«Русская idea» поздравляет всех авторов и читателей нашего ресурса с пятилетием своего существования. Сейчас сложно точно вспомнить, в какое из чисел апреля 2014 года на очередных Бердяевских чтениях, организованных фондом ИСЭПИ, был презентован проект нашего сайта, когда – неделей ранее – встретились для обсуждения его будущей работы Борис Межуев, Василий Ванчугов и Кирилл Бенедиктов. Сейчас даже трудно вспомнить, как называлась самая первая статья на РI, тем более что затем их последовало огромное множество. Самое главное, что мы существуем уже пять лет, причем последние два – в условиях отсутствия регулярного финансирования, в иные месяцы – практически на общественных началах. Спасибо всем, кто был и продолжает оставаться с нами, и кто не меняет – по воле переменчивого начальства – убеждения вместе с последними инструкциями со Старой площади. Спасибо Любови Ульяновой, Василию Ванчугову, Моргане Девлин и Григорию Кремневу за героическую работу над проектом и спасибо всем, кто продолжает поддерживать их в их самоотверженной работе.
Любовь Ульянова
Борис! Когда задумывалось интервью, повод подводить какие-то итоги, был один – 5-летие сайта «Русская Idea». Однако 9 апреля скончался твой отец, философ Вадим Михайлович Межуев, поэтому, наверное, правильно было бы начать с разговора о нем. Корректным ли будет утверждение, что ваши отношения во многом определялись вашей внутренней интеллектуально-политической дискуссией, которую ты, со своей стороны, видимо, вел и на страницах нашего сайта?
Борис Межуев
– В течение последних десяти лет я постоянно вел внутренний диалог с отцом, и многое – почти всё – из того, что я делал, что имело какое-то касательство к политике, так или иначе было обусловлено этим диалогом. Часто этот спор был не только внутренним, но и вполне реальным, и об этом можно только пожалеть, потому что наши позиции определились в последние пять лет уже окончательно, и ничто не могло их поколебать. Легче было просто перестать спорить, но это было практически невозможно, по каким-то психологическим причинам. Мне любопытно, как это происходит в других семьях, где существует аналогичный идейный конфликт. Можно ли вполне отстраниться от идейных расхождений с отцом и спокойно жить своей жизнью, сознавая все противоречия? Искренне сказать, я не знаю. Полагаю только, что сейчас это изменится, но как, в какую сторону – даже не ведаю. Но, главное, мне было важно доказать, что консерватизм не тождественен конформизму, не знаю, смог ли я доказать это отцу или кому-либо еще, но сам себе я это доказал. Точнее, мы все вместе это доказали.
Любовь Ульянова
Второй вопрос – всё же о сайте. Чем для тебя стал этот проект в твоей профессиональной деятельности? Можно ли сказать, что для интернет-ресурсов такого рода – интеллектуально-около-политических – мы существуем, несмотря на все трудности и неоднозначность нашего текущего положения, уже достаточно долгий срок, на который, в общем, мало кто рассчитывал на старте проекта?
Борис Межуев
Я был убежден, что пять лет мы не просуществуем, что все закончится гораздо раньше. Самое удивительное, конечно, что команда пережила период почти полного отсутствия финансирования. Оказалось, что значительная часть авторов будет готова давать материалы, не рассчитывая на гонорар. Мы ведь никогда за это время не имели пустого портфеля. Конечно, мы пока не достигли той высшей точки, точнее, не вернулись на нее, когда издание или ресурс во основном ругают. Я знаю, что все успешные медиа-проекты, по крайней мере, те, которые у меня лично вызывали интерес, – все пережили вот этот момент «всеобщего осуждения» – и «Независимая газета» Виталия Третьякова, и НЛО Ирины Прохоровой в период его расцвета, и РБК при Осетинской, и наши «Известия». Нас пока не ругают, как уже начинали поругивать в 2016, когда у нас был максимальный взлет, но уже замечают и похваливают. Это пока не верх признания, но для проекта без регулярного финансирования тоже неплохо.
Мне кажется, нам удалось взять определенную нишу – благодаря тебе, в первую очередь – нишу истории славянофильского течения русской мысли, убедительно продемонстрировать актуальность этой темы, и уже из этой ниши осуществлять экспансию в другие сюжеты. Увы, после 2016 года была прекращена очень активная международная линия, продолжавшая лучшие традиции сайта Terra America: на этом нашем направлении большую роль играли интервью Юлии Нетесовой, интеллектуальные расследования Дмитрия Дробницкого и Кирилла Бенедиктова, переводы известных консерваторов нашего времени. Для нас сейчас это приоритетно – соединить в живом диалоге русский консерватизм со всей его живой и многогранной традицией и консервативную мысль других стран. Нам это уже почти удалось, но тут консерватизм потерял августейшую поддержку, и консерваторов у руля внутренней политики сменили так наз. технократы.
