«Баран паси, Аллах люби, яблук-алма кушай… Никогда рывалуция не делай!..»
Этими словами заканчивается одна из лучших повестей Льва Вершинина «Первый год республики». В повести декабристы победили, развалили, естественно, Российскую империю, воцарился кровавый хаос, и вот бедный татарин едет по крымской земле, опустошенной прогрессивным насилием, реакционным насилием и турецким реваншем — и, утешая на пепелище, скорее, сам себя, вдалбливает эту истину своему малолетнему сынишке…
По-человечески очень понятно такое отношение. Наелись мы революций и контрреволюций выше горла, дайте жить, наконец, сволочи.
Однако можно ли не делать революцию, если она уже делает себя сама?
Конечно, язык — это одна из самых условных условностей на земле. Почему кофе — он, какао — оно, а вода — она? Кто велел? Да никто. Однако коль уж устоялось так, что воду зовут водой, а чашку — чашкой, изволь находиться в русле традиции, если хочешь, чтобы тебя понимали и принесли именно попить, когда тебе вдруг приспичит не дать себе засохнуть. Говорят, культурный человек тем и отличается от некультурного, что условностей знает больше и соблюдает их лучше.
Однако ж почему я, свободный, независимо мыслящий, блин, индивидуум, не могу говорить все наоборот? Почему в пылу полемики нельзя для красного словца назвать чашку ведром, ложку вантузом, а презерватив — наперстком? Наоборот! Какие необозримые возможности это открывает для дальнейшей высокоинтеллектуальной дискуссии! Правда, ясно, что на самом-то деле краснобаи не хотят ни пить, ни шить. Зато сколько умного может нагородить настоящий интеллигент, пытаясь втолковать темной массе, какими должны стать наперстки, чтобы наиболее эффективно выполнять функцию контрацепции! И как именно надлежит этими наперстками пользоваться, а кто не умеет — тот ватник… Поэма!
И все же… Все же…
Когда мы обычно применяем термин «революция»?
Ну, к примеру, неолитическая революция. То бишь переход человеческих общин от охоты и собирательства, от полной подчиненности сиюминутной природной удаче к основанному на землепашестве и одомашнивании животных, принципиально более надежному и более продуктивному хозяйству. Если уж научились делать, скажем, мотыгу, и если уж поняли, что, посеяв зерно, почти наверняка, приложив толику стараний, будешь сыт — обратного хода нет. Ни один нормальный человек не пойдет в контрреволюционеры. А если кто и пойдет из неких смутно-горделивых соображений или из верности враз ставшим нелепыми традициям — тот обречет себя и свою семью на голод, неуверенность, непосильные бега по лесам в поисках хоть завалящей мышки, которую можно будет, давясь с голодухи слюной, обглодать до хвостика — и это когда бывшие соседи, падлюки, жрут беззаботно теплый душистый хлеб, выращенный и испеченный своими руками!
Еще открытие пороха называют революцией в военном деле. Рубились-рубились, из луков и арбалетов постреливали — и вдруг бац! Бомбарды, мушкеты… Латы — насквозь, крепостные стены — в дребезги… Все меняется радикально: тактика, стратегия, фортификация, логистика, военное финансирование, представления о мастерстве и мужестве… Нельзя сказать, что меняется к лучшему. Просто все это отвратительное дело — массовое избиение друг друга — становится на порядок более эффективным, и придерживаться старых норм оказывается невозможно. Контрреволюционер тут — если он, конечно, не безоружный святой — просто дурень; ему лень учиться новому, ему не дорога ни своя жизнь, ни жизни тех, кто ему доверен и за кого он отвечает. Но ведь безоружный святой — вообще вне этого процесса. Он и против избиения друг друга мечами и протазанами возражал.
