Вопрос, вынесенный в заголовок[1], был озвучен 76 лет назад сэром Александром Кэдоганом, который в числе многочисленной правительственной делегации провожал на аэродроме Хестон премьер-министра Невилла Чемберлена.
Сегодня об этом человеке вспоминают куда чаще, чем следовало бы, проводя аналогии сентября 1938-го с теперешней внешнеполитической ситуацией. Аналогии эти в большинстве своем некорректны, и дабы не спекулировать на и без того непростой для всего мира конъюнктуре, мне бы хотелось затронуть в этой статье сам феномен того, что когда-то сделал Невилл Чемберлен, за что он был проклят большинством, и за что теперь лишь немногие ревизионисты отдают ему должное.
Реалии первой половины XX-го столетия так или иначе базировались на представлении о том, что сила и натиск – это единственный способ разрешения любых ситуаций. Говорит об этом и первая страшная планетарная катастрофа, с начала которой в этом году минуло сто лет; свидетельствуют об этом и победы диктаторских режимов. Закат империализма сопровождался жесточайшими репрессиями, и многие политики, такие, как Уинстон Черчилль, к примеру, исключительно в военной мощи и ее применении видели истинную смелость.
Как бы ни старались дипломаты, но некая милитаризация умов была свойственна большинству государственных деятелей и, зачастую, даже министрам иностранных дел. Тем, кого ждет правительственное бомбоубежище, довольно просто рассуждать о войне, жонглируя жизнями простых людей. И в этом было кардинальное отличие Невилла Чемберлена от политиков того времени. Он был человеком абсолютно штатским, ненавидящим войну всем своим существом, и что немаловажно, это его убеждение базировалось не на личном неудачном военном опыте, а лишь на моральных качествах.
В Мюнхене, впервые увидевшись с Даладье, Гитлер сказал о французском премьере: «Он был на фронте, как и все мы»[2]. Для германского канцлера, прошедшего первую мировую, иметь дело с такими же военными было естественным. Поэтому когда той страшной осенью премьер-министр Чемберлен направил ему телеграмму: «Ввиду усиливающейся критической ситуации предлагаю немедленно нанести вам визит, чтобы сделать попытку найти мирное решение. Я мог бы прилететь к вам самолетом и готов отбыть завтра. Пожалуйста, сообщите мне о ближайшем времени, когда вы можете принять меня, и о месте встречи. Я был бы благодарен за очень скорый ответ»[3], это стало для Адольфа Гитлера серьезной неожиданностью. В околоисторической литературе часто можно встретить легенду, будто при этом фюрер воскликнул: «Проклятый старик, он хочет мне испортить победный въезд в Прагу».
Неожиданностью это стало и для всего мира. Когда Чемберлен объявил о своем плане, даже у кое-кого из министров его правительства «перехватило дух»[4] от того, что задумал премьер. В Праге мальчишки продавали газеты, выкрикивая: «Читайте про то, как могущественнейший человек Британской империи идет на поклон к Гитлеру». Но Чемберлен шел, а точнее летел (в чем тоже была определенная феноменальность, ведь самолеты практически не использовались в гражданской авиации) вовсе не на поклон. Он летел спасать мир.
В этом человеке было сознание своей «особой миссии», формированию которого способствовало и то, что многие годы работы в Кабинете он «тащил все правительство на своей спине»[5]; и бездеятельность дипломатов; и позиция французской стороны, которая была связана с чехами договоренностями, но переложила всю ответственность за разрешение кризиса на плечи англичан[6]. Действительно, вряд ли кто-либо из мировых лидеров того времени мог бы отважиться лично нанести визит германскому канцлеру, чтобы разрешить опаснейшую для всего человечества проблему, при этом буквально наплевав на свою личную репутацию и то место, которое будет отведено ему в истории, за подобную «трусость».
Принято считать, особенно в советской и постсоветской историографии, что англичане слепо шли на поводу у «разбойника и убийцы»[7] Гитлера, как окрестил его чехословацкий посланник в Лондоне Ян Масарик. Действительные англо-германские отношения отличаются от того, какими красками их изображают.
 |
|
До сентября 1938-го лично с Гитлером вели переговоры многие министры и посланники правительства Его Величества. В их числе и молодой Энтони Иден, который не отдавал себе отчета, как следует проводить подобные беседы; и Джон Саймон, который был довольно флегматичен для острых дискуссий; и лорд Галифакс, который вовсе принял фюрера за лакея, да и в дальнейшем их встреча скорее напоминала анекдот. Зато с германским канцлером прекрасно поладил автор Версальского договора, который само явление «Гитлер» и породил, Дэвид Ллойд-Джордж, но в том сентябре он предпочитал клеймить единственного человека, который отважился что-то предпринять, руководствуясь своей давней ненавистью. Бывший премьер Стэнли Болдуин, чье внешнеполитическое наследство должен был разбирать Чемберлен, без обиняков заявил последнему: «Унижайся, до последнего унижайся»[8]. Сам премьер-министр записал в дневнике, что «еще никогда не был так близок к нервному срыву»[9]. Тем не менее, он нашел в себе силы выбрать личное бесчестие, чтобы гарантировать мир.