Любовь Ульянова
У нашего проекта название состоит из двух частей – «Русская идея. Политконсерватизм». На твой взгляд, что нам больше удалось раскрыть за эти 5 лет – содержание некой «русской идеи» (о которой, кстати, размышлял и твой отец) или философию «политического консерватизма»? Что из этих двух составляющих было важнее на заре проекта? Какой компонент важнее сегодня? Какое понятие вообще шире? Состоялось ли у нас в целом соединение «русской идеи», изначально отсылающей к не совсем консервативному Н.А.Бердяеву, с консерватизмом? Нужно ли это соединение, или оно всё же в чем-то искусственно, с одной стороны, а с другой – сдерживает наше саморазвитие?
Борис Межуев
Надо признать, что «политконсерватизм» все-таки победил – если не нокаутом, то по очкам. В чем была, извиняюсь за тавтологию, идея «Русской идеи» – в том, что это такой цветок с тремя лепестками – русской философией, русской фантастикой и русским роком. Мы как бы попытались объединить в соцветии эти три псевдоморфозные направления русской культуры, в которых национальное содержание пыталось выразить себя посредством заимствованной формы. И все три течения еще продолжают в какой-то мере сохранять свою энергетику – хотя русская философия в основном существует в качестве ее историографии. Но симфонический эффект оказался все-таки не слишком мощным – просто потому, что у нас не нашлось трех проводников в каждое из этих трех течений. Ну с русским роком было полегче – несколько имен у нас было на слуху, и с нами плотно сотрудничал Илья Смирнов, руководитель легендарного «Урлайта», живая легенда русской рок-журналистики. И, кажется, мы нашли какой-то особый ракурс рассмотрения русского рока. Хуже оказалось с русской фантастикой – тут у нас не оказалось своего Вергилия, который мог бы провести нас по миру отечественного фэндома, причем так, чтобы он мог учить нас отличать на этом поле зерна от плевел. Без поправки на личности. Ну и философская среда – в ней есть явно нездоровое стремление к камерности. Такое некоторое желание помечтать о жизни с томиком Семена Франка.
Я считаю по этому поводу иначе. В отличие от других направлений культуры, философия должна уметь навязывать себя обществу, в ином случае – это не философия, а лишь техника мысли. Философия – это ведь на самом деле не что иное, как выражение или, точнее, обозначение претензии интеллектуального класса на социальное лидерство. Если такой широко заявленной претензии на лидерство нет, нет и философии. Как только такая претензия внятно формулируется – как это и происходило в России в великое философское 120-летие, – с, условно, 1870 по 1991 годы – тогда и появляются в нашей среде Вл. Соловьевы, Бердяевы, Бахтины, Ильенковы и Щедровицкие. Как только интеллектуальный класс капитулирует перед реальностью, отступает, пасуя перед той или иной сложившейся в ней расстановкой сил, исчезает и философия. А поскольку эта претензия сегодня может быть рационально выражена лишь в форме консерватизма, поэтому философия в России не может не быть консервативной. Впрочем, я уже начал отвечать на другой вопрос.
В целом же, нам удалось довольно много сказать о консерватизме и довольно мало о русской философии, русском роке и особенно – о русской фантастике. Дай Бог, удастся это все сделать в будущем.
Любовь Ульянова
Трансформировалось ли за эти 5 лет твое личное восприятие «русской идеи» как определенной философской категории?
Борис Межуев
Скорее, конкретизировалось. Появились какие-то конкретные формулы, которых не было раньше. Наметилась программа действий, которой ранее не было. Я, конечно, не мог предполагать изначально нашего сильного вовлечения в конкретно севастопольскую политику, хотя значимость именно крымского и севастопольского факторов в развитии отечественного консерватизма при возникновении «Русской идеи» мною сознавалась весьма определенно. К сожалению, не удалось написать всестороннего исследования творчества Н.А. Бердяева и о «русской идее» конкретно в его понимании. Я все подступался к этой теме, однако пока так ее и не осилил. Опять же – задача на будущее.
Любовь Ульянова
Если говорить об исторической составляющей нашего проекта, которая выросла из темы критики «Великой лжи нашего времени» К.П. Победоносцева до развернутого обсуждения исторического контекста и актуальных перспектив «консервативного реформизма». Можно ли сказать, что мы здесь сделали всё, что можно на историко-философском уровне, сформулировав и обосновав необходимость «консервативной демократии», как на уровне регионов, так и на общероссийском уровне? И следующий шаг, к которому нас, в общем-то, кабинетных ученых, часто призывают – создание каким-то путем какого-то общественно-политического движения – действительно уместен и логичен?
