РI неожиданно обнаружила, что название инициированной нашим сайтом серии статей «Другие девяностые» было заимствовано издательством «Амфора» для титула сборника интервью известного писателя Ильи Стогова, вышедшего в свет в начале этого года. Примечательно, что этот сборник интервью включает в себя диалоги с известными деятелями рок-культуры об их творческий жизни в 1990-е годы. Постоянный ведущий этой рубрики Илья Смирнов долгие годы был связан именно с рок-журналистикой, в силу чего нельзя исключать, что речь идет не о счастливом совпадении, но о прямом заимствовании. Впрочем, это не столь важно, в отличие от того, какие «девяностые» представляются автору книги на самом деле «другими», или, как мы предпочитали говорить, «альтернативными».
***
Рецензия на книгу: Стогов И. Ю. Другие девяностые. СПб.: Амфора, 2016
«Мой брат Алексей опустился на последнюю ступень деградации. У него в комнате постоянно кто-то жил. Как правило, это были люди, только что вышедшие из тюрьмы. Они всю ночь колобродили, но самое страшное начиналось, когда они готовили еду. Они притаскивали какие-то потроха и часами вываривали их до состояния съедобности. От вони деваться было некуда.
Он ходил по помойкам и сортировал найденное. Что-то, вероятно, удавалось продать — остальное просто сваливали по всей квартире. Каждый день, натыкаясь в ванной на какую-нибудь дрянь, я закидывал её к нему в комнату. Каждый день я мыл ванну, но всё равно принимать душ было противно. Мать совершенно не имела покоя. На всех спальных местах в комнате брата кто-то ночевал, и он пристраивался у матери в комнате на полу, а иногда даже умудрялся залезть к ней за спину.
У него началось рожистое воспаление ног, которое превратилось в незаживающие язвы. Он был счастлив: теперь он мог выставлять свои ноги напоказ и просить милостыню. Ему дали инвалидность и какую-то пенсию, а кроме того он выщемлял в собесе талоны на еду в столовой. В результате находил собутыльников, которых кормил в столовой, а те ему за это наливали» (с. 89)
«Влада вышла на лестницу, спустилась на пару пролетов вниз и нашла Кузика. Он лежал мертвый с дыркой от ножа в груди… Я предположил, что, скорее всего, Кузика перепутали с предыдущим Владиным бойфрендом. Тот сидел в тюрьме и должен был всем вокруг большие деньги. Микшер сказал, что в любом случае из нас четверых Кузик всех переплюнул. А Тима сказал: «Эх, где бы достать наркотиков?!» — и даже на кладбище не поехал.
К тому времени Тима был конченый полинаркоман. Он употреблял вообще все: любые таблетки, любые инъекции, все препараты, до которых мог дотянуться. Адекватным он оставался от силы две минуты после того, как проснется. Его музыкальная карьера давно закончилась. Ничего, кроме наркотиков, его больше не интересовало. Через какое-то время у Тимы убили папу, и родственники принялись пилить папину жилплощадь. Тиме досталась комната в коммуналке…» (с.36)
«Проституцией моя жена занималась в гостинице «Прибалтийская». Она приходила домой в четыре часа утра и рассказывала: сегодня все происходило вот так и вот так… Я сделала ему то-то и то-то… Зато в семье наконец появились деньги. Мы с женой стали регулярно ездить на море. На $100 в Крыму тогда можно было жить лучше, чем сегодня на $10 000 на Гавайях» (с. 31)
***
Такие цитаты можно приводить страницами подряд: авторы (они же герои) разные, кто-то из учёной семьи, представленной благодарному человечеству сразу несколькими биографическими статьями в энциклопедии, кто-то из заводских работяг, но история одна и та же под копирку.
Это к вопросу о «тоталитарном» государстве, которое стирает в обществе разнообразие и препятствует раскрытию неповторимой личности.
Переиздание «Амфорой» стоговских интервью с героями 90-х подоспело вовремя. Конечно, детям такого давать не следуют. Но, с другой стороны, книга может быть исключительно полезна как хрестоматия по новейшей истории для студентов, по возрасту не заставших во главе страны президента Б.Н. Ельцина. Именно хрестоматия: сборник источников. Вмешательство автора-составителя минимально, и со многими его теоретическими комментариями согласиться трудно.
Сразу эти позиции определю. Приходится заступаться и за то, что слева, и за то, что справа.
Слева у нас понятие революции. Стогов трактует 90-е годы именно так (с. 209, 212), вслед за своими героями, некоторые из которых всерьез употребляют даже словосочетание «психоделическая революция» (с. 28) (то есть, коренное преобразование общественных отношений состоит в том, что человек лежит под забором в луже собственной мочи). Конечно, революции часто приносят совсем не те плоды, которых ожидали участники, издержки бывают весомее достижений, многие скажут, что лучше вообще обойтись без них, и будут по-своему правы. Однако все добросовестные заблуждения по поводу смысла происходящего кончились с Перестройкой.
