Принято говорить, что консерватизм вошел в моду чуть ли не в последние годы, и это связано с недавней идеологической трансформацией нынешнего постсоветского режима. А, мол, раньше в образованных кругах бесповоротно доминировал либерализм, а еще раньше самым выигрышным словом было слово «демократы».
Все это, на самом деле, правда лишь отчасти. Я живу на свете уже 40 с лишним лет, и я не помню на самом деле такого момента в своей жизни, когда слово «консерватизм» не было в высшей степени респектабельным, когда представители самых передовых кругов в нашей стране гордо не величали себя «консерваторами», возводя свою идейную родословную к либо к Достоевскому с Вл. Соловьевым, либо к Берку с Хайеком.
Консерватизм вошел в моду в России на рубеже 1960-х и 1970-х годов, и после этого он никогда из нее не выходил. С этого момента революционаризм левого толка стал в СССР почти маргинальной идеологией, которой пленялись только скучающие от вынужденной бездеятельности активисты международных молодежных движений. Вся остальная российская общественная мысль – от Аверинцева до Стругацких – переживала консервативный ренессанс, фактически никогда не прекращавшийся. Именно в этот Ренессанс и была заново открыта советской интеллигенцией русская религиозно-философская мысль, тогда же был прочитан Бердяев, проштудирована «Философия неравенства», вновь пережиты и переосмыслены «Бесы» Достоевского – именно как вдохновенное пророчество о будущем революционного движения, а не как памфлет против конкретно Грановского или же Бакунина.
Горбачевская «гласность» поначалу пыталась немного оживить этот совсем заглохший с конца 1960-х годов лево-революционный пафос – но атмосфера нового сближения с США вновь сделала актуальным консерватизм – только уже в отчетливо рыночном его изводе.
Антикоммунистическая «революция» 1990-х прошла под возгласами о богопротивности всех «революций»и потому, собственно, никем за революцию изначально и не почиталась. Будущий баритон российского либерализма Юрий Шевчук спел о том, что «революция научила нас верить в несправедливость добра», и почти всем слушателям было понятно, что на события 1989-1991 годов эта характеристика принципиально не должна распространяться. Консервативный цикл Александра Солженицына «Красное колесо» был различными «узлами» перепечатан чуть ли не всех главных толстых журналах Москвы – но, кажется, в героях антикоммунистического движения героев «Красного колеса» разглядел только писатель Валентин Распутин, но сделал он это как раз в той своей речи 1989 года, в которой призвал к выделению Российской Федерации из СССР, предварив тем самым программу ДемРоссии.
И в годы ельцинизма победители-демократы удивительно быстро стали называть себя «консерваторами», намекая, что настоящими революционерами-радикалами как в эпоху Достоевского, так и сегодня, оставались и остаются коммунисты и ультра-националисты. По моему, не только черномырдинский «Наш Дом – Россия», но и даже гайдаровский «Выбор России» называл себя консервативной партией.
Некоторый перелом наступил только в последние годы – начиная с нулевых, когда многие группы интеллектуалов – преимущественно молодых, но не только – стали критиковать «консерватизм» именно как идеологию существующего режима. Люди, условно говоря, Болотной площади могли называть себя как угодно – «националистами», «коммунистами», «либералами», но бренд «консерватор» жестко был закреплен за их общими противниками. Кстати, тогда же в либеральных кругах произошла позитивная переинтерпретация термина «революция» – и, думаю, нынешний Шевчук поостерегся выступать перед «болотной» аудиторией со своей обличительной песней.
Была, однако, во всем прежнем еще досоветском консерватизме одна большая червоточина, которая, собственно, и не позволила ему ничего реально сохранить и предохранить. Антикоммунизм логично вел интеллектуальных консерваторов к отвержению утопизма, к полному отрицанию любых культурных и социальных преобразовательных проектов. Выражение «консервативный утопизм» воспринималось не столько как нелепый оксюморон, сколько как обозначение чего-то пред-тоталитарного и даже крипто-фашистского. Я впервые услышал это выражение из уст литературоведа Натальи Трауберг в ее лекции о Честертоне, который она прочитала в помещении магазина «Фаланстер». Но выражение показалось мне хорошо знакомым – ибо о чем-то подобном я читал в работах Сергея Аверинцева и Ренаты Гальцевой, в особенности тех, что выходили в сборниках ИНИОН «для служебного пользования».
