Рубрики
Блоги Переживания

Диагноз: Apoplexia solaris

К Никите Сергеевичу Михалкову я отношусь, мягко говоря, довольно неоднозначно, и шутки в духе «барин-бесогон» и «подпоручик, запорю» – не самый редкий прием в моем полемико-сатирическом арсенале. Поэтому к просмотру фильма «Солнечный удар» я подходил с позиции «презумпции виновности», ожидая дорогой и не очень вкусной клюквы. Целенаправленно отзывов и рецензий не читал, но некоторые  на глаза все же попались. Были они от людей левых убеждений, редактора сайта «Однако» Виктора Мараховского и пресс-секретаря МИД ДНР Дарьи Митиной. Мараховский обвинил Михалкова в  презрительной снисходительности к простому народу, который представителям высших сословий надо неусыпно контролировать и поучать. Митина же посетовала, что автору интересны лишь персонажи Белого лагеря, а большевики показаны поверхностно и мимолетно. Учитывая идейные воззрения режиссера, не было оснований загодя не поверить этим упрекам. Ожидал я и чрезмерной сусальной идеализации Российской Империи под  непременный хруст французской булки, и перебора по части некритичного воспевания Белого дела. В итоге практически ничего из ожиданий и предубеждений не сбылось.

Претензии Мараховского оказались довольно  беспочвенными, если, конечно, не считать снисходительностью сложнооспоримый факт: интеллигенция, образованные слои, военная и гражданская элита задают траекторию и  динамику движения любой нормальной нации. Виктор, иронизируя над сюжетной линией о легкомысленном офицере, не сумевшем объяснить мальчику ошибочность теории Дарвина, пишет: «Управляющая прослойка — не держатель контрольного пакета истины и не царственное священство, а всего-навсего часть народа, профессионально призванная исполнять назначенные ей профессиональные обязанности. Офицеры поэтому призваны защищать Родину, полицейские — пресекать правонарушения, МЧС-ники и врачи спасать людей, священники — нести добро и мораль, учителя биологии — преподавать теорию эволюции, а кинорежиссёры — снимать фильмы о вечном и о важном, на которые пойдут миллионы соотечественников». Логика, если честно, немного удивляет. Рабочий и крестьянин, выходит, имеют право на знание теории Дарвина, просто получить  информацию должны от специально обученного человека, офицеру же данное знание не особо и нужно. Вообще-то, офицер должен хотя бы примерно знать суть того, чему служит (на тот момент суть  формулировалась как «За Веру, Царя и Отечество»), и уметь сказать по сему поводу веское и скупое слово, а не только махать шашкой. Генерал Александр Хейг в бытность свою госсекретарем США заявил: «Есть вещи поважнее, чем мир». Это, если вдуматься, не кредо тупого солдафона «война лучше, чем не-война», это цельное, выстраданное и глубокое мировоззрение офицера, гражданина и христианина. Главный герой «Солнечного удара» от подобной рефлексии бесконечно далек. Важная деталь: он, как и большинство других «непролетарских» героев фильма, не относится к каким-то сверхпривилегированным слоям Российской империи. Младшее офицерство, мелкая буржуазия, священники, средний класс, словом. Становой хребет нации, связывающий верхи и низы, несущий, сам того порой не осознавая, важнейшую социальную миссию. «Сам того порой не осознавая», отмечу, не синонимично «сознательно абстрагируясь», в фильме же нам ярко показывается именно второй вариант. Мараховский считает свою позицию  призывом  к здоровому эгалитаризму, но это на самом  деле как раз нездоровый либеральный индивидуализм с  культом идеи «каждый за себя». Это уродливо мутировавшая сословность, в рамках которой существует четко оговоренное разделение труда между группами населениями, но нет ни общей этики, ни общего национального чувства. В таком государстве невозможен, например, запрос к властям с требованием помочь Новороссии, ибо нет субъекта запроса. «Русские за Новороссию» – это понятно, но «учителя за Новороссию»? «Полицейские за Новороссию»? Вышучивая элитаристские замашки  Михалкова, Мараховский  сам демонстрирует элитаризм в значительно большей степени. По его мнению, поручик и должен был отмахнуться от мальчика как от назойливой мухи, воспринять его как туземца, а не как соотечественника, за судьбу которого несет пусть крохотную, мимолетную и случайную, но ответственность. А ведь между  этими двумя даже нет такой уж непреодолимой социальной пропасти, мальчик, скорее всего, из семьи разночинцев или мелких лавочников. Диалог идет больше между поколениями, а не классами. Паренек вполне мог стать в годы Первой Мировой младшим офицером и в итоге оказаться на одной барже со своим былым собеседником. Мог, но не оказался. Я чересчур глубоко копаю, но имя  подростка – Егорий – мне представляется полубессознательным отсылом к еще одной киноленте о тонкой грани между «красным» и «белым», проходящей зачастую внутри даже не людской массы, а конкретного человека. Речь, конечно, об «Адъютанте его превосходительства». Помните разговор мальчика Юры (тот же, считай, Егорий) с красным разведчиком, внедрившимся в штаб белых:

– Пал Андреич?

