыкаясь в свой маленький тесный кружок. Они добывали себе пропитание грошевыми уроками, называли себя “радикалами” и с особенной брезгливостью отзывались о местном культурном обществе – о либералах и либералишках» [47, с. 233].

Еще одно понятие, которое использовалось в делопроизводственной переписке Департамента полиции – «легальная оппозиция». Чаще всего этот термин встречается в документах за подписью директоров С.Э. Зволянского и А.А. Лопухина, заведующего Особым отделом Л.А. Ратаева, руководителя 5-го делопроизводства В.К. Лерхе, сотрудника 3-го делопроизводства Н.А. Пешкова [48–53]. При этом «легальная оппозиция» могла быть «радикальной» (этот эпитет чаще всего использовал заведующий Особым отделом Л.А. Ратаев) и «крайней» (этот эпитет обычно употреблял сотрудник Особого отдела Н.Д. Зайцев). Историография политического сыска в качестве обобщающего термина использует формулировку «революционное и оппозиционное движение» [54, с. 117; 55, с. 43; 56, с. 5], видимо, почерпнутую из источников по истории этой государственной структуры и действительно популярное в ее документах, однако подробный анализ самой формулировки в литературе отсутствует.

В рамках данной статьи стоит отметить, что в последние годы XIX – начала ХХ века в делопроизводственной переписке политической полиции происходит терминологическое соединение, а затем размежевание трех понятий – «радикалы», «либералы» и «оппозиция».

Так, директор Департамента С.Э. Зволянский в записке 1896 года о тверском земстве соотнес «оппозицию» с «крайним либерализмом»: «Против… Штюрмера вскоре же образовалась в губернии враждебная партия, во главе коей стали некоторые из гласных крайне либерального направления,… тем не менее… вожаки оппозиции отчасти утратили прежнее влияние на ход земских дел» [57]. В 1900–1901 годах служащие Департамента полиции в качестве обобщающих понятий нередко использовали словосочетания «либерально-оппозиционные элементы» [58–61] и «либерально-радикальная оппозиция» [62].

Однако с весны 1901 года термин «либерально-оппозиционный» исчезает со страниц делопроизводственной переписки. Вскоре после студенческой демонстрации 4 марта 1901 года, разгона ее полицией и последовавшей негативной общественной реакцией на действия полиции в документах Департамента полиции постоянным спутником слова «оппозиция» становится эпитет «радикальная», появляется термин «радикально-оппозиционная группа», более того, этот термин попадает в циркуляр, то есть становится частью нормативно-правовой базы. Автором термина, по всей видимости, был заведующий Особым отделом Л.А. Ратаев, который одним из первых в Департаменте полиции еще в первой половине 1890-х годов стал использовать понятие «оппозиционеры». В определении Ратаева 1901 года «радикально-оппозиционная группа» добивалась «низвержения в более или менее отдаленном будущем существующего ныне в империи государственного строя» [63, 64]. В итоговом документе Департамента полиции, посвященном анализу событий 4 марта 1901 года, Ратаев и директор Департамента С.Э. Зволянский писали:

«Выяснены все главнейшие деятели радикально-оппозиционной группы, захватившей за последние два года руководство всем революционным движением в Петербурге и ознаменовавших свою деятельность за последнее время подстрекательством учащейся молодежи и рабочих к устройству уличных манифестаций, а либеральной части общества к предъявлению правительству разных неосновательных и неподлежащих удовлетворению требований» [65].

К лету 1901 года был подготовлен и разослан в июне этого же года губернаторам, градоначальникам, обер-полицмейстерам, начальникам ГЖУ циркуляр № 6234 за подписью министра внутренних дел Д.С. Сипягина, содержавший развернутое определение «радикально-оппозиционной группы»:

Группа «лиц, преимущественно интеллигентных профессий, которые, не принимая непосредственного участия и даже намеренно устраняясь от активной революционной деятельности, поставили себе задачей, путем устройства вечеринок, чтения речей и рефератов на соответствующие темы, а также издательства систематически подобранной тенденциозной литературы, подготовлять в среде молодежи и рабочих противоправительственных деятелей и агитаторов» [66].

