Прибежали в избу дети…

Достославный «Шарли Эбдо» в очередной раз превзошел себя. Куда там дебильным шаржам на якобы пророка, в которых и от пророка-то ничего нет — видны только белая блямба на голове и выпученные, как у лягушки, глаза. Могли бы просто лягушку нарисовать и подписать «пророк», ничего бы не потеряли; впрочем, возможно, они там такие мастера живописи, что обычную лягушку изобразить уже просто не в состоянии. Времена Леонардо давно прошли. Куда там бравому изображению христианской святой троицы в виде двух голых педиков — старого жарит пристроившийся со спины молодой, а из задницы у него, у молодого, вылетает облачно с надписью «Дух Святой»… В конце концов, Господь поругаем не бывает; эти картинки не Его характеризуют, а тех, кто их рисует. Но теперь шутки кончились, оставшиеся в живых вольнодумцы решили сказать своё веское слово и о текущей политике. Руины Донбасса, посреди заваленной обломками площади стоят четверо уродцев (трое мужчин и женщина) и судачат: после перемирия скучно стало, не учинить ли нам что-нибудь с карикатуристами? Представления о том, чем могут быть заняты мысли израненных, голодных людей, потерявших кто жену, кто ребенка, кто мать, впервые за несколько месяцев вылезших из подвалов, не пригибаясь, несомненно, делают честь европейской цивилизации. Других забот у выживших нету, кроме ихних карикатуристов! Мы всё ждем, когда у них там в светлом демократическом раю глаза откроются и сострадание проснется — вот вам их глаза и вот вам их сострадание. Тираж два с лишним миллиона. Жё суи Шарли, блин. Эх, давненько они не голодали, давненько не сидели под бомбежками… Не то знали бы, о чем думают в такое время люди. Так и просится на язык большевистское «зажрались». Об этом показательном казусе уже много гомонят, и я не стал бы множить словесную энтропию, если бы хотел написать всего лишь об очередном достижении прогрессивной постмодернистской культуры. Но — нет. Потому что какой там прогресс и какой там постмодерн! Мы в замшелом своем СССР прошли это чуть ли не сорок лет назад. Ей-ей, Россия — Родина слонов. Я гляжу на эту карикатуру и отчетливо вспоминаю то ли еще февраль, то ли уже март 79-го года. Еще почти год оставался до ввода наших войск в Афган, но обстановка там была уже аховая, стрельба в провинциях становилась обычным делом, и те, кого позже стали называть «духами», уже зверствовали вовсю — и против правительственной администрации, и против наших спецов, как гражданских, так и армейских. И вот проскочила информация, что в Герате захвачена группа наших военных советников (с семьями, кажется, но не поручусь) и с них со всех по старому и красивому восточному обычаю живьем содрали кожу. Советская интеллигенция мгновенно откликнулась анекдотом-загадкой. Мол, ну-ка угадай, что такое: ни рожи, ни кожи? Ответ: советские военные советники в Герате. Я отчетливо помню очередное товарищеское, почти семейное чаепитие в китайском кабинете нашего института, безмятежного храма чистой науки — кушаем, запиваем, на высочайшем интеллектуальном уровне обсуждаем проблемы современного востоковедения и ужасы окружающего тоталитаризма, и один из аспирантов тогдашних, года на два постарше меня, талантливый, яркий молодой специалист, из состоятельной интеллигентной семьи, рассказывает эту загадку. И все смеются. А кто-то скорее с восхищением, чем с негодованием крутит головой: «Ну, ты ваще…» И я тоже, поглядывая на окружающих, растерянно подсмеиваюсь, потому как всем же смешно, а уж всяко они не глупей меня, скорее всего — умней, вон как складно тоталитаризм ругают, столько знают всего неприглядного, наперебой только и рассказывают, как кого терроризировали… Что роднит тогдашнюю советскую интеллигенцию и нынешних французских карикатуристов? Казалось бы — ничего. Ни уровень потребления, ни язык, ни быт. Ни средства транспорта. Ни жилплощадь. Ни степень доступности контрацепции. Ни система голосования. Но что-то ж было общее, коль чувство юмора оказывается одним и тем же? Полная безответственность. Долгое и безбедное существование в башне из слоновой кости. Нулевое влияние на ход реальных событий. Абсолютная незаинтересованность тем, что в жизни происходит на самом деле, и факторами, определяющими, где рванет завтра, а где — послезавтра. Чудовищное неумение и нежелание добиваться хоть какого-то материального, полезного живого результата — чтобы вот этот мотор заработал, а вот из этого крана потекла чистая вода; более того, презрение ко всем, кто этой грязной хлопотной ерундой занимается вместо того, чтобы с гордой высоты бичевать тех, кто ею занимается: мол, плохо занимаются, неумело, нерасторопно, без должного пиетета к интеллектуальной элите. Ни разу им не приходилось принимать решения, и впрямь влияющие на судьбы своей страны; принимать их, пытаться их исполнить и потом смотреть, что из этого вышло, хорошо или плохо — и отвечать за то, что вышло. Не речами отвечать, не словоблудием или попытками перевалить на кого-то вину за возможные обломы, а самим, напрямую. Должен признать, что в пределах своей профессиональной сферы советские востоковеды были на пятьдесят пять голов выше французских карикатуристов, это ясно и ежу, стоит лишь посмотреть на великие книги первых и на убогие, бездарные картинки вторых; но во всем остальном — такие же недотепы. Конечно, тут не только их вина. Давным-давно таких, как они, и впрямь старательно оттеснили от выработки решений, не давая в реальной жизни палец о палец ударить. Но что было раньше — яйца или курица? Почему-то всякая попытка спросить их совета приводила к хаосу. Еще со времен Александра Первого всё, что они могли предложить, было прямо противоположно тому, что реально нужно и можно было делать. Вместо того, чтобы спокойно и по закону собственных крестьян освободить, а если хорошо получится, так и другие твоему примеру последуют — нет, сперва надо царя с семьей убить, а уж там полная свобода сама приложится… И так во всем. Кто ж их таких к реальной власти допустит? А уж потом что выросло, то выросло. Я ж не в упрек, я по факту. Если попытаться назвать все перечисленные свойства одним словом, получим инфантилизм. Так ведут себя очень избалованные дети, перекормленные конфетами и книжками, может, и умненькие, но искалеченные снисходительностью, слишком похожей на пренебрежение. Ни разу вовремя не получившие заслуженного шлепка (хотя время от времени получавшие незаслуженные взбучки просто потому, что под горячую руку родителям подвернулись), а потому предельно эгоистичные и озлобленные. Сильные люди во гневе могут сокрушить все вокруг, потом они же и вновь отстроят; эти — безнадежно слабы и потому от злобы своей лишь исходят на желчь и глумление, зато — постоянно. Им должны все, они — никому ничего, потому что они центр мира, пупы земли. Они не ведают благодарности: родители мне и так всё и всегда должны, причем — по первой же просьбе, в наилучшем виде и безо всяких условий, задаром. Сострадания они не ведают тоже: всю наличку отцу на операцию грохнули, а он все равно сдох, сволочь, черта с два теперь с матери на байк допросишься; украсть что-нибудь, что ли? Счастье Франции, что ее судьбу — во всяком случае, пока — не решают люди такого склада. Хотя тотальное измельчание лидеров очевидно, и не только во Франции. Вспомнить былых лидеров, которые, отнюдь не будучи ангелами, были личностями, с которыми незазорно и не бессмысленно было иметь дело — де Голль, Аденауэр, Миттеран… да Черчилль, в конце концов. Эти люди помнили войну, помнили, что такое посылать своих на смерть тысячами, и что такое спасать своих тысячами. И их избиратели тогда всё это тоже прекрасно помнили и знали цену словам и делам. Знали цену роковым ошибкам. Но теперь псевдогуманистическое камлание, повторение с зажмуренными глазами общечеловеческих мантр заменяет им все попытки понять, что происходит и что с этим делать; в конце концов, всё равно всё сделает Америка, а с нас взятки гладки. Это как если бы начитавшийся в детстве «Трех мушкетеров» и «Айвенго» мальчишка так до шестидесяти лет и хватался бы по любому поводу за игрушечную шпагу или деревянный меч вместо того, чтобы пропылесосить квартиру, сменить пеленку младшей сестре, проверить мотор машины перед дальней поездкой… Пропылесосит мама, пеленку сменит няня, механику проверит папа, а я с них строго спрошу, если что не так, потому что я знаю истину, я «Айвенго» читал, я благородный рыцарь. Но даже Олланд, хоть и носил табличку насчет Шарли, все ж таки еще не вполне Шарли. У нас же получилось так, что именно интеллигенты этого замеса, несколько посолидневшие с 79-го года, но ни на гран не повзрослевшие и не поумневшие, в конце 80-х получили возможность вершить судьбу Отчизны и ее союзных республик. С предсказуемым результатом. Что они знали о стране, которой взялись управлять, кроме того, что можно было вычитать из научной антисоветчины? Её-то, благодаря социальному положению родителей и сызмальства блестящему образованию, они могли зубрить грудами, невозбранно с младых ногтей. Теоретики… До сих пор настаивают, будто в наших-то широтах теплосети надо во что бы то ни стало сделать рентабельными, не то бизнесу убыток — а страшней этого ничего и