В России консерватизм становится фактически официальной идеологией, если и не инициированной сверху, то во всяком оттуда поддержанной. Два основных его недостатка бросаются в глаза. Первый – что он существует пока в зачаточном состоянии; фактически мы проходим стадию инвентаризации русского духовного наследия, второй – что он остаётся верхушечным, слабо затрагивающим основной массив культуры и практическое поведение подавляющего большинства наших граждан.
К тому же пыль от рухнувшего СССР села на многие представления о том, что следует хранить, а что создавать заново. На первое место выдвигается крепость государства, его внешнее могущество, соотносимое с могуществом СССР. Добиваться того, чтобы государство с такой историей, как российское было если не сильнее всех на свете, то во всяком случае достаточно сильным, чтобы заставить себя уважать в мире, естественно для каждого русского патриота. Другое дело, что невозможно достичь этой цели, поставив телегу впереди лошади.
Либерализм всегда делает акцент на общественных институтах, видя в них средство преобразования общества в желательном для него направлении. А консерватизм ставит в центр внимания человека, уклад его души. Либеральный консерватизм ценит общественные институты по достоинству, но большее значение придаёт всё же укладу души. Политика, вообще общественная жизнь, писал П.Б.Струве, должна быть подчинена идее воспитания: «Вне идеи воспитания в политике есть только две возможности: деспотизм и охлократия».[1] Есть, впрочем, ещё одна возможность: сочетание деспотизма и охлократии.
Заметим, однако, что СССР привлекает не только тем, что умел держать «грудь колесом», но и строем своей культуры (в широком, социологическом смысле этого термина). Большевистский переворот не смог всё перевернуть в России вверх дном, хотя и пытался это сделать в первые пореволюционные годы. Большевикам оказал упорное сопротивление быт – понятие, которое тот же Струве возвёл в ранг категориального: «Быт складывается… из того, чему следует не столько наш ум с его остужающей логикой, сколько наши чувства и чувствования, наш позыв, или инстинкт, свободный от умыслов и замыслов». И далее пишет Струве: «явления быта могут быть весьма часто противополагаемы явлениям «идеологии» в том смысле, в каком категория «быта» противополагается категории «долженствования»; но и за бытом стоит – «вековая соборная дума».[2] А по определению Флоровского, быт – «застывшая культура» или отдельные её элементы, генетически связанные с церковной жизнью. В то время как церкви обживали летучие мыши, вынесенные из них чувства и чувствования продолжили своё, так сказать, остаточное существование в народной толще; наряду с некоторыми племенными традициями.
«Ноздрёй» почуяв (использую выражение А.И.Солженицына) относительную устойчивость быта, тов. Сталин совершил на протяжении 30-х годов полуконсервативную полуреволюцию. Коммунистическая идеология чем дальше, тем больше выхолащивалась и вживлялась в быт, отчасти его уродуя, но отчасти позволяя ему сохранять преемственность со «старой» культурой. «Красная» империя подражала «белой» всюду, где подражательные действия не входили в прямое противоречие с застывшими постулатами идеологии. Что было бы, может быть, и не так плохо, если бы не «сапожность процесса» (на сей раз воспользуюсь словами Версилова из «Подростка» Достоевского, сказанными, естественно, по совсем другому поводу).
Тепло быта сохранялось в ячейках семей, покуда это было возможно, в жизненных навыках, передаваемых по наследству. Но без подпитки со стороны полузадавленной (или, точнее, на девять десятых задавленной) Церкви и полуомертвевшей культуры оно выхолащивалось и оттуда. А с начала 90-х годов все человеческие слабости, не встречая более преград, прорвались наружу и полузатопили личную и общественную жизнь корыстью, пьянством, развратом, жестокостью etc. К старым порокам, как сказал бы Ключевский, добавились новые соблазны, хлынувшие с Запада, более всего из Соединённых Штатов, и овладевшие воображением в первую очередь молодёжи.
До какой степени дошла американизация нашей молодёжи, без ограничений поглощающей острые блюда заокеанского изготовления, можно только догадываться. Отметим, что даже демонстрация патриотического чувства в молодёжной среде иной раз производит впечатление, что оно здесь подменено чувством «своей команды», а это совсем не то же самое. Впрочем, ту же напасть претерпели и европейцы, так что это у нас общая с остальной Европой проблема.
***
Основные сферы воздействия американизма на сознание и особенно подсознание молодых людей – кинематограф и музыка. Похоже, что деятели Голливуда взяли на вооружение девиз одного римского автора II века: «продуманно творить чепуху». Но чепуха – самая безобидная часть голливудской продукции. Если обратиться к «принципиальным» фильмам, на которых строится мировоззрение, то за последние полвека здесь произошли радикальные перемены. Полвека назад Америка ещё была, пусть и с большой натяжкой, христианской страной. С тех пор большей частью media и, в первую очередь, Голливудом овладела контр-элита, выступившая под знаменем неомарксизма и мультикультурализма и по степени идеологической одержимости не сильно отличающаяся от раннесоветской контрэлиты. «Трендом» стало наступление животности во всех её видах, включая самые отталкивающие. Запредельную жестокость, например, демонстрируют не только отрицательные персонажи, но и условно-положительные. Стыд (проистекающий из ощущения, что у человека есть не только животное тело, но и душа) стал исчезающе малой величиной: дело дошло до того, что на экране показывают отправление естественных надобностей. Такая здесь сложилась установка: естество свято во всех его проявлениях, даже самых непрезентабельных.
Всегда считалось, что изжить у нас грубость и бескультурье помогут западные влияния, но сейчас Запад шлёт нам свою грубость и бескультурье, что в иных случаях похлеще наших собственных (обходительность, порядочность сохраняются, как истаивающие остатки прежних обычаев). Сквернословие, например, всегда было нам хорошо знакомо, но «культурную» санкцию ему дал именно Голливуд.
Конечно, среди огромного количества фильмов, выпускаемых «фабрикой грёз», и сейчас ещё есть неплохие; случаются даже шедевры, хоть и очень редко. Но как раз в числе последних есть такие, что позволяют себе убийственную критику в адрес самого Голливуда. Навскидку: в фильме «Звёздная карта» Д.Кроненберга (2014) мир Голливуда – это мир циников, наркоманов, истериков, кровосмесителей, извращенцев всякого рода; подразумевается: что хорошего может изойти из этого гнилого места? Находятся молодые люди, которые бросают этому миру вызов, кончая демонстративным самоубийством; как говорит один из них, «смерть – возвращение надежды». В другом фильме, иронически названном «Боже, благослови Америку», Б.Голдсуэйта (2011) герои, немолодой мужчина и девочка, попавшие в Голливуд, перед собственной смертью расстреливают здешнее «звёздное» шоу; мужчина ещё успевает выкрикнуть ему свой приговор: Голливуд стал «позором Америки», «средоточием жестокости и порока».
Это своеобразное поселение на склоне горы Маунт-Ли, именуемое Голливудом и до сих пор вызывающее у многих телячий восторг, консервативная Америка считает главным злом в своей стране. Выражаясь поэтически, ангел смерти простёр над ним свои крыла, тень от которых простирается далеко вокруг. Недаром входящие в силу на Юге и Среднем Западе нео-пуритане в буквальном смысле собираются идти на Голливуд войной.
И как же нам быть: ждать, когда нео-пуритане, развернув кромвелевское «знамя истины», пойдут штурмовать Маунт-Ли? Или не ждать?
***
Что касается музыкальной сферы, то здесь разобраться с демоническими силами значительно сложнее.
Кто-то может задаться вопросом, а так ли уж важно, какую музыку слушает народ? Платон и Аристотель считали, что очень важно; расходясь в других вопросах, они были единодушны в том, что музыка определяет нравы даже в большей степени даже в большей степени, чем политика. И сходились во вкусах: греческому духу отвечает дорийская музыка, выражающая «мужественность и торжественность» (Платон), «величественность и устойчивость» (Аристотель). И совсем не отвечает проникающая из Малой Азии, вместе с женоподобными жрецами Диониса, фригийская музыка с громыханием барабанов и кимвалов, гудением рогов и визгом флейт; Платон считал, что её ритмы – лучшее средство для выражения «низости, наглости и безумия». Её распространение, по мнению некоторых историков, стало одной из причин упадка и в конечном счёте гибели греческого духа.
Можно обратиться к гораздо более близкому примеру СССР. Посмотрите фильм Дзиги Вертова «Человек с киноаппаратом» (1929). Это классика документалистики, но меня сейчас не искусство оператора или режиссёра интересует, но самые реальности, попавшие в объектив. Мы видим здесь рядоположенные «картинки», не связанные общим значением; в этом обществе нет «музыки». Я употребляю это понятие в том значении, какое придал ему Шиллер и позднее подхватил Ницше: «музыка» – определённый строй души.
Я привёл в пример фильм Вертова, но такое же впечатление всеобщей неприкаянности оставляют и многие художественные фильмы 20-х годов (я исключаю целеустремлённо-революционные сюжеты). Осталась в прошлом «утончённая и незабвенная ткань русского быта», по выражению И.А.Ильина, отличная своей особой «музыкальностью».[3] Её сменила какофония речей и поступков людей, будто выброшенных на берег после кораблекрушения.
Должны были наступить 30-е годы (полуконсервативной полуреволюции), чтобы в обществе, которое отныне именовалось советским, родилась некоторая «музыка», а с нею зазвучала и музыка без кавычек. На протяжении 30-х и последующих военных лет было создано множество замечательных песен (кстати, «песни гражданской войны», лучшие из них, почти все были созданы с запозданием – в те же 30-е годы), без которых невозможно представить ни успехи в жизненном строительстве, поскольку таковые вообще имели место, ни победу в Великой войне. Как справедливо замечает Х.Гюнтер, «массовая песня (30-х годов) рождается из глубоких слоёв общественной психики»; она свидетельствует о возвращении «теплоты» и «сердечности», хотя бы и в строго охраняемой ограде.[4]
Конечно, в те же годы звучала и совсем другая «музыка» – подобная хору узников из бетховенского «Фиделио», доносящемуся из подземелья. Каким контрапунктом связать энтузиастические звучания времени с «музыкой подземелья» – вопрос чрезвычайно сложный и во всяком случае выходящий за рамки нашей темы.
Сегодня в российском обществе нет «музыки». Для молодого поколения вакуум заполняется продукцией почти исключительно американского происхождения; или, точнее, афро-вестиндского – прошедшей обработку на американском Юге; под её влиянием создаётся и большая часть попсы. Как ни странно это может показаться, но популярное у нас когда-то motto «Сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст» в своё время звучало, в том или ином виде, также и у американцев. Даже с учётом аранжировки, приноровленной к европейско-американскому уху, джаз воспринимался им как нечто чужеродное. Прошли годы, прежде чем оно привыкло к новым, причудливым звучаниям. Ещё больший успех ждал впереди рок-н-ролл. Хотя и сегодня эта музыка встречает неприятие даже в Америке. Даже в Голливуде. Так, в фильме А.Шенкмана «Рок на века» (2012) дан намек, а в фильме Д.Кампмайер «Гончий пёс» (2007) прямо говорится, что рок – «от семени дьявола».
В обоих случаях имеется в виду, что рок – это подавляющая власть ритма. (Для сравнения: в том, что называют русским роком, часто превалирует текст). Это прорвалась в наше время древняя дионисийская стихия «отрицания всего» – ради одного лишь оргийного безумия.
На ставшей популярной телепередаче «Голос. Дети» нельзя не заметить, что большая часть исполняемых вокальных номеров – афро-американского происхождения. Дети демонстрируют русскую «всемирную отзывчивость», с большой точностью (по крайней мере, на мой непрофессиональный взгляд и слух) имитируя исступления заокеанских певцов. Остаётся загадкой, насколько эта музыка соответствует их душевному строю. Мне, например, в юности нравился Элвис Пресли (я и сейчас к нему не совсем равнодушен), но строй души, моей и моих ровесников, определяла классика (популярные песни 30-х – 40-х годов тоже отталкивались от классического мелоса). Говорят, что сейчас классика устаревает, что молодые поколения перестают её «слышать», и это очень похоже на правду.
Но и американский путь ведёт в никуда, точнее, не туда. Рок-музыку всё больше вытесняет рэп, а это, собственно, вообще уже не-музыка. Возможно, что будущее Америки предвосхищает странная «плакальщица из Лос-Анджелеса» в фильме маститого Д.Линча «Малхолланд драйв» (2001; это, кстати, тоже анти-голливудский фильм): она поёт о смерти и ни о чём другом петь не может. Неконтролируемый разгул низких инстинктов, чем упивается Голливуд во многих своих фильмах и к чему в конечном счёте склоняют рок и рэп – это «драйв» к смерти.
Национальная самоидентификация в музыкальной сфере потребует прихода личностей, одарённых «вещими ушами», которые сумеют обратиться к онтологии музыкального чувства – к дремлющим органическим силам «русского мира», к фольклорным корням, к изначальным церковным распевам, к основам классической традиции. Но, возможно, с включением в этот новый синтез элементов афро-американской или какой-то другой инокультурной музыки.
Политика и право целиком располагаются в сфере сознательного. Но под нею простирается «магма» бессознательного, управлять которою посредством рациональных выкладок трудно, если вообще возможно. С другой стороны, рискованно отдавать её целиком «на откуп» художественному воображению. Только вера, в нашем случае это православие, способна связать «сердца и утробы» (Откр. 2 : 23), светлое и тёмное поле мыслечувствия, «поставить на место» низкие инстинкты и, более того, заставить их «работать» на высшие ценности. Только такая «музыка» способна вдохнуть новую жизнь в народное тело.
«Дайте нам чувство, а не теорию!» – пророчески взывал в свои времена историограф Карамзин.[5] Хотя, конечно, без теории тоже никак не обойтись.
[1] Струве П.Б. Patriotica. М. «Республика». 1997, с. 198.
[2] Струве П.б. Избранные сочинения. М. «Росспэн». 1999, с. 391, 392
[3] Ильин И. Одинокий художник. Статьи. Речи. Лекции. М. «Искусство». 1993, с. 120.
[4] Гюнтер Х. Архетипы советской культуры. Режим доступа: media.Is.urfu.ru/493/1258/2726/2592/1235/
[5] Карамзин Н. Избранные сочинения. М. – Л. 1964. Т. 3, с. 161.