В циркуляре отсутствует упоминание «либеральной части общества» как одного из адресатов деятельности «радикально-оппозиционной группы», однако в общем характеристика этой «группы» в циркуляре совпадает с описанием ее же в подготовительных документах Департамента полиции. В целом можно говорить о произошедшем терминологическом разрыве и даже противопоставлении в делопроизводственной переписке, с одной стороны, «либерального», а с другой – «радикального» и «оппозиционного».

В совокупности это означает, что чины Департамента полиции определили радикализацию легального общественного пространства в начале ХХ века как конституирование нового явления – «радикальной оппозиции», а не как радикализацию «либерализма». Такая трактовка политических процессов Департаментом опять же противоречит общепринятому сегодня образу дореволюционного либерализма в России. Тот политический сегмент, который был определен в Департаменте как «радикально-оппозиционный», в публицистике, мемуаристике, а затем и в историографии дореволюционного российского либерализма постфактум был назван «новым либерализмом», некоторые исследователи именно его характеризуют как «истинный» либерализм [см., напр., 67, 68 и др.].

Таким образом, «либерализм» для чинов Департамента не был связан с идеей конституции и с «оппозицией» как таковой, находясь в «политически благонадежной» части российского общества.

Далее стоит остановиться на лояльном отношении деятелей Департамента полиции к институту самоуправления, в первую очередь земского – а это одно из базовых представлений славянофилов. Вероятно, отчасти это можно объяснить условно «проземской» позицией ряда министров внутренних дел – известна «проземская» записка министра Ивана Горемыкина в полемике с министром финансов Сергея Витте 1899 года, как и попытка Вячеслава Плеве (неудавшаяся) найти общий язык с «земскими кругами» в 1902 году.

Важно отметить, что с момента усиления противоправительственных настроений в легальном общественно-политическом пространстве – усиления, описанного выше, чины Департамента полиции стали характеризовать позицию «либералов» в земском самоуправлении как «ведомую». Так, заведующий Особым отделом Департамента Л.А. Ратаев писал в 1902 году:

«Радикальная оппозиция стремится использовать в своих целях всякое общественное дело: всевозможные товарищества, потребительные и производственные союзы, профессиональные съезды, а также городские и земские учреждения. Именно эти-то последние легальные органы общественной самодеятельности, представляющие собою крошечные зачатки конституционной жизни, служат излюбленной ареною для происков так называемого “интеллигента”. За спинами увлекающихся и протестующих земцев всегда стоит в качестве подсказчика земский статистик, земский писарь, земский врач, агроном и т.п. В одной губернии земские учреждения находятся под давлением заведывающего земским санитарным бюро, в другом вдохновителем является главный статистик, в третьем – заведующий по вольному найму страховым отделом и т.д.» [71, 72].

При этом земские деятели круга братьев Долгоруковых не считались неблагонадежными. Тот же Ратаев в записке 1902 года о собрании земцев на квартире Долгоруковых вычеркнул характеристику «политически неблагонадежные» [73] – видимо, это было собрание участников умеренно-либерально-консервативной группы под названием «Беседа» с активным участием деятелей самоуправления и славянофилов [29], в Департаменте, судя по реакции Ратаева, не считали такие собрания политически опасными.

Симпатии к институту земского самоуправления, как и вообще к низовой самоорганизации, были типичны для одного из самых известных деятелей политического сыска анализируемого периода – Сергея Зубатова, в 1896–1902 годах – начальника Московского охранного отделения, а в 1902–1903 годах – руководителя Особого отдела Департамента полиции.

Таким образом, чины Департамента полиции относились к земскому самоуправлению как общественному институту даже в служебной переписке если не с симпатией, то во всяком случае спокойно.

Интересно и понимание чинами Департамента полиции «умеренного либерализма». Представление об этом дает дело с перлюстрацией писем публициста либерально-народнического толка Г.К. Градовского в Лондон в 1894 году. Первое перлюстрированное письмо содержало резкую критику нового императора и чиновничества в целом, а об иностранных отзывах по поводу восшествия на престол Николая II автор писал: «Приходится удивляться тому невежеству, с которым за границей говорят о России. Нынешние “восхищения и восхваления” просто поразительны и возмущают здесь всех порядочных людей». На письме содержится помета делопроизводителя Департамента полиции: «1. обратить особое внимание на наблюдение 2. иметь в виду взгляд и сношения Гр. Градовского. Установить наблюдение за перепиской». В следующих письмах Градовский сохранял критический тон. Так, в третьем письме он писал:

