«РI» не часто делает темой целой серии статей единственную книгу – но в данном случае речь идет о действительно выдающейся научной работе одного из крупнейших отечественных исследователей русской право-консервативной мысли второй половины XIX столетия, сотрудницы петербургского Института русской литературы (Пушкинского дома) Ольги Фетисенко «Гептастилисты». Книга посвящена кругу учеников философа и писателя Константина Леонтьева, объединившихся вокруг учения о «семи столпах» новой восточной культуры – «гептастилизма». Академические достоинства этой книги не вызывают никаких сомнений, однако, уже по первой статье будущего цикла, написанной Юрием Пущаевым, видно, что возникнет спор о том, является ли тот набор идей, который и составляет учение Леонтьева и его последователей, актуальным для нашего сегодняшнего времени. Должны ли мы, современные политические консерваторы, провести свою родословную не от либеральных «веховцев», а от реакционных «гептастилистов»? На этот счет, вероятно, возможны разные оценки и, скорее всего, подобный спор расколет наше сплоченное общими тревогами и надеждами консервативное сообщество. Но боится спора только тот, кто страшится истины. Будем же отважны в постановке самых неприятных и болезненных вопросов.
Фетисенко О.Л. «Гептастилисты»: Константин Леонтьев, его собеседники и ученики: (Идеи русского консерватизма в литературно-художественных и публицистических практиках второй половины XIX – первой четверти XX века). – СПб.: Пушкинский Дом, 2012. – 784 с. – 1000 экз.
***
В русской гуманитарной науке за последние годы не выходило книги более добротной и фундаментальной, которая должна была бы вызвать большой интерес у читающей публики. И дело не только в соответствии всем критериям академизма: объеме охваченных источников, скрупулезном научном аппарате, глубоком и смелом анализе, которым автор, впрочем, пользуется аккуратно и осторожно.
Последнее, кстати, и придает книге особое обаяние: сочетание свободы собственных суждений с отточенным вниманием к границам избранного предмета анализа, отрефлексированным нежеланием хоть в чем-то нарушить верность историческим фактам и затемнить историческую картину интеллектуальной и духовной жизни того времени вольными интерпретациями и веяниями, взятыми из «злобы дня сегодняшнего».
Дело еще и в парадоксе, как раз связанном с намеренным дистанцированием от любых аллюзий на современность.
Рассказывая о К.Н. Леонтьеве, его собеседниках и учениках, об идеях русского консерватизма в литературно-художественных и публицистических практиках второй половины ХIХ – первой четверти ХХ века, Ольга Леонидовна Фетисенко специально оговаривает, что в книге «не предполагается никаких “мостиков” в современность» – «кому они понадобятся, тот сам их легко и достроит, благо материал для этого всегда под рукой» (с. 6). Кстати, надо думать, фундаментальности и информативности «Гептастилистов» в немалой степени способствовало то, что О.Л. Фетисенко уже долгие годы работает как составитель и заместитель главного редактора над полным собранием сочинений и писем К.Н. Леонтьева.
И автор остается верен своему заявлению до самой последней страницы книги. Но как раз благодаря такому декларированному воздержанию от сегодняшней актуальной (и квази-актуальной) повестки дня – автору, на мой взгляд, удается дать важную пищу для рефлексии и о России сегодняшней, для исторического самосознания нынешних консерваторов (в кавычках и без).
Чтобы ответить на вопрос, как возможна консервативная Россия сегодня (и возможна ли вообще), нужно сначала ответить на исходный вопрос: в чем было основное содержание и суть русского консерватизма, как он возник исторически? Данная книга послужит для этого весомым подспорьем. И уже только после прояснения данного вопроса стоит ставить вопрос о том, возможно ли хоть какое-то соответствие этой сути сегодня, после 70 лет красного проекта и 20 лет постсоветских либеральных реформ?