90-е – просто канализационная труба, в которую спускали миллионы человеческих жизней, целые отрасли и регионы, и не ради какой-то светлой цели (хотя бы и ложной), а с будничной механической откровенностью. Мы же все-таки не называем революцией землетрясение или эпидемию чумы.
Второе, что вызывает возражения: оценка РПЦ. «Эта церковь величественна и грозна. Она заново строит свои раззолоченные храмы, а о любви Бога людям не говорит никто. Значит, люди и дальше будут мучиться, страдать, уродовать чужие жизни, калечить собственные и нелепо умирать. Многие люди. Но не Федор Чистяков» (с. 221).
«Дяде Федору» Чистякову из рок-группы НОЛЬ после тюрьмы, действительно, помогли выжить Свидетели Иеговы. Но такова его индивидуальная биография. А очень многих других (в том числе именитых представителей рок – сообщества) спасли священники из «раззолоченных храмов». В итоге, таких, кто выбрался из 90-х живым через православный храм, гораздо больше (и в самой книге они представлены: см., например, с. 146). Это вопрос не конфессиональных пристрастий, а элементарной справедливости.
Но вне зависимости от наших с тезкой Ильей Стоговым разногласий, источники говорят сами за себя. Причем наиболее убедительны исповеди тех, кто до сих пор настаивает: дескать, время было «свободное» и «веселое», «ничего интереснее этого в мире тогда не существовало» (с. 173) и даже подводит идеологическую базу в духе пресловутого постмодернизма: «правд много. Можно выбирать ту, что подходит лично тебе» (с. 171).
Фактический материал сразу же вступает в противоречие с декларацией: как мы отметили выше, он удручающе однообразен. А обещанный прилавок с правдами в ассортименте – увы, сплошь заставлен химической отравой и спиртом «Рояль». Еще один побочный эффект книги: описание бесконечных совокуплений, в которых нет вообще ничего человеческого (даже самых элементарных представлений о гигиене, не говоря уже про более возвышенные материи) неплохо подавляет половое влечение и в этом качестве «Другие девяностые», наверное, могут заменить нейролептики.
Конечно, книга не обеспечивает универсального охвата эпохи. Ее сюжеты связаны с конкретным городом на Неве, с поколением, которое имело несчастье вступать в жизнь именно тогда (Илья Стогов: «большинство из моих сверстников сегодня уже мертвы» (с. 215), с оборотом таких специфических товаров, как наркотики и суррогаты алкоголя, и в очень большой степени со средой, которую мы можем условно соотнести с русской рок-культурой (смысл оговорки проясню чуть позже).
Можно было бы выпустить аналогичные сборники «памяти 90-х» по регионам, где происходили «локальные вооруженные конфликты» (или не происходили: там вымирали тихо, без стрельбы). По отраслям промышленности. По больничным отделениям. В сборнике «Образовательные реформы» будут фигурировать, естественно, не гопники, для которых «ткнуть ножом – дело обыденное», а респектабельные кандидаты и доктора наук, но боюсь, что на жанровой принадлежности это не отразится. Эти интеллигентные люди уничтожали образование (не худшее в мире) с таким же остервенением, с каким в клубе «Тамтам» обдолбанная публика громила сортир.
Перед вами, дети, ад. Дословно по книге: «Я бы все отдал, чтобы снова стать маленьким. Потому что дальше был ад» (с. 135).
Что касается русского рока, то самый знаменитый из его представителей в книге, виолончелист АКВАРИУМА Сева Гаккель, с боем отвоевавший себе место в 90-х как организатор вышеупомянутого клуба «Тамтам», прямо формулирует, по какому принципу он подбирал музыку для своего нового предприятия:
«Основной критерий был прост: это не должно быть похоже на русский рок. Не обязательно, чтобы это нравилось лично мне. Не важно, на каком языке они будут петь. Лишь бы не было умных текстов под вялый аккомпанемент, и лишь бы не было тяжелого металла с бессмысленными запилами…
На все, что стало называться русским роком, у меня выработалась стойкая аллергия» (с. 45 – 46).
Дальше он сам и его компаньоны по «Тамтаму» на разные голоса превозносят то, что «свободно» и «весело» ворвалось в жизнь благодаря их усилиям. Вот поставили одного из своих тогдашних питомцев (ныне покойного) рядом с Башлачевым. Отлично. Но где песни, сопоставимые с башлачевскими? Их просто нет. Что-то пели, а что – не важно.
Вместо этого нас знакомят с особенностями телосложения «настоящей звезды», странностями его поведения, состоянием здоровья (подорванного, сами понимаете, чем) и с украшавшими его спину татуировками. Всё. Творческая составляющая в собранных Стоговым интервью стремится к нулю. Что составляет разительный контраст с мемуарами и рок-самиздатом предыдущего десятилетия, где тоже хватало криминальных баек и черного юмора, но присутствовало в полный рост то главное, ради чего люди собирались вместе в тогдашних клубах, вроде «Рокуэлла Кента».
