В ноябре месяце наступит очередная, двадцать первая годовщина со дня смерти Энтони Берджесса (Джона Энтони Берджесса Уилсона), одного из наиболее типичных английских фантастов. (А не просто англоязычных, как родившийся в Сомерсете Артур Кларк, и при этом всю жизнь следовавший чисто американской научно-фантастической парадигме. И не зря Кларк большую часть прожитых лет (с 1956 г.) провел на Шри-Ланке и потому может считаться «цейлонским писателем». А, например, Гарри Гаррисон как был американским фантастом, так им и остался, несмотря на годы, проведенные в Англии и Ирландии. (Он и умер-то в Брайтоне)).
Берджесс же, напротив, несмотря на целые периоды жизни, прошедшие за рубежом (в Малайе, Брунее, Италии, на Мальте и даже в СССР), остался откровенно английским автором, которого интересуют только англичане и только английский взгляд на Вселенную. И если в его реалистических текстах эта позиция несколько нивелируется, то в фантастике (кстати, занимающей весьма скромную часть его наследия) это «англичанство» становится приметным и заметным.
К создаваемой им самим или критически осмысляемой фантастической книжности Энтони Берджесс тоже всегда демонстрировал сугубо британский подход, начало которому положил еще Томас Мор в своей «Утопии». Со времени этого ироничного издевательства над утопическими проектами английские литераторы воспринимали фантастику, как этакую малосмешную юмористику, как символическую литературу, где в виде заведомо нереальных баек можно высказать свое отношение к каким-либо проблемам, существующим в реальности.
На Континенте к таким построениям был склонен лишь покойный пан Лем, «самый не польский из всех польских фантастов», да и он частенько стремился искренне «заглянуть за горизонт», увидеть возможные истинные перспективы грядущего мира.
А вот любой англичанин, сидя на своем Острове, не слишком серьезно относится к жизни остальной планеты. Это так, иллюзия, глюк, существующий лишь для подпитки англосаксонского воображения, стимулируемого британскими туманами. И воображение это, в отличие от американского, не имеет нужды в подхлестывании себя картинками невероятного и немыслимого.
Как фантасты, Г. Уэллс, Р. Стивенсон, А. Конан Дойл или О. Хаксли были, скорее, пророками вне собственного отечества; на родине их ценили за совсем другую литературу. Даже великий Толкин обрел свою нечеловеческую популярность, лишь после того, как «Властелин колец» вышел дешевым «покетбуком» в США. А известность еще одной чисто фантастической книги другого английского титана литературы ХХ в. – Джорджа Оруэлла – обеспечило лишь то, что все восприняли его «1984» как политический памфлет на Советский Союз, и не более того. (То есть решили, что автор занимается «серьезными вещами» – участвует в политической жизни, поддерживает консервативные силы, выступает против коммунизма)…
Это именно англичане первыми запустили в общественный обиход презрительно-снобистское отношение к фантастической литературе, как к чему-то изначально несерьезному. И, если хочешь быть выслушанным в Англии, то либо представляй свою фантастику как сатиру (как было принято аж со времен «Путешествий Гулливера» великого Свифта), либо переходи к «типа реалистической» литературе (как пришлось сделать всем, кто в итоге все же был включен в «святцы» Великой Британской Культуры, начиная с Г.Дж. Уэллса).
В Штатах в этом плане всегда было легче – если народ готов охотно выкладывать за ваши книжки зеленые бумажки, то вы на коне и можете чихать на мнение критиков и образованного общества. Вы остаетесь в литературе Э.Р. Берроузом, Ф. Баумом или С. Кингом, и про вас будут с благоговением писать биографические исследования и литературоведческие трактаты. А в Англии (да и на Континенте) вы, в лучшем случае, становитесь фактором социологии литературы, предметом для исследования, в котором рассматривается, какую чушь и ересь готовы читать «широкие массы».
Репутацию Энтони Берджесса с одной стороны, спасло, а с другой – во многом погубило то, что он был фантастом лишь в очень малой степени. Его и окружающие-то воспринимали именно как писателя-реалиста, как писателя-историка (в том числе и автора вполне наукообразной биографии Шекспира). Однако прославил Берджеса и закрепил за ним место в мировой литературной памяти роман фантастический, роман-дистопия, роман «Заводной апельсин». А ведь как писатель всегда гневался, когда полуграмотные журналисты воспринимали его как автора исключительно этого произведения…
И все-таки кое в чем эти недалекие борзописцы были правы.
История Алекса, главного героя книги, хулигана и садиста, которого попытались подвергнуть медицинскому исправлению, уничтожив склонность к агрессии, ярче всего отражает склонность Берджесса-фантаста к живописанию катастроф.
