Русская Idea: 11 ноября 2018 года исполняется 100 лет с подписания Компьенского перемирия, закончившего Первую мировую войну. Как известно, Россия не принимала участия ни в этом событии, ни в подписании мирного договора в Версале. Нередко можно услышать сожаления по поводу того, что Россия не оказалась в числе стран-победительниц в Первой мировой войне. Однако что в действительности могла получить Россия по итогам Первой мировой войны? Не случилось бы так, что Россия – наподобие Италии – превратилась в «обиженного» в стане победителей? И к каким последствиям бы это привело?
Мы начинаем разговор на эту тему статьей нашего постоянного автора Фёдора Гайды, в которой подробно разбираются амбиции Российской империи – как ее правящей элиты, так и оппозиции – в ходе Первой мировой войны. Что могло бы случиться со страной в случае успешной реализации этих амбиций, мы попробуем поговорить в наших следующих материалах.
***
Взгляд на внешние притязания России по результатам победы в Первой мировой войне был вполне схож даже у столь заклятых врагов, какими являлись самодержавная власть и либеральная оппозиция. Этот взгляд, в целом, сложился уже осенью 1914 года – после вступления в войну Османской империи. И у правительства, и у либеральной общественности не было никаких сомнений, что война в основе была оборонительной и справедливой. Лидер кадетов Павел Милюков даже писал, что война велась «за осуществление прав народностей, за восстановление поруганных начал международного права и за создание прочного мира на основе справедливого решения всех накопившихся конфликтов и последующей замены вооруженного мира обязательным посредничеством в случае будущих столкновений»[1].
Притязания
Черноморские Проливы рассматривались как основной послевоенный приз России. Проливы имели для страны и оборонительное, и торговое значение. Контроль над ними позволял превратить черноморскую акваторию во внутреннюю (второе Азовское море) и не тратить средств на оборону протяженного побережья. Через Проливы проходил основной торговый путь России, который ставился под угрозу в случае любого военного конфликта (например, в период итало-турецкой войны 1911-1912 годов и Балканских войн 1912-1913 годов). Простая нейтрализация Проливов не позволяла снять подобную угрозу. В феврале 1915 года была заключена секретная Петроградская конвенция Антанты о послевоенной передаче России Константинополя и черноморских Проливов с прилежащими территориями.
Россия также выдвинула претензию на Великую Армению – до юго-восточного черноморского побережья, г. Сивас на западе и г. Диарбекир на юге. Россия признавала права Франции на Сирию и Британии – на Месопотамию (совр. Ирак) и Трансиорданию (совр. Иордания). Таким образом, французская зона становилась буферной между британской и российской. В Палестине предполагалось ввести международное управление, обеспечивающее религиозное и этническое разнообразие. Эти принципы в мае 1916 года были положены в основание трехстороннего соглашения о послевоенном разделе азиатских владений Османской империи («соглашение Сайкс-Пико»).
Россия также предполагала получить Галицию и Угорскую Русь, то есть земли до Карпат и на их западных склонах. Такие увеличение российской территории укладывалось как в этнографическую, так и в оборонительную логику. Опасения Петра Дурново по поводу антирусских настроений в Галиции отметались. Подобные планы согласовывались с союзниками уже в первые недели войны. А в ноябре 1914 года Николай II в разговоре с послом Франции Морисом Палеологом также заявил претензии на Буковину и Восточную Пруссию. Как отмечал через несколько месяцев Милюков, «Кенигсбергская губерния», населенная 1,5 млн немцев, в составе России стала бы всего-навсего еще одной остзейской губернией, наряду с Курляндией, Лифляндией и Эстляндией[2].
И российские власти, и общественность выступали за расчленение Австро-Венгрии, что изначально встретило сопротивление союзников: подобные планы блокировали возможность ведения сепаратных переговоров с Дунайской монархией о ее выходе из войны. В России настроения были иными, и пощады никто давать не собирался. На развалинах Австро-Венгрии должны были появится сильные и, как почему-то предполагалось, союзные России славянские государства. Милюков в 1916 году писал не только о создании Югославии и Чехословакии, но и о их соединении «Славянским коридором» (80-100 км шириной и 200 км длиной), который, в свою очередь, разделил бы Австрию и Венгрию[3].
Польский узел
Основной проблемой на западном направлении была Польша. Трудной военной задачей была оборона «польского выступа», уязвимого в случае двойного удара из Восточной Пруссии и Галиции. Традиционными были и русско-польские противоречия. В случае войны они могли обернуться массовым дезертирством поляков или даже антирусским сопротивлением. Однако ничего подобного не произошло. Основной угрозой поляки воспринимали Германию. Уже в первые дни войны российское правительство и военная власть попытались сыграть на этих настроениях. 1 августа 1914 года вышло воззвание к полякам Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича (младшего), проект которого был составлен неформальным лидером Совета министров Александром Кривошеиным при участии ряда правительственных и общественных деятелей. Воззвание призывало поляков сплотиться вокруг России во имя объединения всей Польши «под скипетром русского царя». При этом полякам обещались земли на западе и широкая автономия[4].