На мой взгляд, «Гептастилисты» своей академической строгостью к границам исследования и декларированной (и столь же строго выдержанной) академической неактуальностью по актуальному сегодня вопросу (повторим, что автора интересует только «прошлое само», без достраивания мостиков в нынешний день) задают правильную систему координат в понимании сути и традиций российского консерватизма или охранительства.
Выскажу в связи с этим три принципиально важных с моей точки зрения соображения.
1. Увесистая книга прячется за названием-шифром. Заголовок – а именно, его первое слово – звучит загадочно. Что это за гептастилисты?
Новизна исследования в огромной степени заключается в том, что впервые опубликованы обнаруженные в архивах немногочисленные, краткие и скупые наброски об особенностях «тайного учения гептастилизма» (от греческого «hepta stylos» – «семь столбов»), сформированного для так называемых гептастилистов, или анатолистов, в начале 1880-х годов – немногочисленного кружка молодых учеников и последователей К.Н. Леонтьева.
Гептастилизм – так Леонтьев назвал свой культурный и общественно-политический идеал, имея в виду 7 столпов или положений, на которых, по его мысли, должна была бы основываться, держаться и развиваться будущая восточная и славяно-русская культура. Если этот идеал вдруг воплотится в жизнь, то, как считал Леонтьев, будет «можно надеяться на целый нормальный государственный период, т.е. на 1000 или 1200 лет. – Больше нельзя: – и то, вероятно много. – Дело не в вечности, – а в великом следе» (с. 134). Сама исследовательница называет гептастилизм «потаенной линией леонтьевского творчества» (с. 17) и «тайной доктриной» (с. 18).
Надо сказать, что ранее, до обнаружения в архивах новых документов, ученые, реконструировавшие леонтьевский проект или идеал, его образ «потребного будущего», могли опираться лишь на тезисные высказывания в его различных сочинениях без каких-либо пояснений и развертываний. На них скорее феноменологически указывалось читателю как на нечто само собой разумеющееся. Например, в незавершенных главах «Владимир Соловьев против Данилевского» Леонтьев вскользь пишет о необходимости в будущем «новых оттенков «теократии, сословности, монархизма, аристократизма и порабощения»[1]. Или в «Письмах о Восточных делах» он опять-таки тезисно выделяет главное: «Незыблемость Самодержавия… укрепление Церкви… утверждение и развитие общины»[2].
Однако теперь о леонтьевском проекте или видении будущего, его футурологической концепции можно говорить гораздо более определенно. Особенно интересна тут записка «Денисову. 7 столпов новой культуры». Среди столпов желанной новой культуры (способных эпатировать современного читателя) Леонтьев, в частности, перечисляет:
– Принудительная организация собственности и труда… вообще приостановка излишней подвижности экономической жизни, т.е. ограничение личной свободы и организация нового и прочного юридического неравенства…
– Пессимизм в науке (отвержение демократического прогресса; уничтожение религии самодовлеющего человечества… Проповедь – светоразрушения… Враждебность – физико-химическим изобретениям и всеобщей грамотности. – Разрушение машин).
– Новая привилегированная аристократия.
– Эстетический аскетизм… Предпочтение стеснительной и упражняющей роскоши, рациональному и все-распускающему комфорту, и т. д. (c. 133–134).
Особенно интересны тут два тесно связанных друг с другом момента. Во-первых, первым из перечисленных и названных столпом, или столбом, у Леонтьева идет «сосредоточенное в Царьграде Православие» и «возвеличивание Вселенского Патриарха, избираемого всеми национальными Церквями» (с. 133). А в пояснении ко всем перечисленным столпам снизу он пишет:
«О Самодержавии я не упомянул, ибо оно есть conditio sine qua non – это ось всего движения, рычаг – срединный столп; – оно-то – и называется у меня той Премудростью, научно-сознательной или практическ<ой> полу-сознательной – которая должна постепенным ходом дел – создать себе тот дом, тот культурный храм, который будет утвержден на этих 7 столпах…»
Из других трудов и работ Леонтьева мы знаем, что именно Православное самодержавие (это и есть самое краткое выражение сути византизма) он считал специфической культурной формой России (бывает и православие без самодержавия, как у греков, и самодержавие или монархия без православия, но сочетание того и другого присутствовало лишь в тогдашней России). И, соответственно, все усилия охранителей и консерваторов должны были быть направлены на упрочение этой формы.