– Да?

– Вы шпион?

– Как ты думаешь, Юра…

В итоге после долгого тяжелого разговора Юру, сына погибшего белого офицера, уже в силу этого более предубежденного против красных, чем Егорий в пользу Дарвина, удается убедить в правоте позиции ПалАндреича. У нашего же поручика никакой позиции нет, есть только, простите за пошлость мысли, поза. Ну да об этом далее.

Теперь относительно идеализации условного 1913 – в фильме конкретно 1907 – года. Ее обнаружено очень немного, если, конечно, не считать идеализацией сам факт наличия в кадре энного количества вполне довольных своей жизнью людей. Зато присутствует  изрядное количество едкой сатиры и негатива, который обычно можно встретить в фильмах о  русской жизни формата гордоновского «Закрытого показа». Волжский городок, не отягощенный особыми конфетками-бараночками и более всего напоминающий золотую дремотную Азию, с простыми русскими женщинами в роли китайских грузчиков-кули. Туповатые гимназистки-акселератки, не отличающие Чехова от Тригорина, но все равно желающие автограф «хоть такого писателя» себе в айфон альбом. Батюшка с корабля, не дотягивающий по степени карикатурности до журнала «Безбожник», но вполне органично смотревшийся бы  в рубрике атеистической пропаганды «Крокодила» 60-70-х. А вот оставшийся за кадром батюшка, пожелавший получить червонец за освящение крестика из лавки купца Шолома Исаевича (тут сразу вспоминается тема «эфиопа» из «Жмурок»), уже вполне себе «Безбожник». Десакрализация священного, завязанная на крестике, особо хлестко раскрыта в сцене соития поручика и незнакомки, когда он, крестик, мерно качается на потной женской груди. Напрашивается аллегория – прекрасная Россия-матушка, верная Православная жена и мать, волей минутного помрачения рассудка совращена…А кем совращена-то? Красавцем-офицером с таким же крестиком. Вы и убили-с, как писано у Федора нашего Михайловича. Совращением, уже не физическим, а моральным, занимается и фокусник-шарлатан на корабле, рассказывающий подвыпившему поручику о «Капитале» Маркса, в данном случае символизирующем гедонизм и жажду наживы. В советских книгах и фильмах, посвященных предреволюционной эпохе, «рассказчик о марксизме» был довольно частым персонажем. Появляясь практически ниоткуда, он рассказывал наивным «старорежимникам», что есть такая книжица, где изложены агхипгавильные идейки, после чего ряды Адвентистов Седьмого дня Ноября обычно множились. Крушение СССР привело к тому, марксизм было принято ругать в первую очередь с либеральных позиций «невидимой руки рынка», но у Михалкова критика правоконсервативная, одинаково не приемлющая Маркса и Хайека с Мизесом  по причине полнейшей материалистичности их воззрений. Есть, значит, такое учение, что человек – животное экономическое, вокруг него вращаются деньги и весь смысл жизни в ловле этих денег. Пересказ, кстати, довольно корректный. Попутно фокусник обильно проливает слюни по благословенной Загранице, где официант в ресторане выполняет любые капризы посетителей, на кухне, правда, плюет в суп, но внешне все чинно-благородно. Почвенником Никита Сергеевич слыл всегда, но столь явной критики Запада у него навскидку и не вспомнить.