«Приезд нового императора ожидают в Санкт-Петербург в четверг 27 октября. Замечу кстати, что для большинства образованного русского общества слово “царь” звучит неприятно, оно введено в моду французами и повторяется теперь во всей европейской печати. Русские говорят, что цари были в московском государстве, с тех пор как Россия при Петре Великом с перенесением столицы на берега финского залива вернула свое древнее европейское место, она имеет императоров, а не царей. Молодой император Николай II, как видно, спешит соединиться с своей столицей… Если молодой император не восстановит авторитета государственных учреждений, то явится важный вопрос: кто окажется в числе его внушителей, кому удастся завладеть его доверием? Бюрократизм, подавление общественности и печати делают русского государя такой же загадкой, какую представляет Богдыхан для китайцев. Ни император не знает истинных потребностей и желаний своего народа, ни народ не имеет понятий о том, что намерен делать государь, или те внушители, через посредство которых он только и может знать, что творится в жизни».

На этом письме служащий Департамента полиции отметил: «Судя по последним двум письмам, Градовский является умеренным либералом, и только 1-ое письмо сомнительно. Посмотрим дальше». Вскоре наблюдение за перепиской Градовского было отменено [76].

Можно отметить, что «политические» рассуждения автора в третьем письме, названные читателем этого письма в Департаменте полиции «умеренным либерализмом», касались так называемого бюрократического средостения и отсутствия свободы слова, из-за чего в совокупности император не мог иметь представления о нуждах «народа».

Эти темы наряду с развитием местного самоуправления как основы участия общества в делах государства были центральными для славянофильства XIX века и для тех славянофилов, которые в начале ХХ века имели контакты с руководством Министерства внутренних дел, как, например, генерал Александр Киреев или председатель Московской губернской земской управы в 1893–1904 годах Дмитрий Шипов.

Важно и упоминание Г.К. Градовским «доверия» – одного из центральных понятий для славянофильского политического языка [об этом подробнее см. 69, с. 169–173].

Как следует из примера с письмами Г.К. Градовского, человек, поддерживавший верховную власть, признававший ее способность «заботиться» о «народе» и критиковавший всевластие бюрократии, был «умеренным либералом» и находился не только в пределах легального дискурса, но и за гранью тех явлений, которые интересовали политическую полицию. В целом можно предположить, что под «умеренным либерализмом» в Департаменте полиции понимали именно идеи славянофилов, и относились к этим идеям умеренно-позитивно.

Это расходится с общепринятым в литературе мнением об ориентации политической полиции на поддержку крайне реакционных явлений, которые с 1905 года оформились как черносотенные [см., напр., 83, с. 3; 84, с. 48; 85, с. 33; 86, с. 79; 87, с. 44; 88, с. 145–154, 233; 89, с. 251, 256. и др.]. Вполне возможно, что поддержка черносотенцев была личной инициативой отдельных служащих политической полиции, как, например, в 1906 году начальника Московского охранного отделения Е.К. Климовича [84, с. 48]. Несоответствие названного расхожего представления действительности подтверждает анализ партийных объединений, проводившийся в Департаменте полиции в 1906 году. Вопросы, на которые должны были ответить служащие местных отделений политического сыска, имели своей целью выяснить, в какой мере власть могла бы опираться на такие партии как Партия мирного обновления, Партия правового порядка, то есть те политические организации, которые возглавляли бывшие «шиповцы».

Характерно и стремление Департамента полиции воздерживаться от репрессивных мер, причем не только в отношении «либералов», но и более радикальных «оппозиционеров» и «конституционалистов» [см. 92–97].

Например, в 1889 году Департамент полиции получил несколько настойчивых донесений московского обер-полицмейстера о «тенденциозных» докладах, имевших целью «осмеяние и опошление всех правительственных мер и порядков», в Юридическом обществе при Московском государственном университете под руководством известного общественного деятеля, профессора и в будущем – одного из основателей конституционно-демократической партии Сергея Муромцева. Директор Департамента Петр Дурново передал полученные сведения в Министерство народного просвещения, и только. Четыре месяца московский обер-полицмейстер ждал ответа Департамента на свое сообщение о докладе «Замечания по поводу организации местных административных и судебных учреждений» в феврале 1890 года присяжного поверенного Г.А. Джаншиева, а потом послал повторный запрос: «Не подлежит ли Джаншиев негласному надзору?». Ответ Дурново был отрицательным. Вскоре обер-полицмейстер снова писал в Департамент полиции о своем опасении, «чтобы деятельность общества при таком составе его администрации не приняла крайне радикального направления». Дурново и в этот раз не изменил своей позиции:

«О вредном направлении деятельности юридического общества в ноябре прошлого года было сообщено министру народного просвещения, который 29 ноября 1889 г. уведомил… о сделанном председателю юридического общества через попечителя учебного округа предостережении, что в случае допущения к прочтению в заседаниях общества рефератов тенденциозного характера, общество будет закрыто. В виду сего в настоящее время не встречается надобности в каких-либо распоряжениях по отношению к упомянутому обществу. К обязанности полиции надлежит лишь отнести наблюдение за происходящими в обществе чтениями, с тем, чтобы обо всем заслуживающим внимания своевременно доводилось до сведения Департамента» [93].

В январе 1890 года П.Н. Дурново полагал, что «в отношении Г.А. Фальборка» административные меры не нужны. В июле 1891 года на запрос начальника Московского охранного отделения о необходимости наблюдения за Дмитрием Шаховским, выехавшим из Твери в Москву, он отвечал, что «можно не наблюдать». Лояльное отношение к Д.И. Шаховскому демонстрировали в 1897 году вице-директор ДП Г.К. Семякин и делопроизводитель П.Н. Лемтюжников. Так, начальник Ярославского жандармского управления, сообщая о найденной рукописи Шаховского, предлагал его допросить. На повторный запрос через месяц ярославский жандарм получил из Департамента полиции ответ: «Это философские рассуждения о понятиях русского народа о Боге, Царе и <…> ничего предосудительного в себе не заключают» [99].

С момента радикализации общественного движения в отношении некоторых его деятелей Департамент полиции пытался использовать личные переговоры. Директор Департамента С.Э. Зволянский после личной беседы с Владимиром Короленко разрешил ему повсеместное жительство в империи [100, 101]. После нелегального майского земского съезда 1902 года его организаторы Д.Н. Шипов и Михаил Стахович были вызваны к министру В.К. Плеве, который стремился договориться с Шиповым о содействии власти со стороны так называемой общественности [37, с. 136–139]. В конце 1902 года в преддверии банкета, посвященного 200-летию печати, Плеве вызывал для личной беседы Николая Михайловского, а директор Департамента полиции А.А. Лопухин – Н.А. Рубакина, В.И. Чарнолусского, Г.А. Фальборка и С.А. Вейнберга [37, с. 55]. Тот же Шаховской в 1903 году вместо просимой ярославским жандармским управлением административной высылки получил вызов в столицу на беседу с министром внутренних дел [102; 37, с. 95].

В феврале 1903 года директор Департамента полиции А.А. Лопухин и министр внутренних дел В.К. Плеве беседовали с председателем губернской земской управы Я.Т. Харченко о печатании прокламаций в его управе. По результатам этой встречи Лопухин дал Харченко абсолютно положительную характеристику: «Харченко вполне благонамеренный человек… Он глубоко возмущен… и никакого понятия об этом не имеет, просит выяснить виновных и освободить от них управу. Из беседы с ним я вынес впечатление, что воззвания печатались кем-либо из служащих в управе по личной инициативе, а, будучи застигнут врасплох, печатавший сослался на мнимое приказание председателя» [103].

В чем причина такой в общем-то мало подходящей для политического сыска позиции – во всяком случае не строго-охранительной? Ответ на этот вопрос лежит, видимо, в сфере политических взглядов руководства политического сыска. Свою роль играло и наполнение Департамента полиции юристами – людьми с высшим юридическим образованием [104, с. 337; 105; 89, с. 197; 15, с. 56] и солидным юридическим стажем (большинство его руководителей к моменту назначения на должность директора имели длительный опыт работы в судебном ведомстве, достигавший 25–30 лет). Впрочем, в этом отношении Департамент полиции был рядовым департаментом Министерства внутренних дел: по подсчетам Д.И. Раскина, в МВД в конце XIX – начале ХХ века «80% высших чинов имели опыт работы на судебных (прокурорских) должностях» [106, с. 57, 77, 85; 107, с. 26–28, 323; 108, с. 32–33; 109, с. 35; 110, с. 63–64].