Надо сказать, что данная леонтьевская «схема» вполне подтверждает и вписывается в то принципиально важное наблюдение, которое О. Л. Фетисенко высказывает на первых страницах своей книги, задавая общую идейную рамку русского консерватизма: «Как ни относиться к пресловутой “уваровской триаде” (Православие – самодержавие – народность), никакие дефиниции для русских “основ” (“охранительных истин”), могущие соперничать с этой формулой и потеснить ее, придуманы за два века не были» (с. 6).
Понятно, что русский консерватизм при этом не был чем-то однородным, и разные его представители могли делать разные акценты на составных этой триединой формулы. Тем не менее, настоящие русские консерваторы – это те, кто (с теми или иными вариациями) придерживался данной идейной схемы или формулы. И, пожалуй, центральное место тут занимают Л.А. Тихомиров, К.Н. Леонтьев и другие очень немногочисленные фигуры, но никак не «веховцы» с их революционным прошлым и изрядно химерическим либеральным консерватизмом.
И, возможно, крайняя немногочисленность когорты подлинных консерваторов и была одной из причин того, что случилось с Россией в начале XX века. Лев Тихомиров, предчувствуя будущую катастрофу, в 1894 году так пишет в своем дневнике об этой немногочисленности и кадровом «голоде»: «Бедная Россия! И какие потери. Все, что ни есть крепкого или подававшего надежды – все перемерло: Катков, Д. Толстой, Пазухин, К. Леонтьев, П. Астафьев. Ничего кругом: ни талантов, ни вожаков, ни единой личности, о которой бы сказал себе: вот центр сплочения. А остатки прошлого, либерально-революционного, пережили 13 лет, тихо и без успехов, но в строжайшей замкнутости и дисциплине сохранили все позиции, сохранили даже людей, фирмы, знамена, около которых завтра же могут сплотиться целые армии».
2. Книга О.Л. Фетисенко состоит из трех частей. Первая посвящена, главным образом, новонайденным документам и «тайному учению гептастилизма». Вторая – отношениям К.Н. Леонтьева с современниками и собеседниками: И.С. Аксаковым, Н.П. Гиляровым-Платоновым, Т.И. Филипповым, Ф.М. Достоевским, Л.Н. Толстым, К.П. Победоносцевым, М.Н. Катковым, В.П. Мещерским, А.А. Фетом, В.С. Соловьевым, Н.Н. Дурново, С.Ф. Шараповым, Ю.Н. Говорухой-Отроком, Л.А. Тихомировым, В.В. Розановым. Третья же часть посвящена уже самим гептастилистам – молодым ученикам и последователям К.Н. Леонтьева.
Подбор фигур во второй части книги определялся тем, что, как пишет Ольга Леонидовна, «я старалась выбрать те истории, тех персонажей, кто больше связан с основной темой книги (“гептастилизм”), т.е. таких собеседников, в общении с которыми Леонтьев рождал, выковывал, уточнял, проверял основные положения своих “идеалов” и “пророчеств”» (с. 146).
По удачному выражению А.А. Тесли, в данной книге представлен целый «консервативный космос» того времени. Огромный исторический, литературный и архивный материал, нюансы различных отношений и полемик вводят в исторический контекст леонтьевской мысли и служат хорошим противоядием от ее упрощения и модернизации, внеисторического осовременивания.
Однако на фоне такого пышного цветения контекста в глаза бросается, скажем так, формальная скупость самого «текста», т. е. собственно леонтьевского проекта гептастилизма. Это тайное учение сформулировано на каких-то отдельных листках, обрывках, опять-таки урывочно и кратко. Даже не встает вопроса о том, как данные идеи могли хоть как-то овладеть массами: традиционная идеологическая пропаганда и агитация тут вообще неуместна, а леонтьевский круг гептастилистов совершенно не был похож на политическую партию или даже кружок. Неспроста сам Константин Николаевич именовал свои положения «историческими пророчествами» – т. е. тем, что совершенно не в его власти и что можно лишь провидеть в туманном будущем.