…Как не вспомнить и столь же беспощадной препарации Белого дела. Тут, правда, для начала надо определиться, что такое положительный и негативный образы белогвардейца. В кинематографе 30-х «беляков» показывали злобными, безжалостными и волевыми нелюдями. «Нелюдь» в смысле выродок рода человеческого или, напротив, сверхчеловек, – это уже вопрос вкуса. Затем, где-то с начала брежневской эпохи, белогвардейские офицеры все чаще демонстрировались рафинированными, честными, тонкими и по-своему любящими Россию неудачниками. Какой образ более правдив и, главное, более комплиментарен описываемым, однозначно и не скажешь, известный своим антибольшевистским ультрадикализмом публицист Федор Мамонов считает, например, что первый. Факт, что в большинстве белогвардейцев из «Солнечного удара» от нелюдей из железа и стали ничего нет, но и от позднесоветского стереотипа осталось разве что охвостье «неудачники». Кусочки  серой массы с групповой фотографии, они если в чем и индивидуальны, так в своих странностях и недостатках. Более всего  сия масса напоминает погрязшее в пороках и уродливой бытовухе захолустное офицерство из «Поединка» Куприна. Собственно,  главный герой это припудренный и облагороженный Ромашов (еще один Егорий!). Товарищи по несчастью ему под стать – болтливый юнкер, бегающий с фотоаппаратом, морской офицер, произносящий наполненные абстрактным гуманизмом в духе современных «правозащитников» речи, полковник из Саратова – совсем уж откровенный подонок, лебезящий перед новой властью и  кляузничающий на товарищей «товарищам». Преданный им «бешеный» ротмистр в исполнении блистательного Виталия Кищенко, отказывающийся снимать погоны и жалеющий о недостаточном градусе жесткости в отношении смутьянов перед 1917 годом, чуть ли не единственный, кто вызывает уважение. Уже перед самым финалом появляется еще один персонаж с условным знаком «плюс». Один из офицеров признается главному герою в том, что удавил саратовского иудушку, а затем, срываясь на крик, брань и плач, произносит пламенную речь в адрес отечественной интеллигенции, сто лет улюлюкавшей и потешавшейся над государством, правящей династией, Церковью, и в итоге допотешавшейся. Что характерно, этот монолог, с разной интонацией, нюансировкой и расстановкой акцентов, могли бы произнести как Ленин, известно что думавший по поводу состояния «мозга нации» и аттестовавший либералов «полезными идиотами», так и, например, Розанов с Солоневичем. Это говорит о том, что сохраняющаяся по сей день проблема выходит за рамки какой-то отдельной политической доктрины. Кстати, про Розанова – его фраза «Русь слиняла в два дня, самое большое – в три» в фильме не произнесена, но постоянно подразумевается и читается между строк, выполняя роль неозвученного эпиграфа.

Красных персонажей в фильме действительно мало, зато смачно. В рецензиях, которые я прочитал уже после фильма, изображение парочки Бела Кун-Розалия Землячка зачастую называется комичным и нелепым, как бы разжижающим густой зловещий пафос этих фигур. Уважаемая мною Галина Иванкина назвала Землячку, напротив, инфернально-зловещей, а Куна – «овощем», объединяет же их то, что они оба – чужие на страшной тризне братоубийственной русской войны. Все сказанное полностью верно лишь по отношению к Куну. Землячка же – отраженный образ белогвардейца из советских кинолент  30-х, даже ближе, пожалуй, к харизматичным нацистам из «Семнадцати мгновений весны». Она бросает в лицо офицерам вполне кшатрийскую по духу реплику о нелепости фотографирования проигравших в позе победителей и несовместимости такого поступка с воинской честью. Те с ней нехотя соглашаются, и режиссер, несомненно, соглашается тоже. Она с пылкой, искренней горячностью отчитывает комиссара Георгия Сергеевича за мысль о близости коммунизма христианству, в пылу дискуссии разбив палец и здесь-то едва ли не единственный раз продемонстрировав некую комичность. Она, наконец, все так же по-кшатрийски разрешает пленным идти в последний путь с православным песнопением; правда, ценность данного жеста сильно снижена, ибо Землячка знает, что путь последний, а офицеры – нет. В общем, это яркая монументальная личность, отличающаяся от реальной исторической Розалии Самуиловны явно в лучшую сторону. Какой-нибудь политически неопределившийся юноша после просмотра «Солнечного удара» вполне может выбрать ее в качестве ценностного ориентира; возможно, что и ротмистра, но вряд ли кого-то другого из унылой жижи поручиков и юнкеров. Снимай Михалков свой фильм в России Победившего Белого Реванша, а не в нынешней РФ с ее эклектичной, неустойчивой и сугубо инструментальной идеологией, его наверняка за одно это обвинили бы в плохо скрываемых симпатиях к большевикам. В совокупности же с остальными факторами фильм вообще вряд ли бы вышел на экран.

