Рубрики
Блоги Размышления

Наследники веховской традиции

Изначальной причиной написания доклада «Контрреформация» была так называемая. оранжевая революция на Украине в конце 2004 года и желание остановить аналогичную революцию в России. Украинский опыт вдохновил почти всю оппозицию, в первую очередь, либеральную, и тогда многим казалось, что эта революция вот-вот произойдет. Каждое дестабилизирующее политическое событие представлялось сигналом к ее началу, подобно выстрелу “Авроры”. Вслед за либералами “оранжевые” настроения очень быстро поддержали многие левые и, частично, некоторые националисты, так что грядущий русский Майдан обещал быть весьма массовым и разноцветным. При этом сама власть казалась совершенно испуганной и дезориентированной, не готовой к серьезным идеологическим вызовам, ослабленной циничным либеральным лобби, которое только поддержит такой Майдан “сверху”.

В этой ситуации интеллектуалы консервативно-охранительной ориентации осознавали себя почти в одиночестве. Поэтому большое спасибо Егору Холмогорову, объединившему таких интеллектуалов в Консервативном совещании и предложившим написать этот коллективный доклад. Должен признать, что по разнообразию участников это был совершенно уникальный проект, никогда еще среди русских консерваторов, ни до, ни после, не было такого представительного собрания и, как я полагаю, никогда уже не будет. Но также стоит признать, что это объединение произошло не столько на утверждении, сколько на отрицании – на отрицании “оранжевой революции”, а позитивная программа, во многом, вырабатывалась как общий контрреволюционный консенсус, и вот тогда стало ясно, что подлинная консервативная позиция не может быть сведена к отрицанию одной только революции, что вопрос надо поставить шире, что речь должна идти об отрицании самого принципа радикальных изменений ради самих изменений, то есть не только о революции, но и о реформации. В конце концов, “оранжевая революция” в России может и не произойти, но либеральный курс все равно, во многом, продолжается и необходимо выступить против безудержного реформаторства как такового. Вот тогда пришла идея использовать термин “контрреформация”, очень точный по сути и у правой интеллигенции вызывающий приятные исторические ассоциации. Идеологически этот доклад был чисто консервативным и охранительским, но не в обскурантистском смысле, а в смысле просвещенного, творческого, динамичного консерватизма, который в другом контексте кто-нибудь даже назвал либеральным консерватизмом. Иными словами, этот доклад очевидно наследует линию “веховства”, а не, скажем, линию Победоносцева или Константина Леонтьева, он призывает вовсе не “подморозить” Россию, а развивать ее, но только без ущерба для нее самой.

Основными райтерами текста были Константин Крылов и Егор Холмогоров, а все остальные соавторы редактировали текст на заседаниях Консервативного совещания и по интернету. Свою миссию я видел в том, чтобы этот доклад был подкреплен православным мировоззрением, но он был задуман как сугубо светский, так что эта миссия свелась к тому, чтобы там было как можно больше отсылок к православному наследию России.

  
В целом это был совершенно правильный текст. За прошедшие десять лет я еще больше утвердился в своем консерватизме. Правда, я не считаю, что нужно отказаться от самого слова «реформа», тем более, что за эти годы оно уже диссоциировалось с либеральным радикализмом 90-х, и любые контрреформы это, в конце концов, тоже реформы.

Основной целевой аудиторией доклада был так называемый политический класс России, то есть все возможные политики, политологи и политтехнологи, имеющие хоть какое-нибудь влияние, и, насколько я знаю, многие из них этот доклад так или иначе прочли, ведь для этого проводились специальные презентации с участием наиболее значимых фигур в этой среде. Конечно, сверхцелевой аудиторией должна была быть сама власть, начиная с первых лиц государства, но мне неизвестно, познакомились ли они с этим текстом.

После выхода доклада очень быстро произошел раскол. Уже летом 2005 года стало ясно, что некоторые авторы стремительно разрывают с консерватизмом и переходят на сторону “оранжевой” оппозиции. Это можно объяснить многими мотивами, но я лично вижу в этом, прежде всего, идеологические причины. Если человек исповедует, в первую очередь, националистические позиции, а все остальное для него остается лишь средством для реализации этих позиций, то его консерватизм будет весьма относительным, и он в любой момент его сдаст, как только решит, что в интересах нации лучше устроить веселую революцию, чем поддерживать скучную стабильность. Если же он консерватор, но не православный, то его консерватизм не будет иметь никакого метафизического обоснования и нет никаких мировоззренческих гарантий, что он также не откажется от своего консерватизма и не уйдет в самую радикальную оппозицию. Поляризация политических взглядов в то время как раз проходила по этому принципу – православное имперство как самый охранительный полюс против светского национализма как самого революционного полюса, а такие промежуточные варианты как светское имперство или православный националист с неизбежностью сказывались на половинчатости политической позиции.

Что касается вопроса о том, насколько мощным было бы это движение, если бы удалось сохранить его единство, то я уверен, что оно стало бы очень заметным и влиятельным, но идеологические противоречия его участников все равно сказались бы, рано или поздно. Еще в августе 2005 года я придумал такое словосочетание, как “национал-оранжизм”, обозначающее политическую позицию тех националистов, которые решили повторить в России Майдан, и тогда я шел скорее от идеи к фактам, чем от фактов к идеи, основываясь, во многом, на опыте этого раскола. Но даже я тогда не предполагал, насколько популярными станут национал-оранжистские настроения в самом ближайшем будущем.

Консервативное совещание позиционировало себя как третью силу не по отношению к либеральной власти, а по отношению к либеральному лобби во власти, и это принципиальное различение. Во всяком случае, лично я именно так понимал наше объединение в то время и, при всей критике власти, ни в какой оппозиции себя не мыслил. Вопрос о том, насколько российская власть за прошедшие десять лет отвечала идеям “Контрреформации”, также требует определенных уточнений. Среди нас тогда звучало радостное наблюдение, что власть вдруг перестала патетически говорить о реформах. Не знаю, какое отношение имел к этому наш доклад, но это правда – пафос бесконечной “реформации” исчез яко не бывший. Вместо этого власть все больше говорила о “проектах” и “инновациях”, даже в период медведевской модернизации. Есть ли в этом какой-то смысл, кроме чисто психологического, сложно сказать, ведь во многих сферах, особенно экономике и образовании, либеральные реформы все равно продолжаются, и теперь уже ясно, что это принципиальная позиция власти, а не временное недоразумение.

  
В остальном я считаю, что за это десятилетие власть сделала много очень правильных шагов, как во внешней, так и внутренней политике, но эти шаги не связаны с самой идеей “Контрреформации”, не составляют единой программы действий, а все больше являются реакцией на внешние вызовы. Нельзя же, например, считать освобождение Южной Осетии и Абхазии, или возвращение Крыма отражением этого доклада, и если я несу хоть какую-то, в миллионной доле, самую косвенную ответственность за эти шаги Кремля, то вовсе не как соавтор “Контрреформации”.