РI рада возобновить на своей площадке еще одну дискуссию, которая прошла в ФБ после публикации у нас статьи философа Юрия Пущаева «Война на Украине и нищета философии современного русского консерватизма». «Современные русские консерваторы», разумеется, не были готовы признать свою «философскую нищету» и сослались на целый ряд публицистов и теоретиков, писавших на данную тему, ссылаясь на тех или иных мыслителей настоящего и прошлого.
Между тем, отметим два принципиальных момента, касающихся этого спора. На один из них указывает в своем публикуемом ниже отклике философ Рустем Вахитов. Существует слишком большой разрыв между интеллектуальной публицистикой и академической философией. В России он присутствует издавна, что играет не вполне положительную роль в нашем умственном развитии. Но важно также и то, что в России практически нет философских школ, а это значит, что нет самостоятельного прогресса мысли, то есть развития философии в диалоге с другими школами, но тем не менее самостоятельного. России нужен мыслитель, который мог бы соединить интуиции Вл. Соловьева с интуициями, условно говоря, Алена Бадью, кто мог бы одинаково свободно сочетать верность заветам русской мысли с пониманием глубин постмодернизма, спекулятивного реализма и в целом современной западной мысли. Безусловно, и сегодня есть авторы, кто претендует на эту роль, и их взгляды требуют полноценного и всестороннего обсуждения, которое, будем надеяться, найдет отражение и на нашем сайте.
На сайте «Русская Идея», который, на мой взгляд, представляет собой одно из ведущих изданий, выражающих точку зрения отечественных интеллектуалов-консерваторов разных направлений, вышла статья Юрия Пущаева «Война на Украине и нищета философии современного русского консерватизма». Она посвящена «философской нищете» нашего консерватизма и – я бы даже сказал больше – нашей политики. Несмотря на граничащую с иронией отсылку к далеко не консервативному философу, написавшему «Нищету философии», проблема эта и в самом деле очень серьезная.
Действительно, в России есть философское сообщество – как академическое, так и, так сказать, самодеятельное, плоды которого иногда не уступают по качеству трудам «философов с дипломами». В России есть политические консерваторы и вообще – политические деятели и публицисты, которые высказывают свои мнения по всему спектру современных политических проблем – от действий президента до конфликта на востоке Украины.
А вот смычка между ними – очень большая редкость.
Наши философы, даже если они на уровне личностном симпатизируют политическим программам консерваторов, редко пытаются продумать свои консервативные взгляды до глубины, на которой копошится «хаосмос» фундаментальных философских категорий – бытие, экзистенция, человек и т.д. Наши политики-консерваторы, даже если они читают на досуге Леонтьева и Ильина и даже если приводят ссылки из них в своих речах, редко поднимаются до философского фундирования своих политических заявлений и программ.
У левых ситуация немного получше – в конце концов у них есть такой признанный интеллектуал и в то же время действующий политик, как Борис Кагарлицкий, но в целом также ситуация схожая.
Особенно Пущаева изумляет и пугает молчание большинства наших философов-консерваторов о том, что происходит на Украине. Изумляет, потому что, по сути, мы имеем дело с распадом культурного имперского пространства (политически оно распалось раньше), с разрывом между ближайшими восточнославянскими народами, то есть с событием не рядовым, по-своему веховым для национальной истории.
Пущаев указывает, что в других странах дело обстоит совсем иным образом. Он приводит пример Украины, где можно найти и «философию Майдана», и даже «богословие Майдана», причем, часто в исполнении не только украинских, но и российских оппозиционных интеллектуалов. Я думаю, что Украина здесь не исключение: сближение философии и политики – это европейская традиция. Сразу приходит в голову пример Германии, этой «святой земли философии», где, как шутил один мой знакомый, даже бухгалтер на пляже коротает день под зонтиком не с книжкой Агаты Кристи, а с томиком Гегеля в руках. Шутки шутками, а дискуссии по общенациональному ТВ, в которых участвуют профессиональные философы с иенем, затрагивающие самые что ни на есть приземленные темы, волнующие обывателей, в этой стране обыденность. Статьи последнего классика неомарксизма Юргена Хабермаса публикуются в «Франкфуртер Альгемайне цайтунг» – в газете, которую покупают в киоске и читают в метро и в кафе!