Все это дает пищу для размышлений о консерватизме или охранительстве как идеологии, о том, что по сравнению с либерализмом и социализмом данное течение гораздо менее идеологично и менее проективно, поскольку само возникает как реакция на радикальное социальное проектирование, как попытка его сдерживания.
Да, охранители тоже претендуют на общественное руководство, но консерватизм, во-первых, весьма разнообразен, поскольку консервативное умонастроение всегда опирается на исторически данное, и в этом смысле, как замечал Леонтьев, охранение у каждого народа свое. Его нельзя свести к набору универсальных постулатов-рецептов в стиле «как все должно быть». Так что, логично, что консерваторы наиболее скупы на выдачу конкретных идеологических рецептов и схем. Они элементарно меньше конструируют и поэтому могут даже показаться идейно бедными по сравнению с либералами и социалистами (что, конечно, не так – в них, скорее, «дышат почва и судьба»). Им элементарно надо меньше конструировать, они меньше верят универсальным идейным схемам, потому что не ставят разум на первое место и больше полагаются на исходные данности и ситуативное соответствие им с опорой на сверхрациональные ценности.
Этим, наверное, во многом объясняется и то, что вот уже за два века так и не было придумано более удачной формулы русского охранительства, чем уваровская.
3. И связанное с этим третье соображение насчет «мостиков» в современность.
Раз уваровская формула в качестве характеристики подлинного, а не квази- консерватизма продолжает парадоксальным образом сохранять свое ведущее значение, то выскажем предположение, в чем могло бы заключаться сегодняшнее русское охранительство. Пусть Православие больше не является государственной религией, и Россия формально является демократической федеративной республикой. Тем не менее, монархическое содержание продолжает превращенным образом существовать в реальной политической практике, а общественные дебаты и даже скандалы вокруг религиозных вопросов показывают, что Православие еще не превратилось в преимущественно маргинальное общественное явление, как католицизм и протестантизм на Западе.
Тем самым, мне кажется, мы получаем примерное представление о том, на чем должно базироваться и что в первую очередь поддерживать нынешнее русское охранение.
Во-первых, это умная поддержка крепкой авторитарной власти, необходимой, в том числе, и для того, чтобы держать вместе в рамках одной страны разные народы, этносы и регионы с их очень разными культурами и ментальностями.
Во-вторых, это поддержка влияния Православия на общественную жизнь и самостоятельной субъектности Русской Православной Церкви, а также благожелательное отношение к другим традиционным религиям России в качестве противовеса торжествующему на Западе либеральному мейнстриму.
И, в-третьих, в качестве своего рода заменителя уваровской народности, это курс на социальную ориентированность экономики и культуры, что предполагает, в частности, защиту и воспроизведение положительных сторон советского социализма в плане его ориентированности на широкие слои населения: бесплатное образование, здравоохранение, большие траты государства на культуру и т.д. Кстати, интересно вспомнить тут тему «социалистической монархии» у К.Н. Леонтьева.
Конечно, все изложенное мною может показаться теми самыми напрасными «мостиками» в современность, от строительства которых принципиально воздержалась сама Ольга Леонидовна в ее замечательном выдающемся труде.
Я прошу у нее прощения за все эти выкладки и самочинные «мостики». Но, в конце концов, все это можно воспринимать всего лишь как вольные публицистические размышления по поводу ее книги, а никак не академическую рецензию. Но любопытно все же бывает, когда строгий академический труд выходит за свои границы и служит предметом для подобной злободневной (как мне кажется) актуализации.
[1] Леонтьев К.Н. Полное собрание сочинений и писем в 12 тт. Т. 8. Кн. 1. СПб.: Владимир Даль, 2007. С. 410.
[2] Там же. С. 105.