У нас на глазах произошла еще одна явная революция — в области телекоммуникаций. В один прекрасный день ничего никому плохого не сделавшие мастера эпистолярного стиля со всем их великолепным, бисерным почерком, с их надушенными лентами для перевязывания пожелтевших любовных записочек, оказались обречены на сухой, безликий э-мэйл. Ничего не поделаешь, хоть тресни. Хоть после каждого слова смайлики ставь — души тексту не добавишь. Однако ж кому охота ждать ответа на свои письма неделями, да еще и волноваться — вдруг почтальон мешок с почтой в канаву уронит… Контрреволюционеру тут придется попотеть, за любой справкой волочась в библиотеку вместо того, чтобы в тридцать секунд одним пальцем набрать интересующий его топик в поисковике. А ради каждого письма — тащиться на почту, покупать конверт, наклеивать марку, потом снова тащиться — под дождем ли, в пургу ли — к почтовому ящику… При том, что даже все эти сизифовы усилия не дадут ему ни малейшего шанса прикрепить к письму самый коротенький аудиофайл. Право возиться с бумажками у контрреволюционера, конечно, есть. Но смысла в реализации этого права — ни малейшего. Только себя мучить.
Всякая революция — это потери. Невосполнимые, горькие. Я так хорошо мышей в лесу выслеживал, лучше всех в племени, жена мной гордилась, сыновья мной восхищались, соседи мне завидовали, а вы, чертовы хлеборобы, сделали мой талант и мои отточенные навыки смешной, никому не нужной возней!
Но всякая контрреволюция — это гальванизация трупа.
В социальной сфере все немножко сложнее. Каждый хочет хотя бы терминологически оправдать себя и унизить остальных.
Чуть ли не в течение века всякий очередной латиноамериканский генерал, главарь очередной хунты, захватывая власть в стране — называл свой захват «революцией». Сильное же слово. Прозрачно намекает на закономерность произошедшего и на грядущее полное обновление, полную замену всего плохого на все хорошее. С учетом обилия в том краю стран, генералов и хунт революции на материке случались едва ли не ежеквартально. И всякий предыдущий генерал с его предыдущей хунтой, если им вдруг взбредало в голову сопротивляться, оказывались контрреволюционерами. Зато всякий последующей генерал со всякой последующей хунтой оказывались революционерами снова.
При всем при том кроме генеральских имен ничего не менялось.
Англичане свой переворот 1688 г. называют Славной Революцией. Что же, имеют право. Сменилась династия на троне, сменилась религиозная политика. Больше не изменилось ничего. Если бы у предыдущего короля и его свиты хватило ума, если бы не их гордыня и гонор, если бы не их самоуверенность в том, что все, кроме них — тупое быдло, обошлось бы без смены династии. Хватило бы смены религиозной политики. Казалось бы, всего-то и дела — прикинуть, где порох, а где его нет, где интернет, а где допотопные конверты, и решиться сменить конверты на интернет. Перестать навязывать собирательство и охоту на мамонтов и разрешить мотыги. И все! Никакой крови, никаких пертурбаций, никаких «кто не с нами, тот против нас». Если бы…
Если бы ума хватило. Если бы не тупость, гордыня, паралич мозгов.
Да, вот Великую Французскую буржуазную революцию действительно можно назвать именно этим гордым и многообещающим словом: революция. Смена строя. Смена господствующих форм собственности. Смена режима правления. Смена отношения к Отечеству. Я бы только остерегся называть ее Великой. Разделять революции на великие и не великие по количеству погубленного населения — все равно, что награждать командиров смотря по числу убитых под их командованием бойцов. Дивизию погубил — на тебе орден. Взвод положил — на тебе медаль. Взял город без единого выстрела — ну, так и быть, служи дальше, хотя трусоват ты, братец, скажи спасибо, что в звании не понизили… По мне великой можно назвать как раз ту революцию, где пролилось минимально крови. Но французские короли и иже с ними столько десятилетий ухитрялись подмораживать ситуацию, что фактически все дворянство оказалось в роли контрреволюционеров — виртуозов лесной охоты на мышей, запрещающих хлеборобам пахать и сеять, более того — полагающих их хлебопашество посягательством на свои исконные права сырьем жрать хвостатых, а остальным кидать после себя недоеденные хвостики. А дальше уже начала действовать самостоятельная, никакого отношения не имеющая к насущным и истинным целям революции логика взаимного насилия. И на реформы уходит едва ли десятая часть энергии, остальное — на взаимоистребление. Мечтали ли энциклопедисты и прочие Руссо да Вольтеры о гильотине? О Наполеоне? О том, что миллионы французов в результате их Просвещения останутся гнить по всей Европе, от Сарагосы до Малоярославца? Нет, конечно. Целью-то было совсем не это. А вот поди ж ты…
Примерно как в геологии. Чем тверже порода, чем дольше она терпит деформацию, чем более сильное накапливается напряжение — тем страшнее неизбежное землетрясение в конце концов. Тем больше жертв.