Служба в судебной системе должна была способствовать формированию так называемого общелиберального настроя: по общему признанию современников и историков, пореформенная судебная система была воплощением либеральной бюрократической практики, которая понималась, в первую очередь, как законничество и приоритет права [см., напр., 111, с. 3].

Значительная часть чинов Департамента полиции (В.К. Плеве, Н.Н. Сабуров, П.Н. Дурново, С.Э. Зволянский, Э.И. Вуич, Г.К. Семякин, П.Н. Лемтюжников и др.) получила высшее образование (или начала учиться) в «либеральные» годы: вторую половину 1850-х – начало 1870-х годов [112]. Среди их преподавателей были такие «столпы» умеренного российского либерализма как Константин Кавелин, Борис Чичерин, Александр Градовский [см. 113, с. 52; 114, с. 59]. Как показывает в своем исследовании С.В. Куликов, «работы апостола “старого либерализма” Б.Н. Чичерина пользовались огромной популярностью у бюрократических деятелей» [115, с. 284].

А один из сокурсников Плеве Иван Янжул вспоминал: «Б.Н. Чичерин читал, начиная со 2-го курса, государственное право и политические учения… В то либеральное время мы, юноши, были настроены на самый либеральный камертон… Так как Чичерин начинал читать со 2-го курса, а конституционное право Дмитриев лишь на 4-м, то, собственно, мы довольно рано в университете знакомились тогда от Чичерина со всеми выгодными сторонами и важностью для государства представительных учреждений» [113, с. 52].

Подводя итоги проведенному выше обзору, стоит отметить.

Анализ соотнесения «либералов» с другими «легальными» общественно-политическими явлениями, в первую очередь «конституционалистами», позволяет сделать вывод, что Департамент полиции не ассоциировал «либерализм» с идеей развития страны по типу западного конституционного парламентаризма. Получается, трактовки Департамента полиции расходились с консервативно-охранительным дискурсом того периода, если понимать под «консерватизмом» то, что под ним и понимали современники – охранительство в духе Константина Победоносцева, Владимира Грингмута, Владимира Мещерского: эти исторические деятели (как и жандармы из местных отделений политического сыска) соотносили политическую доктрину русского либерализма непосредственно с западным парламентаризмом. Нет в делопроизводственной переписке Департамента и каких-либо упоминаний «консерватизма», что позволяло бы отнести эту идеологию хотя бы частично к их представлению о самих себе (опять же в отличие от жандармов, которые нередко с явной симпатией писали о «консерваторах» [116, 117]). Получается, что и консерватизм в его охранительном варианте не был близок Департаменту полиции. Точно также нет оснований его заподозрить его в симпатиях к тем течениям, которые в литературе известны под объединяющим названием «либерализм», а в самом Департаменте назывались «конституционалистами», «радикалами», «оппозиционерами».

В целом, представляется возможным утверждать, что в неоформленной политической палитре Российской империи рубежа веков ближе всего руководству политического сыска было умеренно-либерально-консервативное славянофильство. Это дополнялось лояльным отношением к самоуправлению и земским деятелям, завуалированной критикой «бюрократического средостения», стремлением договориться с общественными деятелями путем личных переговоров, намеренным воздержанием от репрессивных мер реакционно-охранительной направленности по сохранению незыблемым «самодержавия».

Весь этот комплекс представлений, который корректно назвать «государственническо-славянофильским», только еще ждет своего полноценного исследования, которое поможет ответить на вопрос, насколько весомой была славянофильская альтернатива в истории России рубежа XIX–ХХ веков, не только с точки зрения общественной мысли, но и из перспективы реформирования государства самой бюрократией, с одной стороны, без слепого следования западным образцам, а с другой – и без внутреннего толчка в виде революции.