Можно вспомнить и Славоя Жижека – известного словенского философа-постмарксиста из Любляны, чутко отзывающегося на все события мировой политической жизни – от войны в Ираке до терактов в США.
А возьмем Францию! Ведь еще не так давно Жиль Делез там выступал по телевизору, Жак Деррида печатался в газетах, а последнего значимого представителя французской новой левой Алена Бадью – академического философа, знаменитого своим филигранным онтологическим анализом, интересуют такие «нефилософские» вещи, как курс Николя Саркози и закон о запрете на хиджабы…
Кстати, политическая нищета философии и у нас господствовала не всегда. Владимир Сергеевич Соловьев живо интересовался национальным вопросом и публиковал острые статьи о политическом национализме; философы Бердяев, Струве, Гершензон и др. после революции 1905 года выпустили сборник «Вехи», который стал событием в русской политической жизни, и на него отозвались идеологи всех партий – от кадетской до большевистской. Обращение лидера большевиков Ульянова-Ленина к философии в 1909 году (надо сказать весьма удивившее его соратников из числа политиков-практиков) и его полемика с Александром Богдановым – тоже не случайность и носит весьма знаковый характер в контексте того, о чем мы сейчас говорим.
Да и в советские времена такие философы, как Михаил Лифшиц или Эвальд Ильенков не только витали в абстракциях, но и печатали популярные статьи в «Литературке», и читатели «вычитывали» в них ответы на остроактуальные политические вопросы, которые нельзя было поставить прямо по цензурным условиям.
Все изменилось в годы перестройки и в первые постсоветские годы – на короткий срок выйдя на станицы газет, на экраны ТВ и даже – в буквальном смысле! – на улицы, наши философы снова замкнулись в своем «академическом коконе»…
***
Но может быть так и должно быть, и философ – представитель абстрактнейшей из наук – не тот человек, который обязан думать о «низком» и «сиюминутном»?
Не думаю.
Великий Гегель (который и сам не чуждался политических вопросов, хотя, казалось бы, отвлеченнее его рассуждений о духе уж ничего нет!) называл философию «духовной квинтэссенцией эпохи», или «эпохой, схваченной в мысли». Полагаю, он был в этом прав: призвание философии – наиболее глубоко продумывать те идеи и интеллектуальные тенденции, которые волнуют все общество в данный исторический период, несмотря даже на то что широкие слои этого общества, если хотите народ, воспринимают и обсуждают эти идеи в нефилософской, а в более популярной форме. Философия, вопреки распространенному стереотипу, не имеет права замыкаться в «башне из слоновой кости». Она обязана всегда сохранять связь с почвой, с народом и обществом, которые ее породили, с их нуждами и проблемами. Иначе из философии – живого самоосмысления эпохи – она превратится в пустую болтовню, в жонглирование мудреными словами, чья цель – удовлетворение тщеславия псевдоинтеллектуалов.
Философ в общем-то рассуждает о том же самом, что и публицист в газете, он просто поднимает проблему на более высокий уровень.
В конце концов, когда Платон выдвигал свою гипотезу эйдосов, он ведь думал о вопросе, который поставили и софисты – о вопросе существования абсолютной истины. И разве не об этом шумели на агоре простые афиняне или рассуждали комедиографы, осуждавшие падение нравов, отход от отеческих традиций, увлечение молодежи иноземными идеалами? Философ Платон просто взглянул в самый корень этого вопроса: обветшание отеческих традиций, знакомство с многообразием культур и цивилизаций невольно поставило перед самыми живыми умами Греции вопрос о том, существуют ли вообще абсолютные ценности?
И для того, чтобы решить этот вопрос, нужно было подняться в самые высокие, разреженные слои философской атмосферы – в область онтологии.