Это очень важно. Всякую социальную революцию теоретически можно осуществить при помощи реформ. Вот переворот нельзя заменить реформами, потому что единственной целью переворота только и является сменить задницу в начальственном кресле. Революцию — можно. Ведь главной реальной целью революции является проведение назревших изменений, которые, собственно, уже начали сами проводить себя, и надо только им не мешать, убрать препятствия. Но бывает так (увы, как правило), что единственным условием осуществления этих изменений является полное, более или менее силовое (смотря по силе ее сопротивления) отстранение от власти и влияния косной задубелой развращенной зазнавшейся элиты, через которую никакие реформы не протолкнуть. Сколько раз революции случались потому лишь, что дебильная знать физически или хотя бы организационно уничтожала умных чутких реформаторов, не давая им ни шагу ступить, ни рукой шевельнуть. Контрреволюция предшествовала революции и вызывала ее.
А больше всех добивались в истории те правители, что сами ощущали требования времени и сами, делая ненужным бессмысленный и беспощадный бунт, одним лишь более или менее легитимным государственным насилием брали свои элиты к ногтю и лишали их, говоря предельно мягко, блокирующего пакета голосов.
С другой стороны, наши достославные антисоветские реформаторы — не южноамериканским генерала чета. У тех каждый переворот был революцией, а с легкой руки наших демократов Октябрьскую революцию одно время модно было этак пренебрежительно, унижающе называть переворотом. И по сию пору среди интеллигенции это просто обязательно. Если не переворот — то ты уже и не рукопожатый. Хотя, по большому счету, так упиваться игрой в слова — все равно что ходить по городу и плевать на постаменты памятников Ленину. Вождю от этого ни жарко, ни холодно — но сам-то ты как выглядишь?
Россия так отстала в ту пору, так долго не решала своих коренных проблем, что одной революции, Февральской, ей не хватило. Смешно это втолковывать взрослому человеку, но в чем-то главном наши наивные школьные учебники полувековой давности были правы, а высоколобая перестроечная литература лишь уснащала эту правоту подробностями, стараясь, правда, не столько ее уснастить, сколько размыть — так, чтобы за деревьями стало не видно леса, а за щепками — деревьев. Другое дело, куда потом повели исторические зигзаги; но «Мир народам» и «Земля крестьянам» были настолько долгожданны, что все полемики и выверты временных по этому поводу являлись просто подлостью. И вот с этой подлостью попытались разом покончить. А коли это произошло настолько бескровно, что дает право считать революцию переворотом — подумаешь, горстка матросов выгнала из Зимнего горстку министров, — то как раз и следует, по моим понятиям, счесть Октябрьскую революцию Великой. И если бы, скажем, не Каледин, не белочехи и не чистые сердцем поручик Голицын и корнет Оболенский… Бог знает, как повернулось бы дело.
А правда. Вот выгони непорочные Голицын с Оболенским кровавых большевиков из Кремля, что бы они сказали съезду депутатов? Ну, уставили бы Москву виселицами, это понятно. Но дальше-то? Война до победы? Дарданеллы и верность союзникам? Верните мне мое имение? Отменить интернет, пишите письма? Долой землепашество, даешь ловлю мышей в лесу?
А слыхал ли Оболенский слово «радий»? Голицын — слово «Севморпуть» или, скажем, «Курская аномалия»?
В декабре 21-го года, еще кровь Гражданской на полях не просохла, впервые в России были получены высокообогащенные препараты радия. Кругом — голод, холод, банды… В 22-ом создается стараниями и под началом академика Вернадского Радиевый институт. Вернадский носился с этой идеей много лет. Ни у царя в его пресловутой «России, которую мы потеряли», ни у позорных временных временщиков до таких глупостей руки не доходили.
Где были бы сейчас мы и наш атомный щит, если бы не кровавые большевики?