Те дни переговоров, начинающиеся с 15-го сентября и закончившиеся рано утром 30-го, скорее напоминали партию в теннис, и нельзя с уверенностью сказать, какая сторона одержала безоговорочную победу. Диктовал условия и Гитлер, диктовал условия и Чемберлен. Если подробно и беспристрастно прочитать всю хронологию трех визитов премьер-министра в Рейх, становится ясно, что о поражении британцев тогда говорить не приходилось. Когда же все было кончено, не радовались мирному разрешению кризиса только несколько воинствующих парламентариев, Черчилль, Иден, Дафф Купер. Но это политики, которые лишь в новой мировой войне видели возможность своего возвращения в правительство.
Простые же люди, далекие от политических интриг и хитросплетений, ликовали. Посол в Берлине Гендерсон, также немало сделавший в те сентябрьские дни, писал Чемберлену: «миллионы матерей этой ночью славят ваше имя за то, что вы избавили их сыновей от ужаса войны»[10]. Уильям Ширер, американский корреспондент в Берлине, скептически отнесшийся к заключению Мюнхенского соглашения, свидетельствовал: «Но даже официанты и таксисты, обычно люди разумные, разглагольствуют, как здорово, что удалось избежать войны, что это было бы преступлением, что они повоевали в прошлую войну и этого достаточно»[11]. Любой политик должен исполнять то, что от него хочет народ. На тот момент народы по всей планете хотели одного – мира. Мира для их поколения, который и предъявил им премьер-министр Чемберлен на аэродроме Хестон 30-го сентября 1938 года.
Советник премьера сэр Хорас Уилсон спустя двадцать с лишним лет после Мюнхена пояснил в единственном интервью, которое он дал за годы долгого молчания: «Наша политика никогда не была призвана отсрочить войну или позволить нам войти в нее более объединенными. Цель нашей политики была в том, чтобы не допустить войны в целом, навсегда»[12].Возможно, что и сэр Хорас, и тот, кому он был предан до конца, в те сентябрьские дни поступали неверно, возможно, они допускали ошибки, но в своих стремлениях к сохранению мира они были честны.
<Простая истина, что война – это неумолимое зло, сегодня очевидна даже таким ультра-ястребам, как, например, Дональд Рамсфелд, который еще несколько лет назад считался самым опасным человеком на Земле и который говорит теперь о том, что: «Война – это провал внешней политики. И каждый раз когда руководство страны участвует в войне, это означает потерю человеческих жизней. А каждая человеческая жизнь – это сокровище. Война означает, что будут раненые, что чьи-то жизни и жизнь их родственников полностью изменятся, это – тяжелая ноша». Очевидна она и нынешнему министру обороны США Чаку Хейгелу, который находит в себе мужество признавать: «В войне нет славы, одни страдания».
Эти его слова выглядят, как перефразированная знаменитая фраза Невилла Чемберлена: «В войне нет выигравших, все – только проигравшие»[13]. И сегодня, когда перед человечеством стоят столь непростые задачи, всем и каждому стоит вспомнить об этом в чем-то наивном, в чем-то утопическом, но искреннем суждении человека, который нашел в себе смелость, чтобы прослыть трусом.
[1] D. Dilks, ed., “The Diaries of A.Cadogan, 1938-1941”, London, 1971 – p. 102
[2] T. Taylor, “Munich: the Price of Peace”, NY, 1979 – p. 44
[3] A. Bryant, ed., “In search of peace: speeches by N.Chamberlain (1937-1938)”, London, 1939 – p. 265
[4] K. Feiling “Life of Neville Chamberlain”, London, 1970 – p. 357
[5] E.Reynolds, N.Brasher, “Britain in the twentieth century, 1900-1964”, London, 1966 – p.158
[6] T. Taylor, “Munich: the Price of Peace”, NY, 1979 – p. 14-21
[7] I. Maisky, “The Diary of the Diplomat, London 1939-1943”, vol. 1, 2006, Moscow – p. 283
[8] I. Maisky, “The Diary of the Diplomat, London 1939-1943”, vol. 1, 2006, Moscow – p. 291
[9] K. Feiling “Life of Neville Chamberlain”, London, 1970 – p. 377
[10] N.Henderson, “Failure of a Mission”, NY, 1940 – p. 173
[11] W. Shirer “Berlin Diary: The Journal of a Foreign Correspondent, 1934-1941”, NY, 1968 – p. 150
[12]D. Faber, “Munich, 1938: appeasement and World War II“, NY, 2008 – p. 427
[13] The Times, 4 July 1938