 

Литература

1. Соловьев К.А. Славянофильство как метаязык лояльной оппозиции [Электронный ресурс] // Русская Idea. 2016. 21 января / Режим доступа: https://politconservatism.ru/prognosis/slavyanofilstvo-kak-metayazyk-loyalnoj-oppozitsii
2. Щеголев П.Е. Охранники и авантюристы. Секретные сотрудники и провокаторы. М., 2004.
3. Юшков С.В. История государства и права СССР. М., 1961.
4. Ерошкин Н.П. Очерки истории государственных учреждений дореволюционной России. М., 1966.
5. Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870–1880-х гг. М., 1964.
6. Пантин И.К., Плимак Е.Г., Хорос В.Г. Революционная традиция в России. М., 1986.
7. Правовой механизм преодоления бюрократизма: Науч.-аналит. обзор.. М., 1991.
8. Шпакова Р.П. Макс Вебер о демократических реформах в России начала XX в. // Макс Вебер, прочитанный сегодня. СПб., 1997.
9. Головков Г.З. Канцелярия непроницаемой тьмы: Политический сыск и революционеры. М., 1994.
10. Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997.
11. Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы: Политический сыск в России. 1649–1917. (Истории в романах, повестях и документах). М., 1998.
12. Красильников С.А. Конформизм российской интеллигенции как социальная ценность в XX в. // Интеллигенция России в конце XX в. Екатеринбург, 1998.
13. Макарин А.В. Бюрократия в системе политической власти. СПб., 2000.
14. Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи: формирование аппарата, анализ оперативной практики. М., 2001.
15. Афанасьев Ю.Н. Опасная Россия: Традиции самовластья сегодня. М., 2001.
16. Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел Российской империи, 1880–1917 гг.: Дисс. … канд. юр. наук. М., 2001.
17. Чудакова М.С. Противостояние: политический сыск дореволюционной России, 1880–1917. Ярославль, 2003.
18. Кравцев И.Н. Тайные службы империи. М., 1999.
19. Борисов А.Н. Особый отдел империи: История заграничной агентуры российских спецслужб. СПб., 2001.
20. Джанибекян В. Провокаторы: воспоминания, мысли и выводы. М., 2002.
21. Макаревич Э.Ф. Политический сыск: офицеры и джентльмены: истории, судьбы, версии. М., 2002.
22. Сысоев Н.Г. Тайный сыск России. От жандармов до чекистов. М., 2005.
23. Симбирцев И. На страже трона: Политический сыск при последних Романовых. 1880–1917. М., 2006.
24. Свод законов Российской империи. Т. 1. Ч. 2. СПб., 1906.
25. Ульянова Л.В. Национальная катастрофа как следствие консервативной междоусобицы [Электронный ресурс] // Русская Idea. 2016. 6 октября / Режим доступа: https://politconservatism.ru/thinking/natsionalnaya-katastrofa-kak-sledstvie-konservativnoj-mezhduusobitsy
26. Ульянова Л.В. Политическая полиция и либеральное движение (1880–1905 гг.). Дисс. … канд.ист.наук. М., 2009.
27. Ульянова Л.В. Социально-профессиональный портрет политической полиции Российской империи (1880–1905) // Вестник Пермского университета. Серия «История». 2009. Вып. 2 (9).
28. Бибикова Л.В. Политическая полиция, консерваторы и социалисты: игра либерализмами в публичном и непубличном политическом пространстве Российской империи в конце XIX – начале ХХ века // Понятия о России: К исторической семантике имперского периода: в 2 т. Т. 1. М.: Новое литературное обозрение, 2012. 576 с.
29. ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1900. Д. 528. Л. 5.
30. Соловьев К.А. Кружок «Беседа»: В поисках новой политической реальности, 1899–1905. М., 2009.
31. Ульянова Л.В. Политическая полиция как интеллектуальная среда (конец XIX – начало ХХ века) // Пути России: Современное интеллектуальное пространство: Школы, направления, поколения. Т. XVI. М.: Университетская книга, 2009. 552 с.
32. Коцонис Я. Как крестьян делали отсталыми. М., 2006.
33. ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 550. Л. 49; Д. 1000. Л. 1.
34. Веселовский Б.Б. История земства. СПб., 1911. Т. 3.
35. Белоконский И.П. Земское движение. М., 1914.
36. Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о пережитом. М., 1918.
37. Петрункевич И.И. Из записок общественного деятеля // Архив русской революции. М., 1993. Т. 21–22.
38. Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции 1905–1907 гг. М., 1985.
39. ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 3. Ч. 10. Т. 1. Л. 9; Д. 1000. Л. 10–11, 40–40 об., 49–49 об., 52, 63–63 об., 75–76, 97–98 об., 107, 124, 137, 150; Т. 2. Л. 47, 45, 61; Д. 1250. Л. 51.
40. Прайсман Л.Г. Террористы и революционеры, охранники и провокаторы. М., 2001.
41. ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2.Ч. 3. Л. 18, 19 об. – 20 об., 22, 2 –24; Лит. Б. Л. 1, 16; Д. 6. Ч. 47. Л. 91; Д. 13. Ч. 3. Л. 3–5; Ч. 13. Л. 1–1 об.; Д. 14. Ч. 57. Л. 10, 68
42. ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 1195. Л. 28, 44–48; Д. 1250. Л. 128.
43. ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635. Л. 120, Л. 138–143; 1895. Д. 450. Л. 3–4.
44. ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Лит. А. Л. 195.
45. ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел.1902. Д. 1555. Л. 7.
46. ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1903. Д. 150. Л. 1.
47. ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1906. 1 отделение. Оп. 235. Д. 373. Л. 5 об.
48. Кранихельд В. В.Я. Яковлев-Богучарский (по материалам Департамента полиции, Московского охранного отделения и по личным воспоминаниям) // Былое. 1917. № 1 (23).
49. ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 1200. Л. 6.
50. ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 1719. Л. 3–16.
51. ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1899. Д. 1055. Л. 157.
52. ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 13. Ч. 16. Л. 11.
53. ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 200. Л. 29.
54. Николай II и самодержавие в 1903 г.: из итогов перлюстрации // Былое. 1918. Вып. 2 (30).
55. Ефремов В.А. Сыск в политической полиции самодержавной России: историко-правовой аспект.: Дисс. … канд. ист. наук. СПб., 1996.
56. Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии: 1881 – февраль 1917 гг.: Дисс. … канд. ист. наук. Кемерово, 2005.
57. Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. (1902 – февраль 1917 г.) на примере Саратовской губернии.: Дисс. … канд. ист. наук. Саратов, 2006.
58. ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 1719. Л. 12.
59. ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 853. Л. 51, 52.
60. ГАРФ. Ф. 102. 7 делопроизводство. 1903. Д. 1791. Л. 45 об.
61. ГАРФ. Ф. 102. Особый отдел. 1900. Д. 115. Л. 36 об.
62. ГАРФ. Ф. 102. Особый отдел. 1901. Д. 923. Л. 2; Оп. 252. Д. 21. Л. 129, 143–144.
63. ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1901. Д. 672. Л. 4; Д. 923. Л. 2, 4.
64. ГАРФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 723. Л. 2.
65. ГАРФ. Ф. 102. Особый отдел. Д. 5. Ч. 6. Лит. П. Т. 2. Л. 25 об.
66. ГА РФ. Ф. 102. Оп. 316. 1898. Д. 2. Ч. 5. Т. 1. Л. 64.
67. ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 434. Л. 58.
68. Либерализм в России: сборник статей. М., 1996.
69. Сиземская И.Н. Новый либерализм: учение о правах человека и государственной власти // Русский либерализм: Исторические судьбы и перспективы. М., 2000.
70. Межуев Б.В., Ульянова Л.В. Русский консерватизм и народное представительство // Тетради по консерватизму. 2018. № 4. С. 167–177.
71. Гайда Ф.А. Борьба за земство или эффективные менеджеры против самоуправления [Электронный ресурс] // Русская Idea. 2017. 22 ноября / Режим доступа: https://politconservatism.ru/thinking/borba-za-zemstvo-effektivnye-menedzhery-protiv-mestnogo-samoupravleniya
72. ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. Оп. 230. 1902. Д. 835. Л. 3об. – 4.
73. ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 1195. Л. 45.
74. ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902. Д. 1688. Л. 37.
75. ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1905. 2 отделение. Д. 999. Ч. 43. Л. 24.
76. Ульянова Л.В. С.В. Зубатов – «полицейский социалист» или левый консерватор [Электронный ресурс] // Русская Idea. 2015. 30ноября / Режим доступа: https://politconservatism.ru/thinking/sergey-zubatov-politseyskiy-sotsialist-ili-levyy-konservator
77. ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 1791. Л. 5–6.
78. Медоваров М.В. Александр Киреев. СПб., 2019.
79. Пирумова Н.М. Земское либеральное движение: социальные корни и эволюция до начала ХХ в. М., 1977.
80. Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в Первой русской революции. М., 1977.
81. Шелохаев В.В. Кадеты – главная партия либеральной буржуазии в борьбе с революцией 1905–1907 гг. М., 1983.
82. Второй съезд земских деятелей. СПб., 1904. 6–9 ноября.
83. Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в первой русской революции. М., 1982.
84. Гессен В.М. Исключительное положение. СПб., 1908.
85. Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. М., 1928.
86. Аврех А.Я. Документы Департамента полиции как источник по изучению либерально-оппозиционного движения в годы Первой мировой войны // История СССР. 1987. № 6.
87. Чернышевский В.Д. Полиция как орудие карательной политики царизма (1881–1894 гг.) // Освободительное движение в России. Саратов, 1989. Вып. 12.
88. Мулукаев Р.С. Полиция в России (IX в. – начало ХХ в.). Нижний Новгород. 1993.
89. Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16: Политический сыск при царях. М., 1993.
90. Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной России. 4-е изд. М., 1997.
91. Степанов С.А. Черная сотня в России. М., 2005.
92. ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1906. 2 отделение. Оп. 236. Д. 828. Ч. 18.
93. ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 85. Д. 138. Л. 5
94. ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 87. Д. 503. Л. 7, 11, 13–16.
95. ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 527. Т. 1. Л. 152, 153; Т. 2. Л. 12, 31
96. ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 1200. Л. 4 об.
97. ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1900. Д. 528. Л. 5
98. ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1901. Д. 923. Л. 1–2 об.
99. ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 396. Л. 20.
100. ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 527. Т. 1. Л. 152, 153; Т. 2. Л. 12.
101. В.Г. Короленко под надзором полиции, 1876–1903 // Былое. 1918. Кн. 7. Июль. № 13.
102. ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1903. Д. 1992. Л. 4.
103. ГА РФ. Ф. 102. 7 делопроизводство. 1903. Д. 1791. Л. 93.
104. ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902. Д. 1679. Л. 5.
105. Перегудова З.И. Политический сыск России. М.: РОССПЭН, 2000.
106. ГА РФ. Ф. 102. Оп. 295. Д. 7.
107. Лейкина-Свирская В.Р. Интеллигенция в России во второй половине XIX в. М., 1971.
108. Иванов А.Е. Высшая школа России в конце XIX – начале ХХ в. М., 1991.
109. Иванов А.Е. Студенчество России конца XIX – начала ХХ в.: Социально-историческая судьба. М., 1999.
110. Раскин Д.И. Специализация высшей российской бюрократии XIX – начало ХХ в.: образование, профессиональный опыт, продвижение по службе // Из глубины времен. Вып. 3. СПб., 1994.
111. Раскин Д.И. Империя столоначальников // Родина. 2003. № 1.
112. Ведерников В.В., Китаев В.А., Луночкин А.В. Конституционный вопрос в русской либеральной публицистике 60–80-х гг. XIX в. М., 1997.
113. Во главе Департамента полиции: формулярные списки барона И.О. Велио, В.К. фон Плеве, П.Н. Дурново, Н.И. Петрова, Н.Н. Сабурова, А.Ф. Добржинского, С.Э. Зволянского, А.А. Лопухина, С.Г. Коваленского, П.И. Рачковского, Н.П. Гарина, Э.И. Вуича, М.И. Трусевича, Н.П. Зуева // Из глубины времен. Вып. 4–8. СПб., 1995–1997.
114. Янжул И.И. Воспоминания о пережитом и виденном с 1864–1909 гг. М., 2006.
115. Щетинина Г.И. Идейная жизнь русской интеллигенции, конец XIX – начало ХХ вв. М., 1995.
116. Куликов С.В. Государственно-правовой дискурс, императорское правительство и думская оппозиция в начале ХХ в. // Власть, общество и реформы в России (XVI – начало ХХ в.): М-лы научно-теор. конференции 8–10 декабря 2003 г. СПб., 2004.
117. ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1901. Д. 1. Ч. 66. Лит. А. Л. 10 об.
118. ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1905. Д. 1. Ч. 30. Лит. А. Л. 4.

______

Наш проект осуществляется на общественных началах и нуждается в помощи наших читателей. Будем благодарны за помощь проекту:

Номер банковской карты – 4817760155791159 (Сбербанк)

Реквизиты банковской карты:

— счет 40817810540012455516

— БИК 044525225

Счет для перевода по системе Paypal — russkayaidea@gmail.com

Яндекс-кошелек — 410015350990956