Борис Межуев
Увы, тут надо бы с чего-то начать, от чего-то оттолкнуться? И весь вопрос от чего? Хорошо бы такое движение было бы создано на основе того, что я назвал «севастопольской демократической инициативой», но пока мы не видим, чтобы кто-нибудь из севастопольцев говорил о чем-то подобном, о чем-то превышающем их конкретно городские дела. Вот, спикер Государственной думы заявил о необходимости увеличения роли нижней палаты в процессе формирования правительства, конституционного закрепления обязательных консультаций с комитетами Думы при утверждении этой роли. Опять же – явный шаг в сторону консервативной демократии, учитывая, что именно Дума по общему признанию является своеобразным оплотом «системного консерватизма» в обществе, и именно в этом качестве она вызывает ненависть либеральных кругов. Я, как и любой другой интеллигент, всегда недоволен новыми запретами, я не в восторге от ограничения Рунета, от контроля над НКО, и для меня чем больше свобод, тем жить проще. Но Дума пытается реализовывать в том числе запросы, исходящие от правоохранительных кругов и, видимо, за счет этого она и сохраняет определенную долю субъектности. Это жизнь, ничего не поделаешь.
Но если система будет продолжать играть в гегемонию либеральных умников над консервативными дурнями, ничего хорошего не получится. Нужна консервативно-демократическая сшивка элиты и населения – по ту сторону условных Витте, и Победоносцева, то есть авторитариев-технократов, и авторитариев-идеократов. Нужно движение, которое бы водрузило бы на свои знамена имена Ивана Аксакова, Николая Игнатьева, Дмитрия Шипова, Александра Солженицына, Евгения Примакова – всех, кто пытался соединить консерватизм и демократию. Я думаю, мы бы смогли сыграть свою роль в этом движении, но, пардон, у меня лично нет ни малейшего опыта партийного строительства. Я не имею представления, как все это технически делается, в какой кабинет надо стучаться, чтобы получить положительный ответ, к каким финансовым кругам обращаться, чья поддержка будет иметь решающее значение? Создать кружок «Освобождение труда» я еще смог бы, а вот переделать его в рабочую социал-демократическую партию вряд ли.
Любовь Ульянова
На твой взгляд, то, что этот шаг не сделали те, кого мы во многом считаем своими интеллектуальными предшественниками – русские славянофилы (за исключением их национализма и, если угодно, черносотенно-антисемитской составляющей), не вписавшиеся в широкую политическую реальность – было их ошибкой? Изменилась бы история нашей страны – в том смысле, что страна не скатилась бы в катастрофу, потому что были бы, по славянофильским рецептам, созданы общественные и властные инструменты «сцепки» с реальностью и поступательным развитием – если бы славянофилы нашли себе широкую общественную (пусть не народную, но интеллектуальную) поддержку?
Борис Межуев
Я думаю, произошло несколько роковых событий в истории русского славянофильства. Ряды покинул самый творческий человек в их среде – Владимир Соловьев. Покинул отнюдь не в силу филокатоличества; скорее, напротив, он кинулся к католичеству, разочаровавшись в способности славянофилов реализовать их собственные идеи и политические проекты. Он рассуждал так: если уж быть националистами до конца, тогда надо идти к Каткову и не претендовать на какую-то особую позицию, а уж если на нее претендовать – надо выходить за пределы национализма. Найти сверхнациональную идею, к которой и следует обращаться. Это и есть как бы «русская идея», которая выше идеи чисто националистической. Он был в этом прав, но сам, конечно, ушел явно не туда, его политические, и особенно внешнеполитические идеи конца жизни производят жутковатое впечатление. Такое вдохновенное оправдание британского империализма и одновременно германского милитаризма. Трудно даже представить, куда бы его занесло в XX веке.
Из людей его уровня дарований в среде консерваторов были только двое – Василий Розанов и Лев Тихомиров. Но первый с большим сомнением мог быть отнесен к славянофилам, я бы вел его генеалогию, скорее, от Николая Страхова, отчасти – от Константина Леонтьева. Но, конечно, Розанов не представлял консервативно-демократическое направление ни в каком смысле. Тихомиров, конечно, нам лично ближе, но он был слишком сильно подавлен своим собственным раскаянием в соучастии революционному террору, так хотел оправдаться перед режимом, что мгновенно осудил вместе с революцией также и все либерально-конституционные и консервативно-славянофильские проекты. А потом недовольство конкретно политикой Николая II привело его к признанию законности Февральской революции. Поучительный пример консервативного фиаско, обусловленного консервативным неофитством, нежеланием развести отношение к личности и отношение к строю. Типично, кстати, русская беда.
Так что не надо искать в истории русского консерватизма какую-то одну чистую безгрешную фигуру, которую можно было бы принять, как икону. Это тот самый случай, когда наша собственная творческая эволюция неизбежна, именно в силу того, что возвращение в прошлое невозможно. И для меня сейчас, конечно, более всего актуален опыт Владимира Соловьева: мне важно понять, где он оступился, в какой момент забрел в тупик, можно ли было сохранять верность «русской идее» без изъявления лояльности Наполеону, королеве Виктории и кайзеру Вильгельму? Вот уже стремление к ответу именно на этот вопрос и привлекло меня в свое время к концепции «Острова Россия» Вадима Цымбурского.
Любовь Ульянова
За время работы над проектом РИ ты много сделал в развитие идей В.Л. Цымбурского, фонд ИСЭПИ издал в виде монографии расшифрованную рукопись его незащищенной докторской диссертации. Можно ли считать концепцию Цымбурского внешнеполитической доктриной «консервативной демократии»?
Борис Межуев
Да, думаю, можно. Сейчас выражение «консервативная демократия» на слуху – его употребил в положительном смысле очень популярный сегодня автор, израильский политический философ Йорам Хазони, автор бестселлера, кажется, прошлого года, который назывался «Достоинство национализма» (The Virtue of Nationalism). Вот у него вышла недавно статья, которая так и называется «Консервативная демократия». Этим термином он характеризует политический строй своей страны, справедливо полагая, что истоки демократии лежат в библейской традиции, и что еврейство и было первым именно национальным сообществом, пример которого вдохновил другие христианские нации. «Консервативной демократии» Израиля он противопоставляет «либеральный империализм» Европейского Союза.
Несложно, однако, заметить, что на «консервативно-демократической» платформе нелегко объединиться – главным врагом «консервативно-демократического» Израиля является «консервативно-демократический» Иран. При этом против Ирана Израиль легко вступает в альянс с либерально-демократическими США и даже – негласно – абсолютными монархиями Аравийского полуострова. Так что и в нашем случае нужно понимать, что нужен какой-то особый принцип взаимодействия консервативной демократии с иными мирами, и этим принципом может стать «цивилизационный реализм», отталкивающийся от идей Цымбурского, творчески их развивающий.
Любовь Ульянова
Нас нередко упрекают в недостаточном внимании к социальной и экономической повестке. Как и мы сами видели в дореволюционных консерваторах именно этот изъян. Какие здесь могут быть направления для развития? Только ли дело здесь в ограниченности наших ресурсов?
Борис Межуев
Ну, конечно, сказывается отсутствие в нашей среде профессиональных экономистов – это первый фактор. Второй фактор – отсутствие социального заказа на экономическую публицистику консервативно-демократического направления. Когда-то идейный лидер социал-консервативного течения в российской экономической мысли Сергей Глазьев возглавлял Демократическую партию. Увы, с той эпохи прошло много времени, сегодня демократические институциональные преобразования, по крайней мере, на словах, защищает Алексей Кудрин, а ему противостоят в основном сторонники мобилизационного подхода, для которых мягкость кредитной политики должна быть компенсирована жесткостью политики государственной. Дай Бог, чтобы инициатива севастопольская и инициатива «володинская», равно как и аналогичные инициативы, были бы поддержаны и особым течением экономической мысли. Очевидно, что высшим приоритетом подобного течения мог бы стать приоритет внутреннего развития, что-то вроде трампистского «Америка прежде всего», но только по отношению к России. Конечно, трудности и препятствия на этом пути очевидны, ну а какие у нас есть иные альтернативы?
Любовь Ульянова
В последнее время на идеологической поляне произошел разворот в сторону «прогрессизма», при этом от его адептов нередко можно услышать, что ценности и идеологии – это прошлый век, отжившие материи. На твой взгляд, можно ли согласиться с этим тезисом самим по себе, во-первых, а во-вторых – не прикрывается ли этим тезисом либеральный авторитаризм в духе некоторых произведений братьев Стругацких?
Борис Межуев
Безусловно, так оно и есть и, к сожалению, ценностная индифферентность, технократический рационализм всегда лучшая почва для авторитарного мышления. Если все зависит от технического расчета, зачем тогда нужен сложный процесс согласования разнонаправленных интересов и ценностных установок, который и называется демократией? Тогда можно взять во власть компетентных людей, и они за тебя все решат. И даже если они решат не в твою пользу, и у тебя отнимут последние сбережения, ты не можешь роптать по этому поводу, потому что они, эти эффективные и грамотные интеллектуалы, все понимают лучше тебя. Демократия начинается с того момента, когда люди отказываются быть пассивным объектом манипуляции со стороны технократов. А если люди еще и апеллируют при этом к каким-то традиционным ценностным установкам, которые оказываются выше власти, выше технологий и манипуляций, то тогда демократия становится демократией консервативной, по большому счету единственно устойчивой. Она действительно имеет шанс превратиться в тоталитаризм, и иммунитет от этого может привить ей политическая конкуренция, отражающая «сложность» и неоднородность скрепленного традиционными ценностями большинства. Вот это представление мы и стараемся пропагандировать на сайте.