Кстати, через Землячку наш оскароносец затронул болезненную, деликатную и до анекдотичности табуированную тему роли евреев в революции и гражданской войне. У нас ведь как – можно писать в справочниках, что Сталин грузин, Антонов-Овсеенко украинец, но простая констатация национальности Троцкого воспринимается как призыв к погромам и концентрационным лагерям. Михалков, плоть от плоти интернациональной  советской богемы, в этнофобиях не замеченный, прошел по краешку пропасти, обозначив проблему, но не переборщив со степенью  внимания к ней. Наши либералы все равно возмутятся, в частности, одному прозвучавшему в фильме слову, а именно грубо-простонародному обозначению представительницы еврейской национальности. Каким образом означенное возмущение уживется в их сердцах с деликатной лояльностью к украинской партии «Свобода», столь любящей запретное слово, сказать сложное, но ребята талантливые, что-нибудь придумают. На мой взгляд, кульминация этого смыслового блока не в семибуквенной пощечине политкорректности, а в оставшейся без ответа, но явно требующей дискуссии фразе полковника: «У нас сотня офицеров, а не Черная сотня». А так ли хорошо, что сотня, тысяча и десяток тысяч русских офицеров оказались не черного, а кисельно-розового и сопельно-зеленого цвета? Дискуссий, конечно, будет много. Как по мне, так режиссер явно жалеет об отсутствии у русских своих пассионарных Землячек в должном количестве.

И, наконец, комиссар Георгий Сергеевич. Тот самый мальчик Егорий, очень ждавший в свое время от поручика опровержения – именно опровержения, а не подтверждения – теории Дарвина, но так его и не получивший. Отвечая Митиной на упрек в слабости изображения «красных», Михалков сказал, что ему как автору более всего интересен как раз этот персонаж. Реальность фильма, данная нам в ощущениях, вполне подтверждает режиссерское утверждение. Георгий-Егорий, несмотря на внешнюю неказистость и заурядность, самый глубокий, сильный и сложный из героев трехчасовой драмы. Он вежлив, спокоен, даже флегматичен, но внутри него явно  идут постоянная напряженная борьба и поиск. В детстве он не был уверен, что Дарвин неправ, теперь – что прав. Поручик своим рассеянным равнодушием многократно усилил душевное смятение Георгия, но и Землячка активной и темпераментной отповедью его не погасила. Свидетельством тому служит сцена, когда комиссар, наблюдая в одиночестве за идущей ко дну баржей с офицерами, кладет троеперстие на лоб, чтобы перекреститься…но в итоге, подумав, лишь поправляет фуражку. В фильме кадр с замершей на лбу рукой занимает несколько секунд, а мы в такой позиции стоим уже без малого сто лет.

Пятнадцать лет назад активисты НБП во время публичного мероприятия закидали Михалкова яйцами. Скандирования «Завершим реформы так – Сталин-Берия-ГУЛАГ» конкретно в тот раз  вроде не было, но в принципе это любимейшая речевка нацболов эпохи расцвета движения. Не знаю, парадоксально или закономерно, но в «Солнечном ударе» Никита Сергеевич пришел к видению истории и политики, соответствующему задорному лозунгу. Если в Системе, пребывающей в состоянии упадка, не находится людей с жесткостью, целеустремленностью и напором Сталина и Берии, аутентичные Иосиф Виссарионовичи и Лаврентий Павловичи появляются и развиваются в Анти-Системе, с понятными для Системы последствиями. Это неизменное правило, как и проблема российской интеллигенции, выходит за  рамки конкретных идеологий, так что можно в какой-то степени говорить о примирении разноокрашенных этапов нашей истории. Примирении не в духе концепций от Проханова и газеты «Завтра» – вот и в фильме юнкер все носится с идеей общей фотографии «красных» и «белых» под условным названием «Апофеоз примирения», но в итоге совместить их в одном кадре так и не удается. Чашка разбита до состояния, когда склеить осколки вряд ли возможно, но есть хотя бы шанс научиться не бить чашки в дальнейшем. Про то и фильм.

PS Критики уже высмеяли последнюю заставку «Солнечного удара», где говорится о гибели в Крыму за период с 1917 по 1920 год восьми миллионов русских людей (именно русских, отмечу, а не бело-русских и красно-русских). Не думаю, что Михалков, при всех своих недостатках и ангажированности, НАСТОЛЬКО не дружит с фактами. Этот странный и провокационный вброс в духе знаменитых «миллиардов, расстрелянных лично Сталиным», содержит, мне кажется, намек: не нужно говорить об одной из величайших русских трагедий ХХ века языком голых и примитивных штампов. На языке инет-троллинга подобный прием зовется «так толсто, что даже тонко». Толстую тонкость соблюсти удалось, и это еще одна творческая удача лучшего за постсоветский период фильма режиссера.

Автор: Станислав Смагин

Журналист, публицист, критик, политолог, исследователь российско-германских отношений, главный редактор ИА "Новороссия"