Курская магнитная аномалия, самый большой в мире железорудный бассейн, открыт в 1883 г. Предварительные вялые исследования тянулись ни шатко ни валко чуть ли не четверть века — и так и остались втуне. Изучение и разработка всерьез начались в 1923 г. по прямому указанию того самого Ленина, на чьи памятники надо всякий раз плевать, проходя мимо, потому что он был враг интеллигенции.
И так – что ни возьми.
От земли крестьянам до радия… Что из этого перечня мог бы включить в программу первоочередных действий непорочный контрреволюционер Голицын?
Было ли у него право на контрреволюцию? Да не больше, чем у Ленина на революцию. Вообще-то права на насилие не по закону нет ни у кого. Но что было предложить стране у того и у другого?
И уж совсем бестактный вопрос: а что было предложить стране тем, кто в 91-ом в Беловежской Пуще совершал… что?
Революцию? Контрреволюцию? Антигосударственный переворот?
Увы, не контрреволюцию. Нельзя не признать: революционный потенциал был полностью растрачен Советским Союзом на его безнадежно запутанном, бесчеловечно трудоемком и кровавом пути к коммунизму, который, что хуже всего, и сам-то на поверку оказался малопродуктивной умозрительной конструкцией. Ко времени Пущи СССР уже не знал, что делать с будущим.
Тогда, может, революцию?
Мы сдадимся, все можно будет купи-продай, и нас за это полюбят, а самых главных из нас уж так полюбят, что пустят в мировую финансовую элиту…
И все?
И это — продукт работы целого сонмища экономистов и политологов? Аганбегянов, Заславских и прочих, несть им числа, академиков? Это — громадной стране, одной из опорных для миропорядка? В качестве ее будущего? В нашем-то отнюдь не ласковом мире? Где даже в самых главных «купи-продай» странах с этим самым «купи-продай» год от году становилось все жиже и тревожней?
Никогда не забуду, как распирало от самодовольства Ельцина на его первой постсоветской пресс-конференции, как он и не мог, и даже нужным не считал перед телекамерами, перед всем миром хоть чуточку скрыть свой мелкий, рабий экстаз. «Горбачев после отставки просил двадцать человек охраны, но мы тут решили, что ему хватит и пяти…» Не знаю, как кто, а я уже тогда все сразу понял и про него, и про наше будущее.
Значит, просто-напросто примитивный, вульгарный антигосударственный переворот. Переворот — потому что укромный, элитарный междусобойчик. Антигосударственный — уже потому хотя бы, что государство, в котором он произошел, перестало существовать…
Если ли право у языков пламени взлетать вверх, с одинаковой яростью и одинаково безвозвратно пожирая и старый хлам, и бесценные сокровища? Есть ли право у потока воды литься вниз, когда им пытаются сбить огонь и спасти в полыхающих руинах хоть что-то — что будет, скорей всего, вскоре растащено мародерами?
Законы природы, разгул исторических стихий — внеправовые категории. От людей здесь зависит лишь не доводить дела до пожара, а если уж занялось, то тушить умело и вовремя. Все, что можно прописать в законе — это уголовные санкции за неосторожное обращение с огнем или ненадлежащее исполнение пожарными своих обязанностей, повлекшее по неосторожности смерть двух и много более лиц.
Переворот — это единственное, на что у людей действительно нет права. Потому что это просто незаконный способ борьбы за власть, сродни обычному грабежу: подкрался, огрел по башке сзади, вырвал, спер. Никаких высоких материй. Уголовное преступление, и не более. А если при том еще наболтал с три короба про счастье народное — так подлец и преступник втройне.
Начал я с цитаты — и закончу цитатой. Не смейтесь — из «Золушки». Сказка — ложь, да в ней намек.
«Когда-нибудь спросят: а что ты можешь, так сказать, предъявить? И никакие связи не помогут тебе сделать ножку маленькой, душу — большой, а сердце — справедливым».
Никакие связи, ни с Госдепом, ни с патриотами, ни с коммунистической традицией, не помогут сделать предлагаемое тобой будущее — развернутым в грядущую бесконечность, а средства его достижения — честными и мирными. Если ты сам этого не сумеешь.
Но именно по тому, можешь ты какое-то будущее предъявить, или у тебя за душой лишь прошлое, или тебе просто нужна власть над настоящим, мы различаем революции, контрреволюции и перевороты.