Рок-группы призыва 90-х либо вторичны (по отношению к тому самому, от чего отталкивались), либо пусты. «Страна снаружи переживала трудные времена – а нам было наплевать» (с. 54). Они так и не сумели художественно отобразить главных примет своего собственного времени, не говоря уже об осознании, что же тогда произошло. Это несколько позже сделал за них Игорь Растеряев:
«Себе такую дорогу
Ребята выбрали сами,
Но все же кто-то, ей Богу,
Их подтолкнул и подставил.
Что б ни работы, ни дома,
Что б пузырьки да рюмашки,
Что б вместо Васи и Ромы
Лишь васильки да ромашки»
«Я был абсолютно счастлив… Все окна были открыты, стоял дикий грохот, на улицу летели бутылки…» (с. 62) «Эти люди принесли с собой какую-то новую, очень притягательную жизнь» (с. 47) Такое сложилось мнение в руководстве клуба «Тамтам». И его никто специально не опровергает. Посетители клуба просто конкретизируют, в чем состояла новая притягательность. «Веществ, расширяющих сознание, в «ТаМтАм»-е было навалом. Тем более, что стоили они – копейки» (с. 54). «К середине десятилетия вся тамтамовская тусовка с головой ушла в наркотики… Ни единого теплого воспоминания о тамтамовской молодости у меня нет…» (с. 68) И т.п.
Публикации о войне или о концлагерях тоже травмируют психику. Принципиальное отличие «Других девяностых» – в том, что людей опускала на уровень ниже животного, а потом физически уничтожала не какая-то внешняя злая сила, это делали они сами друг с другом, и все вместе – с собственной страной.
В книге мелькают обобщения типа «тогда все так жили». «Употребляли все», «любая творческая молодежь», «можно было арестовать сто любых человек в метро – и результат был бы тот же» и т.п. Они характерны для тех, кто сам выступал в роли не пассивной глупенькой жертвы, но организатора «новой притягательности», извлек из нее определенную выгоду, а не только вред для здоровья, и теперь заинтересован именно так себя оправдывать: дескать, не виноватая я, они сами пришли (дружно всей страной).
Формулировки подставляются автоматически, через подсознание. А если включить сознание, то совершенно очевидно, что «психоделическая революция» затронула далеко не всех, и в метро гораздо большее количество людей перевозило для своей семьи обычные продукты с оптового рынка, а не отраву, и настоящая ТВОРЧЕСКАЯ молодежь в это время изучала германскую филологию, молекулярную биологию или играла в спектакле Сергея Женовача по Достоевскому. То есть, нормальная жизнь все-таки продолжалась.
Было бы иначе, остановилось бы метро и свет перестал гореть. Вообще ни император Нерон, ни инквизиция, ни органы наркома Ежова не в состоянии полностью расчеловечить подопечный контингент. Люди продолжают кормить, лечить, учить и учиться. Проблема 90-х в том, что нормальная жизнь в эту эпоху оказалась переведена в состояние глухой и почти безнадежной оппозиции, и не по причине политического несогласия с Б.Н. Ельциным и Всемирным Банком, а просто по факту своей нормальности.
«Вчера ты был никто, а сегодня сидишь в самом дорогом клубе Восточной Европы и офицеры милиции следят, чтобы никакая скотина не мешала тебе нюхать кокаин» (с. 120)
В этом контексте странно смотрится название на обложке, перекликающееся с серией статей на сайте «Русской Idea». «Другие девяностые». Почему «другие»? Те самые, основные, официальные.
Их описание представляет не архивный, а сугубо практический интерес: мы должны трезво осознавать, откуда вытащил страну В.В. Путин, и свои претензии к нынешним порядкам соотносить не с умозрительным идеалом, а с реалиями того «самого веселого десятилетия» (189), которое… Ушло в прошлое? Нет. Скорее временно отступило. И в некоторых отраслях очень недалеко. Тем же образованием по-прежнему рулят питомцы 90-х, и человек, который настаивает на изучении наук, а не «модулей» и «компетентностей», остается на положении оппозиционера.
Совсем дикая ситуация с театром, который в самые жуткие годы оставался оазисом нормы (профессиональной и нравственной), и уже потом стремительно деградировал до уровня той ярмарки, где фольклорный Ванька холуй показывал, сами знаете, что.
Мощные силы за пределами и внутри России заинтересованы в том, чтобы вернуть нас в то состояние, которое зафиксировано в книге Стогова, и будут искать для этого любой повод, проявляя не только настойчивость, но и немалую изобретательность. Плохая статистика по СПИДу? А давайте-ка под этим предлогом снова легализуем наркотики.
Выступая против злоупотреблений нынешней бюрократии, нужно всё время учитывать этот фактор и ни в коем случае не допускать, чтобы нашу борьбу за будущее использовали в своих целях люди, которым хочется спихнуть страну в ее недавнее прошлое. Второго такого «веселья» подряд Россия не переживет.
«Иногда они возвращаются». Тем более, что далеко не уходили.