В «Заводном апельсине» это моральная катастрофа, охватившая человечество. (Разумеется, в книге это чисто британское человечество. Другого с Острова, как уже говорилось, не видно). В «Заводном апельсине» живописуется отвратительный новый мире, где не только Алекс-убийца, но и любой живущий человек готов давить слабого и беспомощного. И когда Алекс искусственно сам был сделан таким слабаком, на нем поспешили отыграться все окружающие, все, кого он до этого ничтожил и унижал.
Интересно, сам Берджесс так никогда и не смог определиться, какую «моральную весть» должна принести его книга. Финальная двадцать первая глава «Заводного апельсина», в которой Алекс критически пересматривает свою жизнь, полную бессмысленного насилия, в ряде изданий иногда отсекалась (по разрешению, между прочим, самого автора). И делалось это, с художественной точки зрения, вполне справедливо – слишком уж она выбивается из нарисованной Берджессом картины общества, целиком и полностью поглощенного катастрофой полной моральной деградации.
Мир в «Заводном апельсине» кончается не «взрывом, а всхлипом», потому что люди перестали видеть в других людях равных себе, а стали их воспринимать только как объекты для воплощения желаний. Катаклизм расчеловечивания, при котором каждый ощущает истинным человеком (т.е., в ренессансной трактовке, человеком равным Богу) лишь и исключительно самого себя – вот истинная и центральная идея книги.
Не менее символическим, сатирическим и околокатастрофичным выглядит и другой заметный фантастический роман Берджесса – «Вожделеющее семя». Главной проблемой в нарисованном писателем здесь мире становится демографическая, и ее пытаются решить, применяя абсурдные рецепты – поощрение гомосексуализма, легализацию каннибализма и даже устройство фальшивых войн, необходимых для снижения людской популяции. Но ничего не получается, и человечество медленно и неуклонно приближается к неизбежной катастрофе, пожирая само себя.
Еще в творчестве Берджесса можно обнаружить и роман «1985» – крайне неудачное полемическое «продолжение» великой оруэлловской книги, также пророчествующее о неизбежном социальном катаклизме. (Впрочем, грядущее мусульманское засилье в Англии в этом тексте, изданном в 1978 г., Берджесс вполне сумел предугадать. Ну, разве что немного поторопился с датой исполнения своих предсказаний). Будущей глобальной катастрофе посвящена и одна из линий берджессовского романа «Конец всемирных новостей», вышедшего в 1982 г.
И при неизбывном страхе и ненависти к деградации, готовой пожрать все и вся, Берджесс не знает, как этому активно противостоять. И давать советы в этой области не берется. Как истинный англичанин, он подспудно предлагает лишь одно – достойно и не дергаясь принять будущую неизбежную гибель.
Нет, не зря, величайшими мастерами по описанию самых различных катастроф и их последствий были (или остаются) англичане – Д. Уиндем, Д. Кристофер, Д. Браннер, С. Кларк и сам великий Д. Баллард. И Берджесс к ним, конечно же, примыкает.
Они трезвы, суровы и пессимистичны. У них нет и не может быть подсознательного оптимизма, выражающегося в надежде на выживание человечества несмотря ни на что, как у американцев или даже французов (вспомним знаменитый роман Ф. Карсака «Бегство Земли»). Ощущение уязвимости и хрупкости уклада жизни на малом острове, его все ширящаяся зависимость от окружающего мира приводили к элегическо-фаталистическому восприятию возможных тотальных неприятностей – «может быть, не все мы умрем, но всё точно изменится».
Британцы всегда готовы… Смириться с неизбежным катастрофическим грядущим? Нет, пожалуй, не смириться.
Но принять его как вполне возможный вариант развития событий.
Вариант, истерически протестовать против которого – бессмысленно.
Именно так и поступает Берджесс в «Вожделеющем семени». Нравится ли ему будущее победившего гомосексуализма? Да категорически – нет! Но это будущее, скорее всего, неизбежно, и можно только обливать его саркастическим презрением, да надеяться, что успеешь умереть, прежде чем оно наступит.
Вот это единственно оставшееся упование – «уйти раньше, чем настанет кошмар» – пожалуй, и остается главной подспудной мыслью всей английской фантастики.
Надежды на то, что сохранится старый мир, давно нет. Об этом еще дедушка Толкин написал во «Властелине колец».
Но в резерве всегда остается возможность уйти «за море» – читай – «на тот свет».
Самоубийство – это, конечно же, не для настоящих джентльменов. А вот саркастичное презрение и неиссякающая ирония – самое оно. Посмеяться над грядущей катастрофой, выпить джина, закурить сигару и мирно ждать, пока темнеющий остров погружается в волны неизбежной погибели.