А обратимся к дискуссии между Ильенковым и Давидом Дубровским в 1960-1970-е годы в СССР. Если это была чисто философская дискуссия, почему она вызвала такой широкий отклик в обществе, что студенческая молодежь даже делилась на «ильенковцев» и «дубровцев»? Потому что в специфически философской форме она поставила вопрос, который волновал всех в позднем Советском Союзе – вопрос об индивидуализме и коллективизме, о капиталистических, индивидуалистических или социалистических, коллективистских ценностях. Ведь если идеальное субъективно, существует только в голове каждого отдельного человека (как утверждал Дубровский и его друзья-криптопозитивисты), значит, нет общей истины и справедливости, а у каждого своя, отдельная истина и справедливость и к общему знаменателю можно прийти только на основе либерального договора…
А что же сейчас?
Юрий Пущаев прав: простого российского гражданина очень интересует то, что произошло на Украине и с Украиной. И я полагаю, дело не только в том, что это – окончательный распад имперского пространства и болезненный разрыв с одним из самых близких русским, братских народов. Просто в событиях на Украине российский обыватель видит свое возможное будущее.
Вспомним, что Евромайдану на Украине предшествовала «Болотная революция» в России, наш неудавшийся «Майдан». Ее главными движущими силами были неолибералы-западники вроде украинского Яценюка и националисты «титульного народа» вроде господ из разного рода нацдемовских российских организаций того времени.
Глядя на страну победившего Майдана, простой россиянин думал: такова была бы и его родина после победы «белоленточников». С запретом Компартии и преследованиями, а то и нераследованными убийствами коммунистов и просто левых (либералы с «Эха Москвы» до сих пор трубят, что как только рухнет «тоталитаризм» и воцарится «свобода», первое что они сделают … запретят КПРФ). С запретами всех языков кроме «державной мовы», то есть в нашем случае – русского а, может быть, и с ликвидацией национально-территориальных субъектов Федерации, о чем давно поговаривают в русском националистическом движении). С десоветизацией и униженными просьбами принять нашу страну в НАТО и Евросоюз (сейчас уже мало кто помнит, что одна из громких болотных организаций – «Национал-демократический альянс» в своей программе провозглашала именно вступление «свободной России» в НАТО). Не исключено, что с вооруженным конфликтом на границе с «отделенным Кавказом» или даже с Курилами, «вернувшимися в японскую гавань»…
Вот о чем думает российский простой гражданин, с тревогою следя за событиями на Украине. Философу тут, конечно, было бы что сказать. Разве этот трогательный союз либералов и националистов и на Украине, и в среде «российских непримиримых» не есть приобретший форму фарса союз последышей двух направлений, берущих начало еще у истоков русской светской философии – западников и славянофилов? Как это стало возможно и что с этим делать? Почему представители новой генерации русского национализма – нацдемы, вышедшие из консервативной и неославянофильской среды, сомкнулись с западниками? Насколько их идеал «европейской русской нации» совместим с русской традицией?
На этот вопрос должны ответить философы, но философы за редкими исключениями молчат…
***
Пущаев ставит вопрос о причинах этого молчания. Например, он пишет, что эти причины – в отсутствие госзаказа на философское осмысление.
Так ли это? Сомневаюсь.
Во-первых, авторы «Вех» не получали никакого госзаказа на издание сборника о русской интеллигенции, а в итоге случилось одно из самых ярких событий русской политической мысли. Более того, я уверен, что если бы такой заказ был бы, то тогда к выпуску подобного сборника привлекли бы вовсе не Бердяева и Струве, которые в глазах власти являлись подозрительными раскаявшимися бунтарями (и кто знает – до конца ли раскаявшимися?), и предприятие ждал бы провал.
Кстати, сегодня почти все уже забыли, что в 1990-е даже объявили такой госзаказ на создание национальной идеи новой России. По распоряжению Ельцина даже была создана для этого особая комиссия, куда вошло немало докторов и академиков. Результат был, мягко говоря, не впечатляющим.
И прикажи сегодняшняя власть философски осмыслить украинский конфликт – случилось бы, уверен, то же самое…
Трудно спорить и с тезисом Пущаева о внутренней разорванности, дискретности современной российской цивилизации. Да и с тем, что уходит эпоха модерна, а это приводит к тому, что интеллектуалы теперь заперты в «академическом гетто». Об этом в начале 2000-х хорошо писал Юрген Хабермас. В своей статье «Первым почуять важное. Что отличает интеллектуала» он отмечал, что в мире, где господствует гипертекст Интернета, дающего слово всем, даже людям с улицы, фигура Политического Интеллектуала, возникшая на Западе в эпоху Просвещения, перед самой Французской революцией, теряет свою значимость и привлекательность. Если все так обстоит в Европе, то что уж говорить о России. Здесь уместно вспомнить слова Маркса о Германии – что она страдает одновременно и от развития капиталистического производства, и от его недостатка. То же самое касается «философского производства» и современной России.
Однако главное, как мне представляется, все же не это. Главное – это печальная судьба академической и университетской философии у нас в России. Все началось как известно, с императора Николая Павловича, который повелел закрыть в империи философские факультеты и запретил преподавание философии. Притчей во языцах стали слова министра Просвещения того времени Ширинского-Шихматова: «есть ли польза от философии – неизвестно, а вред от нее точно есть». В итоге, наша отечественная философская традиция навсегда приобрела отпечаток «кружковщины», «литературности». Фундаментальные вопросы эпохи, без решения которых невозможно было развитие национальной культуры, у нас обсуждались не в университетах, а в литературных журналах, не профессиональными философами, а литераторами и литературными критиками. Искусство, а не философия стало нервом живой русской мысли. У нас есть ментальные средства прочувствовать и пережить важнейшие проблемы, но не осмыслить их.
На сайте «Русская идея» выходили уже две моих статьи («Какие свободные университеты нам нужны?» и «Зачем нам классические университеты? И какими они должны быть?»), в которых я отстаивал точку зрения, что России как воздух необходим Университет – не по названию, а по сути, в каковом центральное место, естественно, должен занимать философский факультет, воспитывающий вкус к неутилитарному знанию, незамутненное стремление к свободному исследованию и к чистой истине. Только лишь в пространстве Университета удастся поднять политические вопросы до уровня философских – для того, чтобы решение философских проблем облегчило решение проблем политических[1].
Мне приходилось после этого спорить с друзьями-консерваторами, которые упрекали меня в пропаганде либеральных свобод. По-моему, это просто недоразумение. Академические свободы не тождественны политическим либеральным свободам. Оплот академических свобод – гумбольдтовский университет, был одной из несущих конструкций далеко не либерального прусского государства, воплощавшего вольфианский проект «полицайштаат». И именно свободное обсуждение самых бунтарских учений в аудитории предохраняло юных немецких студентов от излишнего увлечения этими учениями и превращения в политических радикалов.
Скажу больше, я убежден, что консерватизм не сводится к поддержке запретов всего и вся. Нет никакого противоречия в том, чтобы консерватор выступал за определенную свободу мнений, свободу дискуссий. Конечно, отличие консерватора от последовательного либерала в том, что для второго нет запретных тем для критики (таков идеал либерального «открытого» общества по Попперу), а первый сохраняет почтение к авторитетам национальной и цивилизационной традиции. Но, думаю, провозглашенный схоластами принцип «понимаю, чтобы верить», имеет значимость не только в религиозной сфере…
Такие мысли вызвала у меня статья Юрия Пущаева – важная и глубокая, а, главное, очень актуальная статья, которая, надеюсь, станет предметом широкой дискуссии.
[1] Античность не знала феномена Университета, но аналогом его была античная философская школа – «схоле». Во многом именно этому институту мы обязаны расцветом греческой классической философии
_______________________
Наш проект можно поддержать.