быть не может… Так о чем тут говорить? Стало быть, если инфантильные люди встают во главе государств, целые государства могут начать вести себя, как инфантильные люди. Штука в том, что Россия не могла себе позволить терпеть такую власть долго. Ведь ей приходится заботиться о себе только самой, а стало быть, самой иметь дело с реальностью. У нас теперь тех, кто Шарли, мало-помалу выдавливают из Кремля и близких к Кремлю культурных центров обратно в их валютные песочницы; они же, ничего за полтора десятка лет не сумев и все равно ничего не поняв, обижаются, в качестве психологической защиты называют себя «лучшими людьми», «совестью нации», а всех остальных — «протоплазмой, «биомассой», «враждебной окружающей средой». Детский сад. У меня какашка — самая толстая, и писаю я выше всех! Не веришь? Тогда я сейчас прямо на тебя написаю! Ну что с тебя возьмешь… Писай, у нас демократия… Только смотри, кончик не отморозь. И дела вести нам имеет смысл только с теми, кто тоже сам отвечает за себя. Парадокс: мы воевали с Турцией несчетное количество раз, и всё норовили братьев славян освободить. И вот полтора века назад в очередной раз турок разгромили, а братьев наконец освободили. Что имеем? С турками, при всех разногласиях, мы ведем диалог двух взрослых, ответственных, озабоченных реальностью людей. И договариваться получается. Взаимовыгодно. Не побоюсь этого слова — взаимопомощно. При всех, повторяю, разногласиях. А с освобожденными вообще разговору нет. Они только болбочут что-то — сегодня одно, завтра другое, а озабочены третьим: как бы это ничего хорошего благодетелям не сделать, а наоборот, нагадить по мелочи. Потому что для крупного взрослого самостоятельного человека благодарность — естественное чувство, один из мощнейших факторов духовного развития, творческой мотивации и выбора производственных приоритетов. А для мелкого бессильного недоросля — тяжкий груз, обуза, якобы лишающая его свободы. Если ты меня спас, а я тебе благодарен, получается, что я вроде как несамостоятелен, я вроде как колонизирован. А вот если ты меня спас, а я тебе в лицо плюнул — стало быть, я настоящий, равный тебе самостоятельный субъект международного права. И, кстати, юмор у них тоже соответственный. Вспомнить хотя бы знаменитую фразу Христо Стоичкова «Русские освободили нас от турецкого ига, теперь мы освободим их от чемпионата мира». Вылитый Шарли. Независимость надо выстрадать. Действительно независимым можно было стать лишь в ту пору, когда успех и неуспех народа решался его собственным плугом и его собственным мечом. В кредит от МВФ самостоятельность не получишь. Нету ее у МВФ, и никогда не было, и быть не может. Когда государственность тебе дают на блюдечке с голубой каемочкой, пусть даже из лучших побуждений, на самом деле это не государственность. Это этнографическое фиглярство. Это кормушка для бездельников и болтунов. Это рейдерский захват общенародной собственности. Это свобода отвечать злом на добро. И турки, и мы выстрадали свою государственность. А уж, например, как успели пострадать за четыре тысячи лет китайцы! Порой и их, и нас били и побеждали; и мы, и они порой кого-то (а то и друг друга) били и побеждали. Всем нам из века в век приходилось крепко думать; не о том думать, чтобы публично сморозить что-нибудь этакое, покрасивше, и не том, чтобы перед телекамерами выглядеть поимпозантней, и не о том, чтобы сделать лицо и голос пожалобней и выклянчить что-нибудь сладенькое у заезжего молодца — а о том, как всем вместе спастись, как сделать то или иное крупное настоящее дело. Мы взрослые. Взрослые люди тоже разные бывают, как и дети, разброс сильнейший. Но все же взрослого и ребенка не перепутаешь. Взрослые озабочены реальностью, отвечают за реальность и знают, что кроме них с их проблемами разбираться никто не станет. Сами, только сами. Это чувство выстрадано взрослыми народами за века бурной, кровавой истории, полной жутких зигзагов и недобрых сюрпризов. Успев повзрослеть каждый сам по себе, люди, не то, что в детстве, редко становятся друганами не разлей вода — но зато соратниками, если решат, становятся всерьез. А ребенку лишь бы к кому-то прислониться и сказать: хочу. Причем лучше бы — к кому-то чужому, не к родителям. Потому что ведь родители могут начать воспитывать, объяснять, что хорошо и что плохо. А чужой дядька конфетку даст за так. Например, за то, что я ему из родительского дома чего-нибудь вынесу. Он ведь, понимаете ли, относится ко мне как к равному, меня уважает, видит во мне человека, личность. Я помню, как в 85-ом году мы с женой и пятилетним сыном отдыхали