На помощь современным консервативным интеллигентам пришла русская философия периода эмиграции, в лице Семена Франка или отца Георгия Флоровского осудившая утопизм как романтическую попытку перестройки «жизни» на каких-то позитивных началах. Эта консервативная критика утопизма оставляла без ответа только один вопрос – что такое «реальность» и как с этой реальностью следует взаимодействовать «консерватору». Проще говоря, какую реальность надлежит «консервировать» защищать, предохранять – в том числе от самых разных утопий.
Легче всего было согласиться с либералами, что такая реальность – это рынок, мир свободной торговой конкуренции. И вот такое согласие мгновенно обнуляло весь охранительный потенциал умеренного «консерватизма», или либерал-консерватизма. И в самом деле если рынок – это и есть реальность, это и есть та самая настоящая жизнь, которой противостоят утопические грезы романтиков – правых или левых, значит, настоящий реальный человек – это человек, участвующий и побеждающий в торгово-экономической конкуренции. Тем, кому эта конкуренция по тем или иным причинам не нравится, – это «совки», как выразился еще в далеком 1992 году писатель Александр Генис. Значит, настоящая культура – это та, которая хорошо на рынке продается, а настоящее государство – то, которое успешно включается в глобально-рыночное разделение труда.
Соответственно, те отрасли культуры и народного хозяйства, которые бесперспективны с рыночной точки зрения, должны быть уничтожены или же переведены на коммерческие рельсы.
Ну в общем мы видим, как легко этот вроде бы благородный антиутопический «консерватизм» не просто легко смыкается с самой радикальной рыночно-либеральной философией, а просто оказывается могучим метафизическим фундаментом радикального либерального реформаторства. С уже изведанным нашей страной печальным эффектом.
Вот и получается, что самое радикальное очищение от утопизма, который произвела русская религиозная философия в первую очередь в эмиграции, именно с консервативной точки зрения опасно и, более того, глубоко порочно. Что настоящий русский консерватизм, который хочет реально что-то охранять и предохранять в своем Отечестве и при этом не сводиться к общим благородным словам, должен переосмыслить свое отношение к утопии – переосмыслить представление о «реальности» – так, чтобы выражение «консервативный утопизм» перестало казаться какой-то интеллектуальной пугалкой.
Русская философия пока не смогла всерьез осуществить это переосмысление, которое заставило бы ее иначе, более серьезно отнестись буквально ко всем якобы утопическим социальным проектам «русской идеи» – от всемирной теократии Вл. Соловьева до идеократии евразийцев. Некоторым исключением можно считать идеи Александра Дугина – главного «консервативного утописта» наших последних лет. Но подлинная энергия «русской идеи», то есть консервативной «русской утопии» ушла в последние годы из философии в область русской фантастики. Именно фантастика, а не философия стала фактически голосом того самого «совка», который отказывался считать «реальностью» разрушенное диким рынком государство 1990-х годов и который не отрекся от утопической веры в возрождение державы. По этой причине соединение консервативной русской философии и вроде бы такого футуристического жанра как фантастика было бы очень полезно для обретения того консервативного самосознания, которое действительно могло бы препятствовать движению общества «назад и вниз, к хаотической тьме, возврату к первобытному состоянию».
И если бы Бердяев вдруг воскрес и продолжил бы писать свою «Русскую идею», то повествуя о 1990-х годах, он включил бы в нее не только наших профессиональных философов, но и тех писателей, художников и музыкантов, кто несмотря на всю критику справа и слева не переставал мечтать о лучшем мире и лучшей России, кто грезил не только о возрождении сверхдержавы, но и о преображении всей действительности, воскрешая надежды славянофилов, Достоевского, Вл. Соловьева, Николая Федорова. Именно тех, кого общественная мысль и считала настоящими русскими консерваторами.
Об авторе: Борис Межуев
Комментарии к архивным материалам закрыты. Однако Вы можете высказывать свое мнение в нашем Телеграм-канале, а также в сообществе Русская Истина в ВК. Добро пожаловать!
Также Вы можете присылать нам свое развернутое мнение в виде статьи или поста в блоге.
Чувствуете в себе силы, мысль бьет ключом? Становитесь нашим автором!
ЯВ говорит:
Юрий Белов говорит:
Лев гореликов говорит:
Лев гореликов говорит:
Лев гореликов говорит:
Лев гореликов говорит:
Роман Максишко говорит:
Роман Максишко говорит:
T55M говорит:
T55M говорит:
Роман Максишко говорит:
ПК говорит: