Рубрики
Интервью Размышления Тема недели: Патриотический консенсус

Меня десятилетиями считали правозащитником, хотя я был политическим противником режима

Правозащитниками стали называть себя и люди, чьи политические взгляды были пропитаны расизмом, культом насилия, нетерпимостью

PI уже обращалась к теме реакции правозащитного сообщества на энергоблокаду Крыма, точнее, к проблеме отсутствия этой реакции, если не считать таковой поддержку некоторыми видными правозащитниками действий по подрыву ЛЭП. Чем можно объяснить, что правозащитники оказались равнодушными к нарушениям прав человека – ведь отключение электричества нанесло урон всей социальной инфраструктуре (больницам, роддомам, аптекам)? С этим вопросом мы обратились к одному из видных диссидентов советского времени, политику Вячеславу Игрунову.

Вячеслав Игрунов в течение 1990 – начала 2000-х годов был одним из активных деятелей партии «Яблоко». Кроме того, он известен своим нетипичным для диссидента отношением к проблематике поведения власти в условиях социальных протестов. Учитывая это обстоятельство, а также недавние выборы лидера партии «Яблоко», привлекшие внимание экспертного сообщества, мы решили пообщаться с Вячеславом Владимировичем и по этим актуальным вопросам.

PS. Пока интервью готовилось к публикации, пришла новость о смерти историка и известного общественного деятеля Владимира Прибыловского. Со слов памяти о нем мы и начинаем интервью Вячеслава Игрунова.

***

Любовь Ульянова

Уважаемый Вячеслав Владимирович! Сегодня пришла новость о смерти историка Владимира Прибыловского. Знали ли Вы лично этого человека? Как Вы можете оценить его роль в общественной жизни России?

Вячеслав Игрунов

С Володей Прибыловским я познакомился в 1987 году в клубе «Перестройка», и он сразу произвел на меня самое благоприятное впечатление. Весной следующего года Володя оказался среди шестерых основателей «Хронографа», и его участие в немалой степени способствовало популярности этого летучего листка. Особенно велик его вклад в поздний период «Хронографа», когда к нему перешла главная роль в собирании и редактировании материалов. Самые большие тиражи «Хронографа» были достигнуты именно в это время. Сегодня мало кто помнит это издание, но в свое время оно сыграло важную роль в консолидации общественного движения.

Вокруг «Хронографа» сложилась огромная сеть региональных активистов, не говоря уже о популярности этого издания среди московских неформалов. На ее основе, по сути дела, выросло Московское общественное бюро информационного обмена (М-БИО), в котором Володе принадлежала важнейшая роль – он был скрупулезным собирателем информации, открывателем новых людей, хранителем дружеских отношений. Никто из нас не знал столько о происходившем в многочисленных группах и клубах по всей стране, сколько знал он. Особенно это касается информированности о националистическом движении, и в этой сфере ему не было равных.

Его книга о национал-патриотическом движении «Память», вышедшая в М-БИО в конце 1990 года, стала настоящей энциклопедией этого движения. Ему же принадлежит и первый обширный справочник общественного движения в СССР «Словарь оппозиции», вышедшей весной 1991 года в издательстве «Постфактум». Он помогал готовить и редактировать и другие справочники, издававшиеся преемником М-БИО, Институтом гуманитарно-политических исследований.

Совершенно естественно Володя оказался важнейшим автором и редактором газеты «Панорама», инициированной А.Морозовым и А.Верховским и начавшей выходить на базе М-БИО в апреле 1989. Газета оказалась самой востребованной и авторитетной «самиздатской» политической газетой до середины 1990-го, пока не пришло время профессиональных изданий, с которыми неформальному изданию конкурировать оказалось не по силам. Успех «Панорамы» был обеспечен не в последнюю очередь той сетью контактов, в создании которой Прибыловскому принадлежит ключевая роль.

Когда М-БИО трансформировалось в три отдельные организации, Володя оказался единственным, без которого было трудно представить Институт гуманитарно-политических исследований и «Панораму». Он оставался до конца жизни членом Института, но со временем сосредоточился на «Панораме», превратившейся в информационный центр и долгое время бывшей бесценным источником знаний о политических клубах, объединениях, партиях, общественных и политических деятелях. Не случайно он стал президентом «Панорамы». До последнего времени только в «Панораме» можно было найти малоизвестные подробности из прошлой жизни множества политических деятелей, в свое время обойденные интересом большой печати. «Панорама» издала столько справочников и книг, что их перечисление заняло бы много страниц. Созданная Прибыловским база данных общественных деятелей «Просопограф» и сейчас представляет ценность для журналистов и исследователей.

При этом Прибыловский не был бесстрастным наблюдателем. Еще в юности он был близок к «молодым социалистам», диссидентской группе конца 70-х – начала 80-х, и с самого начала Перестройки включился в общественную деятельность. Себя он считал социал-демократом и симпатизировал «зеленым», и эти его взгляды сохранились до последнего дня. Прибыловский был резко критически настроен по отношению к режиму, сложившемуся в России в двухтысячных годах и резко негативно относился к Владимиру Путину. В этом он был радикалом, хотя его удивительная толерантность к политическим взглядам тех, с кем его сводила жизнь, позволяла сохранять ему добрые отношения со множеством очень разных людей. Это редкое для России качество не только помогало ему в профессиональной деятельности, но и делало его интересным собеседником, хорошим товарищем, добрым другом. Тем, кто был знаком с ним, будет его очень недоставать.

Любовь Ульянова

Нас поразило, что многие участники правозащитного движения (Павел Литвинов) выступили с поддержкой действий, приведших к энергетической блокаде Крыма. Как можно объяснить эту позицию, учитывая, что блокада привела к страданиям реальных людей? Можно ли объяснить столь явное пренебрежение правами человека только тем, что эти люди выбрали одно государство, а не другое? Является ли в этом смысле любое правозащитное движение заложником политических интересов тех или иных государств?

Вячеслав Игрунов

Я знаю некоторое количество людей, считающихся правозащитниками, которые сочувствуют лидерам крымских татар в их блокировании полуострова, в том числе, и в подрывах опор электропередачи. Я думаю, это естественная реакция активистов с определенным типом сознания, и об этом я попытаюсь сказать ниже. Здесь я хочу отметить другое – огромное количество правозащитников (не хотелось бы брать это слово в кавычки) сочувствовало сжиганию людей – и правоохранителей на Майдане, и гражданских в Одессе. Особенно это касается украинских правозащитников, многие из которых участвовали в Революции гидности, и почти все из них поддерживали кровопролитие на Донбассе и протестовали против мирных соглашений Минска-2. Но даже если не все они прямо высказывались в поддержку революционеров, то почти все искали мотивы для оправдания бесчеловечных действий. Более того, шельмованию подвергались те немногие правозащитники, которые выступили против насилия, а осужденный Руслан Коцаба не снискал поддержки, насколько мне известно, ни одной российской или украинской правозащитной организации. Именно это и заставляет усомниться в действительности правозащитных убеждений у многих и многих из них.

Любовь Ульянова

А почему же они тогда называются правозащитниками?

Вячеслав Игрунов

Еще во времена советского правозащитного движения возникла аберрация, в силу которой те или иные политические диссиденты стали именовать себя правозащитниками. Я, например, помню своих знакомых, которые были убеждены в необходимости вооруженной борьбы с советской властью и даже разделяли идеалы Бандеры и Донцова, но именовали себя правозащитниками и проходили по материалам Самиздата как таковые. Произошло это по нескольким причинам.

Прежде всего, реальные правозащитники не могли не защищать политических заключенных, какими бы взглядами они ни руководствовались. И это было бы совершенно верно, если бы логика борьбы с системой не вела к неоправданным обобщениям. На мой взгляд, любой человек имеет право на любые политические убеждения, на право искать любую информацию, на право распространять свои взгляды. Но вот посмотрите, в самых демократических странах, там, где взрастала идеология прав человека, законодательно запрещено распространять определенные взгляды, например, отрицание холокоста. Не приветствуются и призывы к насилию, к вражде по религиозному и расовому признакам.

Следовательно, признается некоторая зыбкая граница, которая ограничивает свободу человека, и ее определение вполне субъективно, зависит от господствующих настроений в обществе. Но сами эти настроения текучи. Сегодня открытый взгляд мужчины в сторону красивой женщины может рассматриваться как sexual harassment и наказываться в уголовном порядке, а уже завтра вы сможете улыбнуться незнакомке и даже отпустить сомнительную шутку, и вас не будут преследовать – настроения изменились.

Любовь Ульянова

Что-то подобное происходило и среди советских правозащитников?

Вячеслав Игрунов

Да, подобного рода перемены происходили в 60-е-70-е годы в СССР. Защищая свободу слова, инакомыслящие неизбежно должны были прийти к защите страдающих за веру и политической оппозиции. Но если вы защищаете истинных марксистов-ленинцев, то рано или поздно вы станете защищать социал-демократов, христианских демократов, монархистов и сторонников НТС, а затем и всех политических заключенных без изъятия. Включая и тех, кто применял насилие или готовился к вооруженной борьбе. Так возникает солидарность всех преследуемых, все становятся как бы членами одного братства. И постепенно политические противники режима причисляются к узникам совести и правозащитникам.

Меня, например, десятилетиями считали правозащитником, хотя я был политическим противником режима – и это касается не только репрессивных времен, когда признание политической мотивации жестоко каралось, но времен более поздних, когда были провозглашены демократические свободы. Способствовала этой путанице и Всеобщая декларация прав человека, которая не смогла провести границу между правами человека и некоторыми политическими принципами (демократией, в частности). Это естественное расширение толкования прав человека, смешиваемых с гражданскими и политическими правами. И это смешение часто толкает правозащитников к преследованию политических целей, поскольку существует мнение – и оно опирается на дух ВДПЧ и на отдельные ее статьи, например, на 21-ю, – что права человека и демократия неразделимы. В этом случае борьба за права человека может превращаться в политическую борьбу. В Советском Союзе правозащитники не осмеливались произнести это прямо, но в ХХI веке, когда политическая деятельность стала легальной, этот синкретизм стал очевидным.

И тут сразу следует говорить и о другой причине. В СССР политическая деятельность жестоко преследовалась, несмотря на то, что до 1977 года такое преследование являлось антиконституционным. Ну а с принятием новой конституции, адаптированной к действующему уголовному законодательству, любые посягательства на социализм – разумеется, широко трактуемые в правоприменительной практике – стали противозаконными, преступными. Понятно, что декларация своего политического несогласия с режимом вела к суровому наказанию, не только к лагерным срокам, иногда тянувшимися десятилетиями, но и к гибели. Тем не менее, находилось достаточно мужественных людей, готовых на любой риск ради уничтожения авторитарно-коммунистического режима. И тем успешней они могли противостоять системе, чем меньше политического содержалось в их действиях.

Всеобщая декларация прав человека давала легальную платформу для манифестации инакомыслия. Будучи политиком по убеждениям, я мог открыто настаивать во время допросов в КГБ на своем праве получать и распространять любую интересующую меня информацию еще радикальнее и тверже, чем это делали классические правозащитники, вовсе не объявляя о своих политических целях. Правда, мои политические взгляды выросли из того же культурного корня, из которого вырастала концепция прав человека, и эта концепция была имплементирована моей идеологией. Однако правозащитниками стали называть себя и люди, чьи политические взгляды были пропитаны расизмом, культом насилия, нетерпимостью. Правозащитники охотно принимали в свою среду таких людей – кто в силу неизбирательности взглядов, кто из желания поддержать их в борьбе с репрессивным режимом. И произошло размывание идентичности на фоне кристаллизации добрых человеческих отношений между людьми совершенно разных ценностей и устремлений. Отмечу, что неразличение различий характерно не только для правозащитной среды, но и распространено среди внешних наблюдателей.

Определенную службу в движении к такому синкретизму сыграла и внешняя помощь. Поддерживать на государственном уровне противников режима или сепаратистов – это вмешательство во внутренние дела государства. А вот вести переговоры об узниках совести, о судьбе правозащитников – вовсе нет: права человека не находятся в национальной юрисдикции, но лежат в сфере ответственности всего человеческого сообщества. И апелляция граждан ко всему прогрессивном человечеству или демократической общественности в этом случае не есть измена Родине, а естественное право человека и даже его гражданская обязанность. Да и защищать правозащитников куда комфортнее, чем политиков, даже обыкновенным людям, сердобольным и приверженным свободе.

Вот эти три причины – размытость концепции прав человека, внутренняя защитная мимикрия и внешний прагматический или лицемерный камуфляж – привели к тому, что мы называем правозащитниками очень уж разных людей, зачастую к правозащитной идеологии не имеющих отношения и пользующихся ею исключительно, как тактическим оружием.

Любовь Ульянова

А что же сами правозащитники?

Вячеслав Игрунов

Сами же правозащитники не находят нужды ли, мужества ли, интеллекта ли для саморазличения. В последнем случае человеческая солидарность толкает людей, не размышляя, поддерживать своих товарищей в делах, к правозащите отношения не имеющих. Некоторое время назад по инициативе Владимира Малинковича я принимал участие в формировании общественной группы, получившей позднее с легкой руки одной из правозащитниц название Гражданский Минск. Инициатива, родившаяся в тот момент, когда мирный процесс пробуксовывал, а европейцы, казалось, не понимали происходящего, была весьма разумной. В какой-то момент аналогичный порыв родился и в российской правозащитной среде. Однако негативной оценки украинских правозащитников минского процесса оказалось достаточно, чтобы инициатива рассыпалась без следа. Вызывать недовольство «своих», действовать вразрез с ожиданиями товарищей чрезвычайно тяжело. Тирания референтной группы оказывается тяжелее даже самого сильного давления оппонентов. Мне кажется, что в отношении крымской блокады имеет место тот же мотив: среди организаторов этой акции Мустафа Джемилев, заслуженный правозащитник 70-х годов. Его явно выраженная воинственная позиция оставляет для друзей лишь две альтернативы: поддержка или разрыв. Не всякий согласится разойтись с тем, с кем дружил едва не полвека. Но это лишь один из мотивов.

Гораздо тягостней наблюдать другое явление. Поскольку идеология прав человека вызревала в европейской культуре, поскольку эти корни пронизывают Всеобщую декларацию прав человека, политическая ангажированность правозащитного движения неизбежна. Не случайно многие страны не готовы были согласиться с декларацией, да и сегодня не все страны подписали этот документ. Если быть последовательным, то каждый правозащитник должен бороться со множеством режимов на Земле – и коммунистическими, и с монархиями Персидского залива, и с теократиями и автократиями самого разного рода. Ведь «воля народа должна быть основой власти правительства; эта воля должна находить себе выражение в периодических и нефальсифицированных выборах, которые должны проводиться при всеобщем и равном избирательном праве, путем тайного голосования или же посредством других равнозначных форм, обеспечивающих свободу голосования». Такая позиция не оставляет никаких шансов национальному своеобразию. Я не раз слышал, как от своих американских собеседников, так и от российских друзей такое суждение: своеобразие позитивно, но оно должно ограничиваться национальными эпосом, одеждой и кухней, в политической же сфере должна царить западная демократия – высшее достижения человечества.

Любовь Ульянова

То есть дело всё-таки в демократической доминанте в мировоззрении?

Вячеслав Игрунов

Да, эта демократическая доминанта и объясняет поддержку правозащитниками самых кровавых, самых преступных деяний – ведь они направлены против диктатур: Слободана Милошевича, Саддама Хусейна, Муаммара Каддафи, Башара Асада, Виктора Януковича. И тогда можно бомбить города и разрушать коммуникации, жечь людей под крики «Слава Украине!» – все оправдывается продвижением демократии. Для нас, российских граждан, это особенно понятно: ведь все диктаторы – друзья Путина, и борьба с ними есть косвенно борьба за демократию в России. Поэтому не важно, что Ярош – фашист, и каждый может прочесть его «Украинскую революцию», чтобы убедиться в этом. Не важно, что на Майдане реабилитируются нацистские лозунги и герои, становясь национальными символами. Если революция носит антипутинский характер, мы, правозащитники, на стороне революции.

Удивительны коллективные прозрения правозащитников. Они вдруг, вместе «со всем цивилизованным миром» понимают, что дольше нельзя терпеть диктатуру Каддафи, и вместе с этим цивилизованным миром молчат, когда на развалинах светского ливийского государства с высоким жизненным уровнем населения воцаряется кровавый хаос, где Аль-Кайеда сражается с ИГ за право установления теократической тирании. Они на одном вдохе прозревают, что кончилась легитимность Башара Асада, европейского реформатора арабского социализма, и пора поддерживать сирийскую оппозицию, главной силой в которой являлся ИГИЛ и парочка менее одиозных исламистских формирований. Эти правозащитники охотно ругают Путина за вмешательство в Сирии. Ведь это чужая война. Как-то вовремя они забывают, что права человека неделимы и не знают границ. Если одни мусульмане вырезают других, то это не наше дело – разве у нас нечем заняться?

Я понимаю, если так рассуждает обыватель. Но когда так рассуждает правозащитник, у меня нет слов. И объяснение всем этим странностям, несуразностям очень простое: Запад – носитель высших ценностей, США – флагман демократии, именно они несут свет человечеству, поэтому все, что в интересах Запада или США, в интересах всех демократов. Все, за чем стоит Путин, в интересах реакции и диктатуры.

Это советское – хотя характерное и для подавляющего числа обывателей несоветского Запада – черно-белое мышление российские правозащитники разделяют со всем народом, просто они стоят на другой стороне баррикады, и у них другие враги. Этот отказ от размышления, эта ангажированность, пристрастность и пристрастие к символике, к не анализируемым штампам и паттернам поведения и есть фундамент той нескончаемой холодной гражданской войны, которая протекает в нашем обществе на протяжении уже нескольких десятилетий, и конца ей не видно.

Любовь Ульянова

Вы интересовались вопросом социальных отношений и протестов, у нас была дискуссия о том, как власть может и должна реагировать на социальные возмущения. На Ваш взгляд, как власть правильно должна реагировать на социальные возмущения? 

Вячеслав Игрунов

Невозможно дать стандартные рекомендации. Социальные протесты вызываются разными причинами, имеют разный потенциал и по-разному воспринимаются разными общественными группами. Иногда социальные возмущения являются сигналом невозможности сохранения устоявшегося статус-кво или, напротив, опасности быстрых перемен. А иногда они свидетельствуют о неэффективности власти, которая обычно в таких случаях сама является источником возмущения. Иногда возникают в результате крайнего перенапряжения сил общества и свидетельствуют об отчаянии людей, измученных бедами.

Как правило, умелая власть не допускает массовых протестов, если это в ее силах. Голод, эпидемии, нашествия врагов могут привести к протестам, даже если власть в состоянии справиться с обычными проблемами. Смутное время в Московском царстве вызвано именно такими причинами, как и жакерия во Франции. Очень часто в подобных случаях власть ничего не может предложить в виде выхода, кроме жестокого подавления мятежей. Альтернативой является хаос, сопровождающийся разрушениями и кровопролитием, и в результате на пепелище возникает новая, но боле решительная и жестокая власть. Средние века просто наполнены примерами такого рода.

Аналогичные возмущения возникают также, когда власть неразумно перенапрягает силы народа – ведет нескончаемые войны, облагает сверх меры налогами, способствует быстрому и значительному социальному расслоению. Таких примеров также достаточно. В России это бунты времен Петра Великого, в Китае – крестьянская война, уничтожившая империю Циней.

В этом случае общие соображения таковы. По возможности следует принять срочные шаги к устранению причин возмущения и их символов, пусть даже это будут косметические, но зримо воспринимаемые меры, а затем приступить к выработке modus vivendi, по достижении которого приступить к реформам, ведущим к новому консенсусу. Установление modus vivendi – безусловное требование, поскольку без него любое движение вперед, любые реформы обречены на саморазрушение ввиду постоянно меняющихся требований распаленного народа. Но это требование бывает чрезвычайно трудно реализовать.

Обычно обстоятельства, вызывающие массовые протесты, требуют значительного времени для своего устранения. И если первые, часто символические шаги, не приносят успеха, не дают передышки для выработки плана реформ, а следующие, более решительные уступки ведут к эскалации требований, то это предвестник полной потери управления. В этом случае власть должна принимать экстренные меры. Либо она применяет силу, если такая сила у нее есть, а время не упущено, либо она уходит в сторону, уступая место дееспособной группе, воспринимающейся возмущенными как легитимная власть, либо же она должна смириться с крушением режима или государства.

Любовь Ульянова

А если говорить о современности?

Вячеслав Игрунов

В наше время социальный протест чаще всего возникает в результате ошибок управления. В этом случае, чем быстрее власть среагирует и исправит ошибки, тем лучше. Будет ли это сделано в результате одноактного решения правящего органа или в результате переговоров, не столь уж важно. Важны скорость и определенность. Если власть затягивает решения, колеблется, идет на уступки, когда требования ужесточились, проявляет решительность, когда время упущено, и протест приобрел массовый характер, страну ждет революция или долгий период турбулентности – все зависит от масштаба проблем, таланта руководителей протеста и способностей представителей правящей элиты.

К сожалению, в условиях протестной активности главное качество, требуемое от власти, твердость. Мягкость, уступчивость, особенно перемежаемая капризной строптивостью, отсутствие опережающих шагов стратегического плана порождают завышенные ожидания, рождают веру в силу возмущенных, мобилизуют множество нерешительных, умножая массовость протестного движения. К чему приводит такое поведение, можно увидеть на судьбах Людовика XVI и Горбачева и их реформ.

Разумеется, любая власть должна иметь достаточно открытые каналы обратной связи. Переговоры с активистами должны быть непрерывным процессом. Чем выше интеллектуальный потенциал общества, тем сложнее управление, а следовательно, тем сложнее следует быть государственному аппарату, и тем более образованными и талантливыми должны быть управленцы. Другой путь – снижение культурного потенциала общества – тоже известный путь. Иногда он повышает управляемость. Но такое общество проигрывает конкуренцию с соперниками.

Любовь Ульянова

Вопрос о ротации кадров Вам кажется принципиальным?

Вячеслав Игрунов

Да, разумная власть создает максимально открытые каналы вертикальной мобильности для талантливой и образованной молодежи, и если для этого необходимо усложнить социальную конструкцию общества или структуру государственной власти, то следует на это идти, не обрекая потенциально продуктивных людей на революционный протест или эмиграцию. Одним из таких механизмов является парламент. Для нашей страны – Дума и местные законодательные собрания.

Сегодня реальные политические лифты у нас отсутствуют. Политическая жизнь сведена к минимуму. К такому минимуму, что впору говорить о ее отсутствии. Все места профессионализации политиков, которые одновременно являются механизмами выработки национальной идентичности, причастности к делам страны, забуферены людьми пассивными, хорошо управляемыми, которые не составят проблемы властвующей элите, но которые и не будут источником решений.

Советская власть исчезла, а Советский Союз разрушился потому, что недоставало квалифицированных кадров для решения все нараставшего множества проблем. Во времена реформ проблемы умножаются лавинообразно, и ножницы между потребностью в квалифицированных управленцах и ростом проблем стали источником катастрофы. Некоторые политики полагают, что именно поэтому общество следует подморозить, не допускать перемен. Тактически успешные решения такого плана, однако, ведут к накоплению проблем, и тогда появляется риск, что они «выстрелят» одновременно, делая неизбежные перемены разрушительными. К такой стратегии тактического реагирования в течение долгого времени можно прибегать, только если вы исповедуете принцип «после нас хоть потоп».

Сегодня у России ресурсов кратно меньше, чем у Советского Союза. А проблем кратно же больше. Соответственно, Россия нуждается в создании многоуровневой и полицентричной системе принятия решений. Проблемы необходимо снимать в точках их возникновения, не допуская создания центров конденсации напряжений. Но для этого требуется смена парадигмы управления – от вертикали власти к саморегулирующейся системе. Существуют риски в переходе от одной формы организации власти к другой. Но этот переход необходим для выживания, и реформы лучше начинать в благополучные времена, а не в периоды кризисов, когда решения принимаются под прессом протестного давления или непреодолимых обстоятельств. В любом случае, когда множественные каналы обратной связи заменяются управляющими импульсами, будь то решения правительства, массовая пропаганда или силовое давление, раньше или позже адаптационные возможности государственного механизма ослабляются, и государство может погибнуть от процесса, кажущегося сущим пустяком. Ослабленному организму опасен даже насморк. В истории так бывало не раз.

Любовь Ульянова

Вы были одним из создателей блока Яблоко. Как Вы оцениваете последние изменения в этой организации, и какие видите перспективы после этих изменений?

Вячеслав Игрунов

Перемены в ЯБЛОКЕ вызывают грустные размышления.
С одной стороны можно только приветствовать, что включились механизмы ротации, и выборы важного партийного функционера стали альтернативными. В прошлом ЯБЛОКО было устроено так, что попытки смены первого лица вызывали острую конфронтацию, и смельчаки, рискнувшие выставлять свои кандидатуры, партию покидали. Впрочем, еще раньше поводом для расставания были только предположения о лидерских амбициях тех или иных партийных активистов. Сегодняшняя структура позволяет вести конкурентную борьбу на федеральном уровне, и это дает шанс на то, что в будущем, если партия выживет, у нее окажутся возможности обновления. С другой стороны, борьба за смену лидера, смену курса завершилась сменой функционера.

Лидер остался прежний, Явлинский, и у партии не оказалось сопоставимой фигуры, которая могла бы его заменить. Шлосберг – яркая личность. Он в последнее время сделал несколько очень точных ходов, показывающих, что он вырос в серьезного политика. И если бы он выиграл выборы, несомненно, стал бы реальным лидером партии. Не завтра, но через год. Однако именно этого в партии не могли допустить. И речь не только о том, что Шлосберг был угрозой для лидерства Явлинского. Есть причины и посерьезней. Слабунова – не лучший выбор.

Любовь Ульянова

Почему?

Вячеслав Игрунов

Возможно, она сильный политик. Но мы этого не знаем. Для завоевания федеральной известности необходимы не просто хорошие, но незаурядные личные данные и много времени, а заодно и денег. А до выборной кампании, на которую нацелена смена лиц, осталось чуть больше полугода. За это время не освоить даже управления партией. А ведь достижение известности – отдельная и трудная задача, за которой последует завоевание доверия. При этом внешних данных у Эмилии Эдгардовны явно немного. Когда говорили об обновлении партии, надеялись на омоложение. А новый председатель партии старше предыдущего. Возможно, будь этот человек хорошо известен, такая замена не вызвала бы недовольства или разочарования, но в данном случае приходится слушать иронические или саркастические комментарии. Лицо у Слабуновой также не слишком харизматично, да и речь не вызывает восхищения – куда ей тягаться с Явлинским!

Складывается впечатление, что задачей выборов было просто устранение Митрохина, который перестал устраивать не только партийное большинство, но и партийную верхушку. А это означает увеличение внутрипартийного веса Явлинского в преддверии выборов в Государственную думу и на пост президента. Да и формально его статус в политкомитете был повышен, как и расширены полномочия этого органа. Все эти перемены означают, что в среднесрочной перспективе партия осталась организацией одного человека.
Шлосберг, на мой взгляд, – единственный из кандидатов, кто мог бы вдохнуть в партию новую жизнь. Но такой выбор обозначал бы и сдвиг партии вправо, усиление праволиберального крыла партии, и уход из ЯБЛОКА значительного числа его членов. Позиция яблочного руководства по Украине и Крыму привела к бегству из партии множества активистов и распаду заметного числа региональных организаций. Но если привычных Явлинского и Митрохина партия готова была поддерживать или хотя бы терпеть, то нового, более динамичного лидера вряд ли. Соответственно, многие традиционные избиратели ЯБЛОКА также отшатнулись бы от него.

Зато в партию могли бы прийти новые яркие оппозиционно настроенные политики. А вслед и за ними электорат, у которого больше не осталось заметных лидеров, вроде Немцова. Но это была бы партия, которая не просто противопоставила бы себя 90% российского населения – это уже и сегодня так, – но и сделала бы это противопоставление более острым, более нетерпимым. Далеко не все влиятельные яблочники готовы играть в эту игру – в ней для них не осталось бы места. И не случайно за Слабунову голосовали не только конформисты, но и те, кому нынешний курс Явлинского-Шлосберга не по нутру. Я не буду здесь подробно останавливаться на новых проблемах с властью, которые возникли бы с приходом Шлосберга к руководству. Но для партии и партийцев размышления на эту тему также имели значение.

Таким образом, ЯБЛОКО оказалось в амбивалентном состоянии – ни серьезных перемен, ни возврата к основаниям, к тем позициям, которые некогда давали ЯБЛОКУ шанс стать скелетной партией политической системы. Шансы набрать 3%, которые принесут государственное финансирование и продлят ее жизнь еще на пять лет, существуют. Более того, в условиях полного разочарования альтернативной ЯБЛОКУ на прошлых выборах «Справедливой Россией», у партии есть шанс набрать даже 5%. Но есть ли силы у тандема Явлинский-Слабунова мобилизовать голоса «потерянных» избирателей? Очень сомнительно. Слабый тандем. Скорее всего, избиратели просто не пойдут к урнам или станут в массовом порядке портить бюллетени. А жаль. Партия при определенных условиях могла бы стать инкубатором, селекционной станцией политиков, имеющих свой голос, но не вписавшихся в сложившуюся и дряхлеющую властную иерархию.

Впрочем, реальный шанс, по большому счету, был утрачен давно, когда ЯБЛОКО не смогло или не захотело реализовывать первоначальный замысел.

Любовь Ульянова

В чем Вы видите причину кризиса блока Яблоко, почему Яблоко не смогло стать системной политической партией, несмотря на успешный дебют? И почему, несмотря на это, Яблоко сохраняется, оно не исчезло, хотя никаких внешних успехов нет, кроме победы мэра в Петрозаводске?

Вячеслав Игрунов

Я бы сказал о том шансе, который не был реализован. В чем он заключался? Конечно, речь шла о европейском выборе и рыночных реформах. И это направление символизировала фигура лидера, Явлинского. Но речь шла также и об эффективном государстве с выраженной социальной политикой, борющемся с казнокрадством и коррупцией, не находящемся во владении олигархии. Эта линия олицетворялась Болдыревым. Планировалось строить независимое и сильное европейское государство, которое преследует свои национальные цели, не всегда совпадающие с целями Соединенных Штатов, гегемона постялтинского мира. И эту линию олицетворял Лукин. Предполагалось также, что мы выдвинем программу реинтеграции постсоветского пространства, близкую по смыслу принципам Евросоюза, дадим импульс модернизации, которая невозможна без поддержки науки и образования, и сделаем упор на экологической проблематике.

Все эти направления в практике ЯБЛОКА не были реализованы. Любые реформы предполагали активное участие, активное продвижение поставленных целей. Но беда в том, что цели долгое время не формулировались, а само активное формирование образа будущего России и участие в повседневной деятельности государства отвергалось. Долгие годы избиратели, даже отдававшие голоса ЯБЛОКУ, не знали, в чем же состоит замысел этой партии. Как правило, ответ на вопросы подобного рода был простым: вы нас выберете, тогда узнаете. Раз за разом партия отказывалась от участия в ключевых событиях – уже в октябре 1993 года, постояв в сторонке от исторического конфликта парламента и президента, Явлинский существенно ослабил симпатии сторонников. А ведь за месяц до этого уровень доверия к нему существенно превосходил показатели других политиков. В 1996-м, 1997-м, в 1998-м партия упорно отвергала всякую возможность участия в правительстве, ввергая своих сторонников в уныние и разочарование.

Отказывалось ЯБЛОКО и от предложений заняться региональными реформами, отвергло возможность играть существенную роль в Думе. Даже теневое правительство так и не было сформировано, хотя этот институт открывал огромные возможности не только для роста квалификации партийной элиты и собирания вокруг партии профессионалов, но также давал инструмент для пропаганды партии и ее продвижения в общественном сознании. Не случайно электоральные показатели ЯБЛОКА снижались год от года.

Как только возникал международный кризис, партия оказывалась на грани раскола. Ни о какой интеграции постсоветского пространства и речь не шла – такая политика выставлялась, как возвращение к имперским амбициям. Защита интересов русскоязычного населения – тем более. «Национальные интересы? Отказ от валютного коридора и поддержка отечественного производителя? На смех курам! Мы не можем залипать на коммунистах!»

Отстаивание интересов нефтедобытчиков, преимущественно иностранных, было предпочтено курсу на модернизацию и выработку промышленной политики, нацеленной на развитие высокотехнологичных отраслей экономики. Мне приходилось отстаивать тезис «образование – фундаментальный приоритет российской экономики». И я подвергался осмеянию, как человек, ничего не смыслящий в экономике. За нас голосовали учителя и профессора, но за все годы парламентского бытия мы ничего не сделали для поддержки образования и науки, если не считать проталкивания ЕГЭ.

Любовь Ульянова

Партия-отказник?

Вячеслав Игрунов

Да, и ряд отказов я мог бы продолжать долго. Результатом стало то, что партия потеряла лицо, которое никогда не было открыто явлено, но угадывалось избирателем за флером неопределенности. Если бы партия реализовала свой первоначальный посыл, она имела бы шансы стать не только важнейшей партией страны, но, возможно, могла бы стать причастной к государственной власти, а история страны приобрела бы другой рисунок. Ничего этого не произошло. ЯБЛОКО утратило доверие, его лидеры – свежесть, и теперь возродить влияние партии, сделать рывок в политическом многоборье крайне затруднительно. Да и невозможно, если партия не в состоянии извлечь уроков из своих ошибок. А она, судя по всему, урока не выучила.

И все же ЯБЛОКО пока рано списывать со счетов. Остаточный ресурс сохраняется. Партия едва жива, но не мертва. И это стало результатом формирования партии на основе идеологической общности, через выстраивание горизонтальных структур, что сильно отличало ее от других партий условно правого крыла. И, конечно же, важную роль играет центристский имидж. Партия приемлема и для правого, и для левого центра. Избирателей и активистов этого круга в стране довольно много. Никак не меньше 15%. А партий, тем более заметных, с приличной историей, нет. И бедность политического спектра, как и история партии, помогают ей притягивать внимание граждан и продлевать ей существование. Хочется надеяться, что это дает шанс партии дожить до реальных перемен – как в партии, так и в стране в целом. Перемен, которые дадут не партию пикейных жилетов, а партию-борца, партию-лидера общественных ожиданий, партию-демиурга. Но пока надежда эта очень слаба.

Автор: Вячеслав Игрунов

Российский политический деятель, участник диссидентского движения в СССР.