в Коктебеле — и у сына на пузе вскочил фурункул. Времена были простые, обстановка деревенская; мы принялись лечить свое чадо печеным луком, прилепляя его лейкопластырем к больному месту. Но оно же — больное! Лечат — это понимает взрослый, а вот что больно — ясно сразу, сколько бы лет тебе ни было. Помню, как сын без штанов драпал от нас — у жены в руках печеная луковица, у меня ножницы и моток пластыря — к хозяйке, у которой мы снимали комнатенку. Перспектива наших лечебных прикосновений его настолько не прельщала, что он бежал от нас по двору и орал хозяйке Гале благим матом: «Спасите!» А ведь он, вообще-то, был славный вменяемый договороспособный мальчик, и примерно таким и вырос… Спасаться от родителей у чужих, особенно если родители собираются сделать нечто весьма неприятное, или если сам знаешь, что нашкодил — это свойственно даже вполне приличным детям. Дети же. Не «онижедети» — а просто: дети. Их можно понять, им простительно, у них есть надежда повзрослеть. А вот когда тем же самым занимаются «онижедети» — это совсем иная статья. Вы думаете, все эти пеной заходящиеся от обвинений в адрес России руководители как бы независимых и свободолюбивых новообразований не понимают в глубине душ своих, что творят мерзость? Врут, клевещут, портят жизнь даже своим собственным гражданам? Ну, самые отмороженные наци и впрямь, наверное, не понимают. А вот, скажем, красотка Грибаускайте, когда заявляет, что ее маленькая Литва уже практически воюет с огромной злобной Россией, защищая от северного медведя всю культурную Европу — это как? Воля ваша, а я буквально слышу голос юной комсомолки из престижного советского ВУЗа, готовой без зазрения совести сморозить любую чушь, лишь бы не ехать завтра на овощебазу перебирать полусгнивший лук. Не секрет же, что попытаться распутать клубок реальных, больных проблем, в которых запутался и мир в целом, и бывшие союзные республики — это похуже, чем перебирать гнилой лук. Так пусть, мол, дураки (ныне этих дураков назвали бы ватниками) с луком возятся, а я ведь такая красивая и начитанная, что… что лук могу только есть. А из комсомолки, как очередная внутренняя матрешка из внешней, выпрыгивает совсем уж маленькая девочка — две торчащие в стороны жиденькие косички, первый опыт употребления маминой «Красной Москвы» (без спросу, конечно), мстительный маньяк Монте-Кристо в сердечке (какой мужчинка!). Родители велели возвращаться домой не позже девяти, а она замечталась, загуляла, первая сигарета с подружками, как-никак; и вот уже полдесятого, уже темнеет… И домой идти — хуже смерти, потому как мамка наругает, а тятька выдерет. И ведь правы будут, проклятые, потому что они ж действительно велели, а вокруг действительно темнеет, и всерьез становится страшно! Чего не натворишь, чтобы где-то укрыться и оттянуть момент возвращения… Трудно даже представить, какой страх испытывают все эти бутафорские правители, жестокие и беспомощные шуты, понимая, что почти наверняка раньше или позже, не приведи Бог, мороки развеются и их народы с них спросят: это чего ж вы, начитанные такие, наворотили? Ради того, чтобы мороки длились, они для своих народов запросто Саласпилс с Бабьим Яром устроят — и назовут их лечебными профилакториями… И, конечно, любой, кто с этим им поможет, будет лучший друг. А тот, кто будет мешать делать Саласпилс и Бабий Яр — тот явно приближает встречу с родителями, и, стало быть, первый враг. И сети, сплетенные для уловления душ человеческих, раз за разом будут приходить полны мертвецов. После десятилетий, когда люди этого склада были у нас властителями дум, нам приходится почти заново становиться самостоятельными. Нам предстоит сызнова выстрадать свою государственность, свою независимость, свою самодостаточность. Это уже происходит. И задел у нас хороший, тысячелетний. И анекдоты изменились. Усыновила Вовочку гомосексуальная пара. После торжественной церемонии он наутро просыпается и вдруг соображает, что не может вспомнить, кто из них родитель-один и кто родитель-два. Тогда он ногой распахивает дверь к усыновителям в спальню и орет: «Эй, пидарасы, подъем! На первый-второй рассчитайсь!» На Гаити произошло страшное землетрясение. Много жертв, десятки тысяч людей остались без крова. Гаитяне обратились за помощью к мировому сообществу. Первой, как всегда, откликнулась Россия. МЧС немедленно послало на Гаити спецбортом двести палаток, двести гитар и двести распечаток текста песни «До сих пор я тебя, мой палаточный Братск, самой первой любовью люблю»… Насколько нынешний юмор здоровее и добрее былого! С юмором Шарли я уж и не сравниваю.