Воззвание, имевшее конъюнктурный характер, вызвало целый ряд вопросов. В нем прямо осуждались разделы Польши 1772-1795 годов, в которых Россия приняла столь активное участие. Таким образом, давался намек на справедливость границ 1772 годов, за которые боролись поляки во время мятежей 1830-1831 и 1863-1864 годов. Сама постановка вопроса создавала проблему: Россия будет бороться за свои государственные интересы или за национальные интересы Польши? Уже осенью 1914 года в императорском Совете министров начались горячие споры по польскому вопросу. Через полгода сторонники широкой автономии взяли верх, и в марте 1915 года соответствующий проект послевоенного устройства Польши был подписан царем. Предполагались свобода церкви, языка, самоуправления. Граница устанавливалась по этнографическому принципу: восточная – по образцу 1815 года, на западе в состав Польши включались западная Галиция, восточная Познань и южная Силезия.
Весной 1915 года председатель Польского коло Государственного совета гр. Сигизмунд Велёпольский выступил с запиской на имя председателя российского правительства, в которой призвал к созданию в польской автономии особого парламента и управления, а также утверждению официального статуса польского языка. Сформированное для рассмотрения этого вопроса совещание, включившее русских и польских общественных деятелей, ни к чему не пришло. За это время немцы оккупировали польские земли. В июле 1915 года известный консервативный общественный деятель Федор Самарин прислал премьеру Ивану Горемыкину подписанную рядом политиков разных взглядов (в частности, кадетом Александром Корниловым и правым Львом Тихомировым) записку о польском вопросе, в которой в соответствии с русскими интересами предлагалось даровать Польше полную независимость. В этом случае русско-польские отношения, по мнению авторов записки, в послевоенное время развивались бы в более благоприятном для России ключе.
В ноябре 1916 года Германия и Австро-Венгрия провозгласили создание польского государства под общим протекторатом обеих империй. В январе 1917 года германо-австрийскими оккупантами был открыт польский Государственный совет. Эти события спровоцировали очередное обсуждение судьбы Польши в петроградских кабинетах. Незадолго до Февральской революции прошло особое совещание по польскому вопросу под председательством последнего главы императорского правительства кн. Николая Голицына, на котором присутствовали министры, председатели законодательных палат и др. лица. Такие консерваторы, как председатель Государственного совета Иван Щегловитов и государственный секретарь Сергей Крыжановский, выступили за предоставление Польше полной независимости, большинство поддержало проект унии – полной государственной самостоятельности при сохранении польской короны за русским царем. Ситуация была достаточно очевидной: польская независимость была лишь вопросом времени.
Временное правительство сразу поддержало эту идею.
Контуры будущего
В целом, западная граница России в русских правительственных и оппозиционных кругах мыслилась примерно такой, какой она была определена в Потсдаме в 1945 году. Предполагалось установление западной границы Германии по Рейну, а также раздел колоний Германии между Британией, Францией и Японией. Экономисты настаивали на послевоенном открытии германского внутреннего рынка для российской сельскохозяйственной продукции: как хлебной, так и животноводческой[5]. Российские правые, полностью пересмотревшие свои взгляды, стали инициаторами внутрироссийской борьбы с «немецким засильем». В конце 1916 года в ведомстве министра иностранных дел Николая Покровского была составлена записка о будущем устройстве Германии. Предполагались ее демилитаризация, упразднение германских монархий и создание республиканского федеративного устройства. Составленный на основе записки меморандум был передан французскому послу и вызвал полное одобрение правительства Франции[6].
Однако по мере затягивания войны во властных и консервативных кругах России все активнее озвучивалась точка зрения, что послевоенные интересы страны и ее союзников серьезно разойдутся. Не случайно Павел Крупенский в письме графу Алексею Бобринскому отмечал, что «Германская республика с ничтожной армией» будет выгодна союзникам России, но не ей самой[7]. Осенью 1916 года министром путей сообщения (и впоследствии премьером) Александром Треповым на правительственном уровне была озвучена мысль, что радикальное послевоенное ослабление Германии не соответствует интересам России[8]. Однако подобное мнение вплоть до 1917 года не получило воплощения в каких-либо значимых шагах, а после Февраля – тем более: Временное правительство свято верило в добрые намерения союзников.
Последнее (отнюдь не по значению), что стоило бы отметить касательно внешней политики России накануне февраля 1917 года – это укрепление русско-японских отношений. В 1907 и 1912 годах страны подписали два соглашения о разделе сфер влияния на Дальнем Востоке. В годы войны Япония поставляла России сырье и вооружение. Летом 1916 года было заключено секретное соглашение сроком на 5 лет, по которому Россия и Япония должны были согласовывать друг с другом все действия в Китае и оказывать друг другу поддержку вплоть до военной. Таким образом, закреплялся стратегический двусторонний военно-политический союз, потенциально направленный против американской или английской активности в регионе.
Коренным переломом в вопросе войны для России стала Февральская революция. Для значительной части российского общества, изначально поддержавшего войну, основной задачей выступали внутренние реформы, проведение которых ожидалось не только после, но и в ходе самой войны. Уже через несколько месяцев после ее начала в общественных кругах возник устойчивый образ «внутреннего немца»: сперва он мешал ведению войны, потому стал готовить сепаратный мир, после чего был, наконец, свергнут в феврале 1917 года. Однако сразу оказалось, что без «немца» воевать стало значительно труднее. 14 марта 1917 года Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов принял обращение «к народам всего мира», в котором заявлял, что «наступила пора начать решительную борьбу с захватными стремлениями правительств всех стран»[9]. Избавившись от «Милюкова-Дарданелльского», коалиционное Временное правительство в мае официально отказалось от требования «аннексий и контрибуций». Подобное поведение вызвало понимание и даже сочувствие у союзников: они отмели идею коллективного отказа от «аннексий и контрибуций», но ведь если самой России после победы ничего не надо, то это ее личное дело. В такой ситуации готовность Германии к открытию мирных переговоров (особенно в случае победы в ней демократических сил) только возрастала. Смысл войны после этого свелся к разрушению «германского милитаризма», но уже летнее наступление 1917 года показало, что подобного мотива было явно недостаточно.
Россия и Версальский мир 1919 года
В подписании Версальского договора Россия участия не принимала. Большевики подписали сепаратный Брестский мир, а антибольшевистские силы не могли претендовать на то, чтобы участвовать в конференции от имени всей страны.
Однако пофантазировать на тему российского участия вполне возможно. Пусть академическое сообщество не судит строго. Итак, Россия оказалась бы в числе победителей. Скорее всего, мир был бы подписан еще в 1918 году, поскольку именно крах Восточного фронта, а также украинский хлеб позволили Германии продержаться значительно дольше. Вполне вероятен стал бы раздел османского наследства между Россией, Британией, Францией, Италией и Грецией – хотя бы на бумаге. Именно выход России из войны и последующий военный союз Советской России с Ататюрком предоставили новой Турции путевку в жизнь.
Однако ситуация в новой послевоенной Европе для России в любом случае складывалась бы неблагоприятно. Основным победителем на западе становилась Франция, претендовавшая на доминирование в континентальной Европе. Ее союзником в Восточной Европе неизбежно должна была стать Польша, выдвигавшая территориальные претензии в отношении всех своих традиционных и новоявленных соседей. Россия, получавшая естественного союзника в лице новой, но слишком серьезно ослабленной Германии, в течение длительного времени не смогла бы на нее опереться. Однако усиление Германии создавало бы угрозу роста прогерманских настроений в российских «немецких» губерниях – в первую очередь, в Кенигсберге. В подобной ситуации вряд ли стоило бы надеяться на однозначно пророссийскую политику со стороны «Малой Антанты» (Югославия, Румыния, Чехословакия). Она могла быть антивенгерской и антипольской, но не антифранцузской.
Основным противником России вновь становилась Британия, что было чревато конфликтом в зоне Проливов, в Персии и на Дальнем Востоке. Например, вполне можно было ожидать возникновения антироссийского и поддерживаемого британцами движения в таком крупном городе, как Константинополь. Неизвестно, кто был бы более заинтересован в возрождении Германии – Россия или Британия. Но также не исключено, что лет через двадцать – скажем, в 1941 году – им пришлось бы срочно создавать новую антигерманскую военную коалицию. Она даже могла бы называться «антигитлеровской».
Но основной угрозой для России оставалась угроза внутренняя. Политическое противостояние после войны должно было только обостриться. При этом страна вставала перед задачей ускоренной индустриализации – в первую очередь, из военно-стратегических соображений («иначе нас сомнут»). Осуществление ее в условиях острого внутриполитического кризиса было бы невозможно.
[1] Милюков П.Н. Цели войны // Ежегодник газеты «Речь» на 1916 год. Пг., 1916. С. 29.
[2] Милюков П.Н. Территориальные присоединения России // Чего ждет Россия от войны? Пг., 1915. С. 55-56.
[3] Милюков П.Н. Цели войны // Ежегодник газеты «Речь» на 1916 год. С. 90-108.
[4] Речь, 2 августа 1914 г.
[5] Напр.: Туган-Барановский М.И. Война и народное хозяйство // Чего ждет Россия от войны? С. 21-22.
[6] Михайловский Г.Н. Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства: 1914-1920. М., 1993. Т. 1. С. 231-236.
[7] РГАДА. Ф. 1412. Оп. 3. Д. 996. Л. 13.
[8] Михайловский Г.Н. Ук. соч. С. 221-224; Шаховской В.Н. «Sic transit gloria mundi» (Так проходит мирская слава): 1893-1917 гг. Париж, 1952. С. 169-171.
[9] Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов в 1917 году. Л., 1991. Т. 1. С. 323-324.